фестиваль опера
Во французском городе Экс-ан-Прованс завершился традиционный 56-й Festival d`Art Lyrique, один из самых престижных европейских оперных фестивалей. Его главным событием стала постановка музыкальной драмы Георга Фридриха Генделя "Геракл", которую осуществили художественный руководитель Венского фестиваля Люк Бонди и дирижер Уильям Кристи. Из Экс-ан-Прованса — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Люк Бонди в этом сезоне поставил сразу два спектакля, навеянных одним и тем же античным сюжетом. Сначала он показал на Венском фестивале современную английскую пьесу "Жестокий и нежный" (Ъ подробно писал о спектакле 19 июня) и вот теперь музыкальную драму Георга Фридриха Генделя "Геракл". Оперный мир гораздо более инертен, чем мир драматического театра, только поэтому последовательность премьер оказалась такой: именно обязательство взяться за Генделя для оперного фестиваля в Экс-ан-Провансе заставило Люка Бонди перечитать "Трахинянок" Софокла, на основе которых в середине XVIII века написал либретто оратории "Геракл" англичанин Томас Браутон.
Античный первоисточник (а вслед за ним и канва "Геркулеса"), судя по всему, неприятно поразил интеллектуала Бонди своим имморализмом. Режиссер попросил помогавшего ему драматурга Мартина Кримпа вообразить, что действие софокловских "Трахинянок" происходит в наши дни. В результате на свет появился "Жестокий и нежный", пьеса на злобу дня, в которой Геракл превратился в современного натовского генерала, проводящего некую антитеррористическую операцию в Африке. Режиссер, таким образом, получил возможность поразмышлять на тему ответственности сегодняшних героев за творимые ими на благо демократии и цивилизации кровавые дела.
У Софокла никакого намека на вину Геракла нет и в помине. Право героя воевать и убивать не являлось у древних предметом обсуждения и моральных оценок. Предмет тут иной: роковая, необъяснимая и не знающая утоления женская страсть. В трагедии "Трахинянки" Геракл становится невольной жертвой своей супруги Деяниры. Она, дождавшаяся мужа с войны, охвачена приступом слепой ревности к Геракловой пленнице царевне Иоле. Плащ Кентавра, убитого некогда Гераклом, по убеждению Деяниры должен приворотить мужа. На самом деле одежда оказывается отравленной, и храбрый полководец погибает в муках. Вдова-убийца сходит с ума, и, как справедливо замечает в предисловии к опере Люк Бонди, зритель вправе считать, что царица пала жертвой паранойи.
Либретто Томаса Браутона, не осмелившегося сильно перечить Софоклу, господин Бонди называет "реакционным" — в противовес революционной для своего времени партитуре Генделя. Но сам режиссер вынужден притушить свой пафос и раззадорить свою фантазию. Не надо пояснять, что это идет на пользу спектаклю: "Геракла", безусловно, можно отнести к числу хитов европейского фестивального сезона. Если "Жестокого и нежного" ставил Бонди-гражданин, остающийся, впрочем, театральным суперпрофессионалом, то "Геракла" в Экс-ан-Провансе представил Бонди-художник, тонкий стилист и театральный аристократ, не забывающий о проблемах социума.
Через пять минут после того, как под небесными сводами Архиепископского театра зазвучал "Геракл", меня, каюсь, посетила легкая грусть: казалось, что выдержать три с половиной анонсированных часа барочной генделевской музыки будет непросто. При всем уважении к великим мастерам барокко и при всем изяществе этой музыки современным ушам она кажется декоративной, несколько монотонной, в общем, на любителя и под настроение. Но еще через десять минут я сам же устыдился своего настроя. Оркестр Les Arts Florissants под управлением Уильяма Кристи звучит дисциплинированно и сурово, с какой-то победоносно-немецкой выверенностью переходов и гармоний, но при этом господин Кристи находит в партитуре Генделя (изначально "Геракл" исполнялся как оратория, то есть без сценического действия и декораций) "лазейки", с одной стороны, для таких трепетных вибраций и, с другой, для таких отчаянных драматических напряжений, что забываешь о хронометраже и исторической дистанции. Будто уши прочищает.
Не знаешь, кого похвалить раньше, солистов или хор Les Arts Florissants. Меццо-сопрано Джойс Ди Донато (Деянира) поначалу отрешена от реальности и величественна, но потом предстает одержимой фурией. Мужественный баритон Уильям Шимелл (Геракл) и тенор с насыщенным нижним регистром Тоби Спенс (Гил, сын Геракла) достойно справляются со своими партиями. Хороша и сопрано Камилла Тиллинг (злополучная Иола), особенно в сцене рассказа о своих мучениях: оркестр и хор, первый — звуками, второй — физической концентрацией, буквально впадают в сострадательное трагическое оцепенение, и чувство передается залу. Все-таки больше всего похвал достоин этот хор. Толпа современных молодых людей, ярко одетых художником Руди Сабунги в united colours of Benetton, выглядит то беспечными наивными студентами, то бестолковым и суетливым народом, попавшим в эпицентр исторических событий, то проницательным и суровым судьей, знающим о неотвратимости конца,— незабываемо исполнен хор "Ревность! Адская язва", когда десятки людей указывают пальцем на Деяниру не столько с паническим гневом и осуждением, сколько с призывом стойко встречать жизненные испытания и присланные богами напасти.
Впрочем, мир, изображенный Люком Бонди и художником Ричардом Педуцци, можно назвать богооставленным. Во всяком случае, проклятым и побежденным. Выстроенный на сцене огромный серый бункер с высокими стенами засыпан песком. Дрожащий на беззвучном ветру июльского Прованса серый занавес в первом действии долго скрывает какие-то полузанесенные песком бесформенные предметы, которые потом оказываются обломками гигантской статуи Геракла. Люк Бонди и Доменик Брюгьер придумали роскошную световую партитуру: свет проникает в бункер то сверху, то сбоку, косо, то откуда-то снизу, из-под приподнявшейся стены. Дело не только в том, что картинка получается невероятной красоты. А в том, что траектория невидимого светила, кажется, сбилась с пути, пошла наперекосяк, и это добавляет ощущения всеобщей катастрофы.
Гибель вернувшегося было Геракла означает конец надежд на возвращение к жизни: вот и Гил, которого отец перед смертью обручил с Иолой, плачет над покойным не только от ощущения потери, но и потому, что неспособен взвалить на себя ответственность. Несчастная Деянира оказывается еще и невольным преобразователем государства. Когда пепел Геракла дотлевает и над местом его кремации еще вьется слабенький дымок, сбоку на сцену вдруг выезжает восстановленная во всей красе статуя героя. Потерявшая разум царица уже не замечает гигантскую фигуру, но народ почтительно замирает от явления нового культа. Этот финал все-таки означает канонизацию убийцы: у режиссера достаточно средств, чтобы успеть показать Геракла (композитор Гендель, увлеченный образом Деяниры, написал заглавному герою ему всего две арии) запятнанным кровью преступником. Как гражданин Люк Бонди не испытывает иллюзий относительно будущего в сценическом государстве. "Древние греки создали театральную форму, и у них были мифы, чтобы ее наполнить,— объясняет режиссер.— У нас тоже есть разные театральные формы, но у нас больше нет мифов".