Инсбрукский фестиваль старинной музыки в рамках своего проекта «Barockoper:Jung» показал славный раритет — «Бориса Годунова» (Boris Goudenow) Иоганна Маттезона, написанную в 1710 году первую в истории оперу на русский сюжет. В спектакле, который поставили режиссер Джин Реншоу и клавесинист и дирижер Андреа Маркиоль, история о восхождении Бориса Годунова к славе и трону обросла причудливыми отсылками к российской современности. Рассказывает Сергей Ходнев.
Ни китчевым постановочным радостям, ни купюрам, ни звуку оркестра не удалось уничтожить обаяние музыки
Фото: Birgit Gufler
Ни китчевым постановочным радостям, ни купюрам, ни звуку оркестра не удалось уничтожить обаяние музыки
Фото: Birgit Gufler
Если придираться, то сенсационность здесь с оговорками. В отличие от «Идальмы» Бернардо Пасквини (см. “Ъ” от 16 августа), действительно извлеченной из полной безвестности, опус Маттезона успел-таки уже в XXI столетии промелькнуть сразу на нескольких сценах. Русская публика тоже имела случай подивиться. Сначала партитура оперы под прекудрявым названием «Борис Годунов, или Хитроумием приобретенный трон, или Почесть, счастливо обязанная склонности» вообще числилась пропавшей, потом, в 1990-е, вывезенная из Германии после Второй мировой нотная рукопись обнаружилась в Ереване. Затем, уже в 2005 году, оперу впервые поставили в Бостоне, на тамошнем фестивале старинной музыки, а два года спустя новую версию показали в родном для «Бориса» Гамбурге, Петербурге и, наконец, Москве. Спектакль, созданный фестивалем EarlyMusic, тогда же приобрел только-только воцарившийся в Михайловском театре Владимир Кехман, но никакой репертуарной жизни так и не получилось, так что с тех пор об опере и в самом деле все позабыли.
Тот «Годунов» 2007 года, поставленный Клаусом Абромайтом, при отсутствии сценографии покорял пышными костюмами, стилизованными под барочные театральные наряды XVIII века. Нынешняя инсбрукская постановка англичанки Джин Реншоу, во-первых, куда более минималистична в смысле размаха — декорации сводятся по большому счету к столу, который выступает то по прямому назначению, то церемониальным подиумом. Во-вторых, в визуально-образном ряду задают тон не фижмы да перья, а пародийный набор всем известных материй: водка, медведи, дорогие меха, тоталитарная униформа, снег, темень, балет. (Тут, впрочем, справедливость требует уточнить, что костюмы придумывал не какой-нибудь зловредный иностранец со своим «аршином общим», а урожденная петербурженка Анна Игнатьева.)
Жаль, естественно, не плюмажей, а кое-чего из музыки — партитуру тут и там подрезали. Пропали и отдельные номера (включая милейшую сцену, где в Новодевичьем монастыре дети и старцы в ритме жалобного менуэта хором зовут Бориса на царство), и целые партии. Веселый циник Богдан, комический слуга Годунова, превращен в разговорную роль (Себастьян Зонгин), боярин Иван вычеркнут вовсе — из-за чего в драматургическом смысле у постановщиков еле-еле сошлись концы с концами. Зато, например, Андреа Маркиоль использовал в качестве вставного номера увертюру к «Потешному принцу Жодле» Рейнхарда Кайзера — учителя и Маттезона, и Генделя.
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Фото: Birgit Gufler
Впрочем, ни купюрам, ни китчевым постановочным радостям, ни звуку оркестра Concerto Theresia, сухому, рассыпчатому и не всегда стройному, у маттезоновской музыки ее обаяния не отнять. Мастеровитый мелодизм, исправная обрисовка характеров, вкус к аппетитному и смелому смешению стилей — всем этим демократический оперный театр Гамбурга славился в начале XVIII века, и все это мы знаем в основном благодаря тому, что та гамбургская театральность потом аукнется в операх Генделя. Несколько ходульные партии персонажей Маттезона, изъясняющихся в ариях то на немецком, то на итальянском, вряд ли ровня хрестоматийным генделевским героям, но все же молодым артистам иногда удавалось сделать эти образы живыми или, по крайней мере, запоминающимися. Такова благородная аристократка Ольга в исполнении легкого меццо Алисы Лакнер, влюбчивый боярин-интриган Федор (бас Сретен Манойлович), да и сам амбициозный Борис, корректно спетый басом Оливье Гурди.
Борис в спектакле тот еще фрукт: хотя в опере Маттезона бояре, боярыни и иноземные принцы кокетничают, вздыхают и борются за власть исключительно бескровными средствами, тут все иначе. Неугодным грозят в финале расстрелы, царь Федор Иоаннович умирает не от немощи, а от того, что придворная камарилья, переодетая врачами, убивает его на операционном столе. Поскольку юного украинского баса Евгена Рахманина, певшего Федора Иоанновича, видимо, хотели чем-то занять и после этого, ему довелось в сцене воцарения Годунова выбегать на сцену уже призраком и поверх музыки кричать в зал на чистом русском языке: «Опомнитесь! Кого вы поддерживаете! Это же убийца! Они там все воры и убийцы!» Что делать — откликаться на актуальную политику «Борису Годунову» Маттезона на роду написано: международная конъюнктура времен Северной войны вызвала эту оперу к жизни. И она же, очевидно, помешала ее премьере в 1710 году, отсрочив ее сценическую судьбу на целых три века.