Письма военного лета

На лето 1941 года у граждан СССР было много планов: отпуска, поездки к родным, вступительные экзамены, прогулки теплыми вечерами. Но все было перечеркнуто 22 июня, когда Германия напала на СССР. О своих переживаниях, быте и войне люди рассказывали близким в письмах. 80 лет назад конверты дошли до адресатов, а сейчас находятся на хранении в архиве центра «Холокост». “Ъ” публикует письма, повествующие о событиях летних месяцев 1941 года.

Научно-просветительский центр «Холокост», созданный в Москве 29 лет назад, своей целью ставит увековечение памяти жертв холокоста, в том числе путем сохранения писем. В архиве сейчас около 7 тыс. писем времен Великой Отечественной войны, пояснил “Ъ” заведующий архивом Леонид Тёрушкин. По его словам, в основном это письма евреев или переписка, в которой упоминаются судьбы евреев.

Также центр собирает письма участников освобождения фашистских концлагерей. «К нам поступают письма со всего русскоязычного пространства. Особо ценные — довоенные и первых месяцев войны. Их не так сильно берегли, как переписку следующих лет»,— отметил господин Тёрушкин. Семейные реликвии передают в центр «Холокост» потомки солдат, представители региональных музеев и мемориальных организаций.

Как говорит сопредседатель центра, профессор РГГУ Илья Альтман, живые рассказы участников войны хорошо показывают их отношение к захватчикам. В то же время солдаты спрашивают, есть ли у жен и родителей теплое пальто и сапоги на зиму, высылают деньги, просят продать их часы в случае нужды, интересуются, погашена ли квартплата и выплачены ли членские взносы. О своих нуждах и трудностях рассказывают с шутками: выменял личные вещи на продукты у деревенских, теперь весь в казенном; место для сна выбираю из десятка кроватей — под кустом, в ямке, у дерева; прошагал 40 км, теперь спина хорошо размялась. И все обещают: жди меня, и я вернусь. Некоторым это удалось.

«У нас очень скучно»

Письмо Мирры Сониной тете Рахили Сорокиной

Середина июня 1941 г. Почеп

Добрый день, дорогая, милая тетечка, как вы поживаете, как ваше здоровье? Напишите подробное письмо о вашем здоровье. Тетя, можете меня поздравить с переходом в 9 класс. У нас очень скучно. Не видно даже, что это каникулы. Хотелось бы очень увидеть вас. Тетя, мама будет с вами советоваться, куда поехать — в Москву или в Киев. Напишите ей, чтобы мы поехали в Москву, в Киеве без вас будет скучно. Тетя, сделайте, что я вас прошу. Пускай приедет к нам Искра. Передавайте привет дяде Юзе, Ире и поцелуйте Галочку.

Тетя, скорей поправляйтесь.

Целую вас крепко.

Мирра

---

«Шифровки не понадобились»

22 июня 1941 г. Ленинград

Дорогая! Вот и началось. Не могу сказать, чтоб с моей личной точки зрения момент был очень удачным, но что ж поделать. С 5 утра здесь угрожаемое положение. В 10:00 Моня получил телеграфный вызов в часть. До 11:00 мы думали-гадали, как уезжать Маше, Долли и вырабатывали шифровки телеграмм, которыми он должен был уведомить о причине вызова. А когда все обсудили, заговорило радио — и все стало ясно, и шифры не понадобились. День ушел на разговоры, телефонные звонки, ожидание повестки, слушание радио, проводы Мони — они все уехали: Моня в часть, а Маша с Долли будут пробиваться в Шаповаловку, где остальные дети. Авось, доберутся. Сейчас проводил их, заехал к теткам, вернулся домой, завесил окно и снова послушал радио. Мобилизация объявлена, так что мне нужно явиться завтра к 3 часам дня. Вот тебе и поездка в Минск через Москву. Сейчас займусь укладкой офицерских вещей. Это письмо отправлено ночью, если вызовут, или завтра, когда что-нибудь выяснится. О дальнейшем ходе событий буду сообщать по мере возможности. Немножко котята поскребывают, но, в общем, я спокоен и бодр — к ужасу и возмущению Шоломонихи, которая, отстояв полдня в очередях, наполнив ванну водой и законопатив окно, сейчас паникует: то у соседей, то по телефону. По моему мнению, пока волноваться нечего. Жабочка, и ты, пожалуйста, не паникуй, береги себя и дочку, пиши мне сразу по получении адреса и надейся, как я надеюсь, что все обойдется благополучно.

Целую крепко-крепко, твой Боба

23 июня 1941 г.

9 утра. Ночь прошла спокойно — ни бомб, ни повестки. Правда, зенитки надрывались, посему нормальные люди спали плохо, но я, усталый, не выспавшийся уже за две прошлых ночи, поздно легший, я спал, признаться, крепко и ничего не слышал. Сейчас звонили Маня и тетя Роза. Маню вызвали в военкомат на 11:00 — и она уже при смерти. Впрочем, она и вчера уже умирала. Со слезами в голосе прощалась со мной и просила разыскать ее могилу. Софью Ильинишну вызвали в 8 утра, а сейчас она уже уезжает в Петергоф, в госпиталь, чему, конечно, очень рада. Через несколько часов допишу еще и отправлю. Догадываешься, что «об приехать» не может быть и речи.

2 часа дня. Сейчас снова звонила Маня. У нее мобилизационный листок белый, а не красный (у меня тоже) — и ее отослали домой и сказали ждать повестки. И так поступают со всеми белолисточниками. Так что я сейчас подъеду для очистки совести, но, видимо, будет то же самое.

Ну что ж, будем ждать. Пиши мне, дорогая, пока сюда, а потом туда, где я буду, часто и подробно.

Не беспокойся и не хорони меня прежде времени — видишь, даже Черчилль за нас, не говоря уже о том, что наше дело, как известно, правое.

Береги здоровье свое и Беллочки. Не удивляйся, если писать буду не очень регулярно.

Наиболее ценные вещи — отрез, привезенный Моней, столовое серебро — у теток. Все остальное — здесь. Как будет с комнатой — весьма неясно: уплочено по 1.07. Ну, да неясностей много. Все время гудят самолеты — надоедливо, но успокоительно: мол, не спим. У ворот — дежурные с противогазами. Народу на улицах маловато; в очередях (сахар, соль, мука, макароны, керосин, сберкассы) — много; у репродукторов — еще больше; на вокзале — видимо-невидимо, хотя уезжают почти только военнослужащие и мобилизованные. Ну, поеду в часть. Если больше приписок не будет, значит, и меня отослали домой, и я поехал в Институт.

Привет родителям сердечный.

Целую и обнимаю крепко, твой Боба

---

«Краснеть за сына вам не придется»

23 июня 1941 г. Мелитополь

Здравствуйте, дорогие!

Очень извиняюсь, что так долго молчал, но я в этом совсем не виноват. Я получил за этот месяц 6 писем, а еще ни на одно не ответил. Писать много не буду.

До вчерашнего дня сдал 5 предметов по гос. зачетам. Из них схватил одну четверку, остальные — нормально. А вчера произошло большое событие (правда, оно неожиданное), так что говорить о дальнейшем очень трудно.

Очень прошу не волноваться за меня. Все будет в полном порядке, и будьте спокойны, что краснеть за сына вам не придется.

Мне больше на этот адрес не пишите. Я вам сразу напишу, если будет перемена квартиры. Фаня, ты отдыхай спокойно и не волнуйся. Хотел написать отдельно Софье, но теперь это невозможно. Проклятый немец — пожалуй, он сорвет Всесоюзные соревнования (по гимнастике.— “Ъ”), но ничего, в 42-м году обязательно их проведем.

Привет всем.

Целую крепко-крепко.

Сева.

P. S. На днях будут фотокарточки, и я их обязательно вышлю.

---

«Какая интереснейшая эпоха. Позавидуют небось нам»

29 июня 1941 г. Москва

Дорогие Лена с Володей!

Вот уже 8 дней как идет война, напряженно работаю, газету сейчас выпускать трудно, весь старый материал устарел, связи нарушились, темы изменились — так что делов хватает. У Наташи тоже работ полон рот. Однако с каждым днем все более ясно ощущаю никчемность своего пребывания в газете, даже как-то неловко: повестки нет, военкомат говорит — ждите, надо будет, призовем. Полагаю, что мое место или во флоте, или в промышленности, где можно принести более ощутимую пользу. Ближайшие дни должны принести решение. В Москве высокая организованность, хорошее настроение, вера в победу у всех и революционный порядок. Сим победиши!

Мама отказалась ехать в Горьковскую область. Я, конечно, понимаю, что сейчас «отдыхать» можно только с мохнатым сердцем. Загрузили ее работой по дому. Дежурит с противогазом, шьет мешки, таскает песок. В сущности, мы «дети» войны, с 1914 по 1921 год жили, росли в обстановке снарядно-пулеметной, и я сейчас с особенным чувством вспоминаю видения этих годов. Когда я вчера увидел «окна ТАСС» (пишите «окна РОСТА»), то мне показалось, этих 20 лет как не бывало. «Буржуй, петух французский, чтобы крали взять для закуски, затеял воевать...» Только никто не поет «смело мы в бой пойдем за власть Советов» — а зря, хорошая песня. Сегодня был у Юры в детской колонии (так назывались детские загородные лагеря.— “Ъ”), он сообщил, что была «боевая тревога». Говорят, что детей до 14 будут эвакуировать за определенную черту — но пока что еще неизвестно. Видимо, это же коснется Игоря — напишите, как и что. Письмо твое получил и очень рад, что неврастения излечивается так просто.

Вообще, ни для волнения, ни для паники нет оснований, причин и смысла. Это самый опасный змей — паника.

Тамерлан, которого раскопали не вовремя, «не был радостен при успехе и не огорчался в неудаче» (советские археологи вскрыли гробницу Тамерлана в Самарканде 19 июня 1941 года; по легенде, если его кости потревожить, то на волю выйдет «дух войны».— “Ъ”). Погоды у нас стоят посредственные, но это никто не замечает. Итак, наступила та грозная пора, о которой 20 лет предупреждали на всех собраниях. Какая интереснейшая эпоха. Позавидуют небось нам — жителям первой половины XX века. То-то!

Лена! Возрос спрос на рифмованные лозунги патриотического и машиностроительного характера. Печатаем такие вещи: «Больше стали, больше машин — этим скорее врага сокрушим». Если хочешь, прими участие. Вообще, надо определиться вам в отечественной войне, найти свое место. С вашими театральными профессиями это как будто бы трудно. Однако полагаю, что, если бы вы включились в идеологический фронт, в контрпропаганду против фашизма — польза была бы. Нужны сценарии коротких фильмов, статьи, показывающие звериное нутро гитлеровщины и т. д. Здесь есть над чем работать. Это совет постороннего, но я думаю, что этот вопрос встанет перед вами, и хочу подать свой совет. Пишите. Письма — утешают душу. Привет всем.

Цезарь

---

«Когда я приеду в отпуск, то привезу тебе отрез на платье»

30 июня 1941 г. Кронштадт

Здравствуй, дорогая мама. Пишу тебе из Кронштадта, куда мы пришли 27/VI-41 г. Письмо мое из Риги ты, наверное, уже получила. Сколько простоим в Кронштадте, точно сказать не могу, но, наверное, не меньше месяца. Итак, снова началась война, на этот раз уже с Германией. Во время перехода из Риги в Таллин мы были торпедированы германской подводной лодкой. К счастью, нам удалось отвернуть.

Немного спустя заметили перископ, по которому немедленно был открыт артиллерийский огонь. Затем мы подошли к месту появления перископа и начали сбрасывать глубинные бомбы. Минут через пять лодка показалась на поверхности, по ней снова был открыт огонь.

Из пробоин в лодке показались огромные столбы огня и дыма, и через минуту лодка затонула. Картина была потрясающая!

Я пока жив и здоров, так что особенно не беспокойся, буду стараться писать почаще, хотя времени сейчас очень мало. Будем надеяться, что война скоро закончится разгромом Германии.

Возможно, что когда я приеду в отпуск, то привезу тебе отрез на платье откуда-нибудь из Кенигсберга или Мемеля. Пиши мне, что творится у вас, ведь, кажется, ваш край тоже объявлен на военном положении.

На этом кончаю.

Целую крепко, твой Толя.

Привет Тане и Ляле

---

«Комары беспокоят нас значительно больше, чем финны»

2 июля 1941 г. Полуостров Ханко

Моя дорогая!

Я продолжаю писать тебе в Ленинград, так как думаю, тебе не удалось выехать из него. В случае же если и удалось, то, надеюсь, эти письма все же не пропадут. Не писать же тебе невозможно. Помнишь, я тебе как-то сказал, что нам, нашему поколению, предстоит вынести жестокие, опустошительные войны и что я с радостью бы принял бы участие в такой войне? Пусть даже затяжной, лишь бы она была последней и избавила бы человечество от необходимости истреблять друг друга и обеспечила бы прочный мир. Похоже, что нечто в этом роде сбывается. Я представляю, какой единый порыв, какое воодушевление царит сейчас там, на «Большой земле», и это учащение биения пульса страны передается и на наш маленький клочок земли.

Я привык уже к постоянному грохоту орудий, разрыву снарядов, неумолчному гулу моторов. Ханко надежно защищен, обладает мощной современной артиллерией. Финны не увидят Ханко. Посылаю тебе вырезку из газеты «Красный Балтийский флот». Меня поразило, что и мне приходила в голову 11-месячная героическая оборона Севастополя, а тут и Вишневский приводит эту аналогию.

Не только Севастополь я вспоминаю. Помнишь, мы с тобой смотрели «Мать» Чапека в Александринке? (Александринский театр.— “Ъ”.) Я тогда очень остро почувствовал величие пафоса борьбы за Родину, к которой взывал взволнованный женский голос по радио. А это заключительное, простое и самоотверженное «Иди!»…

Сейчас всюду: в мысли, в чувства — в саму жизнь внесена особая, суровая простота. И я так же честно готов исполнить свой долг, как и все мои друзья и сверстники. Я за себя спокоен. Меня волнует лишь мысль о беспокойстве там, дома. Я даже боюсь представить себе, что творилось с моими родителями. Но я не сомневаюсь, что это «Иди!» матери станет понятно для них.

Все эти дни меня не покидает мысль и о тебе. Поистине, великие испытания приходится проходить нашей любви, милая моя Ли! Но я знаю, ты сильна духом, и слова утешения звучали бы фальшиво для тебя, моя дорогая девушка!

В эти дни все окружающие становятся ближе, роднее, даже старые споры забываются. А об оставленных там, на континенте, думается с особой нежностью…

Сегодня у нас была пристрелка оружия. Впервые я стрелял с боевой винтовки. И, представь, выбил 26 очков из 30, выполнив задание на «отлично».

Пока комары беспокоят нас значительно больше, чем финны. И главное, нельзя ни бить по ним из винтовки, ни колоть штыком. Атаки их бывают невыносимыми. Я даже начинаю подозревать, что они являются агентурой фашизма.

Я получил вчера твое письмо от 18-го июня, еще «довоенное». Оно написано в игривом тоне, я невольно улыбался…

Итак, мужайся, Ли. Чем с большой твердостью перенесем мы предстоящие испытания, тем радостнее будет будущая встреча.

А будет она обязательно.

Целую особенно нежно. Женя.

Привет всем ребятам.

---

«Я хочу свой долг выполнить до конца»

14 июля 1941 г.

Милая Дора!

Пишу со дня отъезда третье письмо. Не знаю, получила ли ты? Я уехал из Москвы в субботу, сейчас томлюсь полным незнанием, что с тобой. Как твое здоровье, когда собираешься в роддом, есть ли письма от наших?

Все это сильно томит, но изменить положение я не в силах, адреса своего я еще не знаю и потому не пишу его. В одной из посланных открыток я писал тебе, что послал доверенность на пересылку тебе денег. Справься по адресу: Москва, Б. Черкасская, 17-Техпромснаб — Главбуху.

Прости меня, милая деточка, что в такую тяжелую минуту оставил тебя одну, но я иначе не мог. Я хочу свой долг выполнить до конца.

Я тешу себя мыслью, что ты родишь здорового ребенка. Если мне не суждено увидеть его и если это будет мальчик, назовешь его моим именем. Если девочка — назови, как хочешь.

Милая, береги себя. Ты человек твердого характера и сильной воли, и твое благополучие зависит от этого.

Я сильно устал, и мне тяжело писать.

Прими мои лучшие пожелания, мои поцелуи и ласки. Свидимся — отплачу сторицей. Привет и поцелуи Нюре.

Нюрочка! Я помню твое слово, данное мне, не оставлять Дору Вольфовну, и от этого мне становится легче, когда вспомню о вас.

Целую вас.

Будьте здоровы.

Ваш Юзя.

Пиши нашим и передай привет от меня.

---

«За сутки прошли 40 км»

15 июля 1941 г.

Люленька дорогая!

Вот я уже третий день в лагере. Предварительно за сутки прошли 40 км. Представь себе, это не так уже страшно. Прошел очень хорошо и бодро. Кормят хорошо и сытно. Встаем в 5 часов утра до 7 часов зарядка, умывание, чай и т.п. С 7 до 3 занятия, с перерывом 10 минут после каждого урока (50 минут). С 3 до 5 обед и отдых. От 5 до 8 часов занятия, потом ужин, чтение газет, отдых. Спать ложимся в 10:30. Живем пока в самодельных шалашах, сейчас строят более удобные и теплые жилища, куда на днях и переедем. Живем в прекрасном лесу, весь день и ночь на воздухе, я сильно загорел и чувствую, что с каждым днем делаюсь все сильнее и крепче. Ну, довольно о себе. Как ты живешь, оправилась ли от своей болезни и ходишь ли уже на работу? Получила ли ты наконец деньги? Я послал тебе 230 руб. Если не получила, то позвони по телефону лично директору тов. Лебедеву или парторгу тов. Барон и потребуй, чтобы они приняли меры к передаче тебе денег.

Зарплата за мной сохранена и на дальнейший период, но наша организация ликвидирована. Какие вести от нашего сыночка, как он доехал, как он там живет самостоятельно и как его самочувствие. Знаешь ли ты его адрес. Напиши ему от моего имени. Адреса своего я пока не имею, как только узнаю — сообщу. Возможно, что в воскресенье приеду, но не наверняка. Что слышно у наших, где находятся Левик и Ара? Хорошо бы тебе съездить к Лизе. Ну, кончаю, сейчас будет ночная проверка и надо ложиться спать. Крепко, крепко целую.

Привет всем.

---

«Евсей вернется героем и с победой!»

23 июля 1941 г. Москва

Здравствуйте, дорогие папочка и мамуся! Ваши письма получила по выходе из больницы. Не знаю, о чем раньше начать вам писать. Только вчера я вышла из больницы, болела очень тяжело дизентерией. Сейчас думаю, что как-нибудь выкарабкалась и хочу быть здоровой, но сие от меня не зависит.

30-го июня призвали Евсея в действующую Красную Армию, а 18 июля был отправлен на фронт защищать нашу родину, я даже не попрощалась с ним, ибо его в больницу не пропускали, и мы только обменялись письмами, что оставило осадок. Мы ведь так друг друга любим! Я, рискуя, выписалась из больницы со скандалом раньше, чтобы с ним попрощаться и проводить его, но он уже уехал.

Наша доблестная Красная Армия, в том числе и Евсей, отомстят и навсегда уничтожат гадину Гитлера и его прихлебателей, которые, навязав нам войну, хотели уничтожить нашу счастливую родину.

Будем надеяться, что Евсей вернется героем и с победой! Известие от него я уже имела, а письма, посланные им, я еще не получала, думаю, что на днях получу.

Я ваше письмо читаю, и так хочется вас повидать и расцеловать ваши милые мне лица, это облегчило б мою боль и облегчило — вылечило бы меня.

Милые вы мои, дорогие папочка и мамуся, напишите, что у вас там слышно и как вы там живете. Как здоровье папочки и мамино. Что слышно у Давида и где его семья. Обо всем напишите. Передайте привет сердечный Анне Гранат. Целую ее крепко и жду от нее пару слов-строчек о себе.

Привет всем нашим родственникам и знакомым. Будьте здоровы, жду вашего письма с нетерпением. Ваша любящая вас Лиза. Евсей в письме просил передать вам его привет.

---

«Пропали у меня все московские болезни»

4 августа 1941 г.

Здравствуйте дорогая и любимая женушка и любимые мои детки Люсенька и Вовочка. Спешу уведомить вас, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Не дождавшись ваших писем, я вновь пишу вам письмо. Первого августа я деткам послал открытку в честь открытия учебного сезона в средних школах.

Я живу по-прежнему неплохо. Часто меняю место ночлега. Квартир я сменил очень много. Все они были комфортабельными; я могу назвать вам несколько адресов таких квартир: в крупном лесу под большой сосной — там много света и свежего воздуха, в мелком кустарнике среди кочек на мягкой пушистой траве, на мшистой поверхности высохшего болота среди редких кустов и, наконец, в стогах сена на зеленых лугах. Везде наша советская земля встречала нас гостеприимно. Несмотря на то что много хожу и работаю, на частую перемену ночлега, на переменчивость погоды, я себя чувствую здоровым. Пропали у меня все московские болезни. Я уже больше не страдаю от насморка, и поясница перестала болеть — чего я больше всего опасался, а что будет дальше — увидим.

Сообщаю вам некоторые новости. На днях фашистов сдвинули. Сперва они отступали, а затем они стали бежать. Фашистов крепко турнули. Надеюсь, что скоро наступит крепкий перелом, и тогда они побегут так, что своих не узнают. Вера в нашей победе у нас огромная.

Вы можете жить спокойно в Москве. Москву фашистам не видать никогда.

Будьте здоровы, крепко вас целую. Ваш муж и папа Миша.

Пишите чаще, адрес старый. Действующая Армия. Полевая почта 931, 3-й стрелковый полк, 1-й батальон. Батальонному инженеру 3-го ранга Цемехману М. А.

---

«Умру я только в крайнем случае»

10 августа 1941 г.

Дочурка моя, здравствуй!

Сегодня, вернее сей ночью, когда я пишу тебе это письмецо, тебе минует два месяца жизни под нашим солнцем. Сейчас ночь, и я мог бы заснуть крепким сном человека, хорошо поработавшего за день. Но дата обязывает, и я сел тебе писать. Еще пройдет много подобных дат до того времени, когда ты сможешь прочесть это письмецо, а сейчас пускай прочтет тебе его мама. А ты слушай и улыбайся, как будто все понимаешь. Это пока все, что ты сможешь сделать. Так пусть и этого будет достаточно, и пусть твоя улыбка ничем не помрачится, пусть ты не понимаешь ничего в происходящем.

А когда вырастешь, настанут другие хорошие времена, для достижения которых и твой отец прилагал свои скромные силы.

Об этом я расскажу тебе, когда станешь большая, а если не смогу рассказать, то ты услышишь рассказы обо мне от мамы. Твоей мамы.

Она расскажет тебе об отце — человеке веселом и грустном, глупом и умном, ясном, как южное небо, и непонятном, как слово «абракадабра».

А если жив останусь, а умру я только в крайнем случае, то расскажу тебе сам много разных историй, но ничего не расскажу о себе — ты тогда сама будешь знать, каков твой отец. Я очень хотел бы, чтобы дедушки твои и бабушка прожили еще много лет, чтоб они увидели тебя большой, потому что знаю, что будешь ты хорошая и что любить они тебя будут крепко. Я хочу, чтобы ты была похожа на сестру мою, имя которой звучит в твоем имени. Но я хочу также, чтобы ты жила лучше моей сестры, ибо она была несчастна. Грустная память.

Вот и все, единокровная, четыре странички исписаны, хоть говорить с тобой хотелось бы долго-долго. Остальное я додумаю перед сном. И пусть все будет так, как в мыслях моих.

Целует тебя, доченька, твой отец.

---

«Я говорил с пленными немцами»

12 августа 1941 г.

Привет, дорогие! Вчера послал вам письмо. Сегодня вкратце повторю все — авось, вы тех писем не получили.

Я был в боях, был ранен и думал, что эвакуируюсь в тыл, но рана оказалась пустяковой, и через несколько дней я отправляюсь на фронт снова.

Я нахожусь в городе Гжатске в 502 госпитале. Чувствую себя хорошо, читаю Ленина. На фронте оставил все вещи и Жорку; вещи мне выдадут новые, а что касается Жорки, то если от него будут известия, пишите, или, если можно будет, телеграфируйте адрес, так как я здесь пробуду недолго. Узнайте, пожалуйста, что с ребятами — Изей, Библерами, Родькой и т.д.

Ужасная тоска, что я о вас ничего не знаю — может быть, вас эвакуировали. Пишите, как живете, как здоровье, как родственники, получили ли вы мою посылку из лагеря, как работа, как диплом, получили ли вы фотографию нашего курса на факультете и группы у Родьки, если нет, то сделайте это. Пишите, как налеты противника на Москву. У нас дела ничего — армия крепнет с каждым днем, усиливается техника и крепнет организованность.

Недалек тот день, когда враг будет разбит. Пехота у немцев трусливая, совсем никуда не годится, самолеты и танки делают больше шума, чем дела, артиллерия — наша значительно сильнее. Сильны у них только минометы, неплохая организация.

Я говорил с пленными немцами — ранеными. Они обрадовались даже моему немецкому языку. Они очень жаловались на наших партизан, а один из них уверял, что очень любит евреев и кричал «камрад». В общем, весьма неумно и растерянно. В плен попасть они никак не ожидали. Судя по всему, немцам весьма тяжело, а осенью и зимой им будет еще хуже.

Ну, дорогие, всего. О посылке не беспокойтесь — мне все тут выдадут. Конвертов и бумаги пришлите.

Ну, живите счастливо! Напишите или дайте телеграмму сейчас же.

Ваш сын Лева.

---

«Из простынь, маек и полотенец можно делать съедобные вещи»

14 августа 1941 г.

Здравствуйте, дорогие Рахилечка и Левочка!

Вчера получил первое письмо — открытку от 4/VIII. Подробного письма, о котором ты там пишешь, и денег я еще не получил. Все письма проходят военную цензуру — так что ничего лишнего не пишу, иначе могут письмо не передать. О семейных делах можно писать сколько хочешь. Очень рад, что Левочка пойдет в техникум. Левочка, как ни трудны будут условия учебы, смотри, все внимание отдай учебе, твое собственное счастье в твоих руках, пока есть возможность, используй каждую минуту, чтоб стать хорошим квалифицированным специалистом, и тогда будет тебе хорошо.

Теперь я кругом, до ниточки, в казенном, не считая носовых платков и носков. Я очень рад, что избавился от лишних вещей. Все здоровье потратил, тащившись с тяжелой сумкой по 30–40 и более километров. Теперь и легче стала сумка, и немножко поправился — молочко пил, малинку едал, огурчики и лук и все, что можно летом достать в деревне. В общем, из простынь и маек и полотенец можно делать съедобные вещи, что иногда труднее сделать, имея деньги.

Если бы я получил хотя бы одно письмо, что получаешь регулярно деньги из Комбината и что все вы живы и здоровы, то мне было бы легче здесь, а то живешь в неведении, что с вами и где вы сейчас находитесь. Напишите мне подробно, что и как дела у Эстер. Как они там устроились?

Пока кончаю. Горячо целую.

Сема.

---

«Навряд ли, пишет старшина, довезли его живым»

17 августа 1941 г.

Уважаемый Моисей Иосифович! Не удивляйтесь тому, что я осмелилась Вам написать, совершенно не зная Вас, но я очень хорошо знаю Вашего сына Левочку, который служил в Сухом Логу в полку на действительной военной службе. Левочка был моим хорошим другом. Свободное от работы время он уделял мне. Знакомство наше продолжалось с ним с момента приезда в Сухой Лог и до отъезда на фронт. Не буду скрывать о нашем обоюдном увлечении друг другом и, может быть, что-то большее, чем первое. Все это не то, что я хочу Вам написать, но я хочу Вас познакомить с собой, чтобы Вы могли иметь обо мне хотя бы маленькое представление. Я была лучшим другом славного милого Левочки, но дружбу нашу навсегда разорвал неумолимый рок судьбы. Левочка тяжело ранен, навряд ли он жив вообще. Трудно мне, не хотелось Вас огорчать, но сознание преследует меня, что Вы не скоро сможете убедиться в той кошмарной действительности в то время, когда Левочка, в лучшем случае, если он жив, не сможет скоро сообщить о себе.

Уважаемый Моисей Иосифович, очень Вас прошу, мужайтесь, не падайте духом, что же сделаешь, когда судьба отказывается быть к нам снисходительной. Да! Я не могу спокойно Вам сообщить о случившемся... Боль сжимает грудь, и хочется плакать бесконечно…Но и слез нет. Я просто задыхаюсь от горя. Если я сделала глупость тем, что написала Вам, прошу заранее прощения. Старшина роты, в которой служил Левочка, прислал письмо своей знакомой с фронта, в котором пишет, что во время войны с германским фашизмом он потерял много своих лучших бойцов, в том числе Барона. Осколком снаряда его ранило в голову, левую руку и выбило глаз, но самое ужасное, пишет он, что в то время, когда его везли в санитарной повозке, сильно очень бомбили. И навряд ли, пишет этот старшина, довезли его живым, так как к тому же в это время Левочка был без сознания.

Левочка! Милый славный Левочка! Не верится в то, что его больше нет. Но, увы, ужасная действительность. Какой кошмар!

Разве можно высказать горечь о товарище, разве можно это просто описать. Отшумела молодость, отцвела безвременно…

У меня к Вам, уважаемый Моисей Иосифович, большая единственная просьба. Может быть, Левочка еще жив и лежит где-нибудь в госпитале. О, как бы я этого безумно хотела! Если же мои слова сбудутся, и он Вам напишет, напишите мне его адрес. Если же от него ничего нет, то, вероятно, слова написанные совершенно оправдались. Все равно напишите мне, а самое главное, о чем я Вас умоляю, пришлите мне его фотографию, ту, на которой он снят с волосами. В последний день отъезда на фронт я его не видела, так как не была в лагерях. Но через мою подругу Левочка просил передать мне о том, что, если будет жив, обязательно напишет и пришлет карточку (у меня есть его фотография в красноармейской форме, которую я ношу в медальоне). Очень он жалел, что нам пришлось с ним так расстаться, я тоже не могу с этим смириться.

Очень и очень Вас прошу: если Левочка не смог послать мне карточку и письмо, сделайте за него это Вы. Левочке также хотелось иметь мою карточку. Левочке послать мне ее не удалось, поэтому посылаю ее Вам, и, если Левочка окажется жив, о чем я молю судьбу, сохраните ее для него.

Дорогой Моисей Иосифович! Прошу Вас, возьмите себя в руки, может быть, мы будем счастливыми и увидим когда-нибудь нашего дорогого незабвенного Лесика, может быть, он хоть и тяжело ранен, но жив. Я работаю в госпитале, на днях принесли много раненых. Среди них я все время ищу Лесика — какое было бы для меня счастье, если бы я могла бы ухаживать за ним. Считаю себя перед Вами виноватой за то, что так сильно расстроила Вас, но молчать не могла, потому что мне тяжело до безумия.

Жду с большим нетерпением письма от Вас и фотографию Лесика. Надеюсь, Вы мне в этом не откажете, умоляю Вас.

С искренним уважением и приветом к Вам,

Раиса Иванова.

---

«Природа исключительна для отдыха и коварна для войны»

23 августа 1941 г.

Родненькие мои, золотые!

Сегодня воскресенье. День удался славный — солнечный, теплый. После пасмурной дождливой погоды солнышко особенно приятно. Да и финн меньше стреляет, видимо, празднует выходной день. В такую минуту можно и помечтать о бане, конечно, со сменой белья, о сытном вкусном обеде, о кровати. Но об этом можно только мечтать. Пока приходится довольствоваться тем, что есть, и жить «мечтами чудными».

Сегодня отрыли себе новую пещеру, между двух огромных камней — наше логово; здесь, говорят, будет более безопасно. Недалеко озеро; сходил, умылся (это за последние 4 дня!), вымыл носовые платки. Немного поел ягод, их здесь уйма, а сама природа исключительна для отдыха и коварна для войны. Живем на этом острове, все мечтаем о материке. Когда это будет и как отсюда уйдем — трудно предположить.

В Ленинград Клюзнерам я послал аналогичную твоей справку и деньги на квартплату. Просил их уплатить. Узнай, держи с ними связь.

Как ваше здоровье? Устроились наконец с жильем? Каковы перспективы с работой, как солнышко? Поди, вспоминает меня, как хотелось бы вас хоть на минуточку увидеть. Обнять и крепко, крепко до боли, расцеловать. Но что поделаешь, коль все так случилось. Радуюсь тому, что вы хоть пока в безопасности. Какие вести от родных и знакомых?

Пишите. Хочется до боли знать о вас все, скучно, очень грустно на душе.

Крепко целую вас.

Ваш Григорий.

Подготовила Анастасия Курилова