В школе, в которой учится сын Илья и в которой каждое утро, когда я привожу его, мне желают доброго дня, объявили "инициацию". Большинство мам и пап от такого наукоемкого обозначения летнего школьного лагеря пришли в ступор.
Но наша мама Катя все поняла сразу. Вердикт "Наш мальчик не готов" маячил не где-то за горизонтом, а довлел во всю свою мощь в каждой комнате.
Мужские две трети семьи, каждый в отдельности и оба вместе, выстраивали свою тактику и стратегию попадания. По утрам и вечерам зубы чистились самостоятельно, кровати убирались, дезодорант расходовался, демонстративно ненавязчивые советы опытного руководителя — чтобы визы в Грецию были не групповые, а индивидуальные и т. д. и т. п. — давались. Сработало. Его отпустили, меня взяли.
Даже изначально планируемые 10 дней в обществе 10-летних людей с отрывом от производства в моем большом трудовом коллективе воспринимались однозначно удивленно. Хотя мне все же выделили босковские олимпийские кепки, полотенца и рюкзаки. Вот это было неоднозначно. Кто-то мог подумать, что это product placement. Мы же приняли это просто как замену пилоткам и горну.
Наш лагерь назывался "Я сам", и наш флаг, сшитый из цветных лоскутков, тоже был насквозь "Я сам". И наши дети, каждое утро дружно отвечая на простые вопросы-призывы юного и умного начальника лагеря Алекса "Кто удивится сегодняшнему дню?, кто позвонит вечером родителям?, кто порадуется победе друга?", осознанно скандировали: "Я сам! Я сам! Я сам!"
Боже мой, какие это дети! Они ведь правда все это делали. Сейчас у меня в компьютере есть фотография Лизы с такими глазами на неожиданно увиденный закат, что те, кто подглядел, требуют выставки. И есть фотография Маргуши, которая так по-женски счастлива победе Влада в заплыве на 20 м, и есть фотографии Боряна — одного в кактусах, другого в море, обе — самостоятельно счастливые. А на фотографии Маши с всепонимающими глубокими глазами в веснушках не поместились самостоятельно разбитые коленки. Зачем — и так все видно.
В отличие от детей у меня телефон был, по которому мы все вместе по вечерам звонили домой. А еще по нему в любое время звонила наша мама и спрашивала, в кепке наш мальчик или без, с кремом 30 или 45, с каплями "Отривин" или "Нафтизин", душ пять раз в день или только четыре, что ест и что не ест, и вообще, о чем он себе думает и о чем думаю я. Ее понять было можно, ответить — невозможно.
Конечно, это была инициация для детей, но, конечно, получилось, что для меня. Во-первых, я постоянно бегал, с восьми утреннего подъема до одиннадцати вечернего отбоя я был и пионервожатым, и физруком, как думал я, и папой, как меня обзывали учителя. Вы пробовали быть папой для 32 детей — маленьких, взрослых, талантливых, проблемных, в общем, живых? Я не пробовал, так случилось, поэтому до "во-вторых" дело не доходило.
В середине их пребывания я должен был запланированно уехать. Быт уже был налажен, Олимпиада "Я сам" опережала Афинскую на два месяца, шла предельно заинтересованно и организованно, парные турниры в большом теннисе и пионерболе давали на-гора интригу и неимоверную конкуренцию за высший кубок — Кубок справедливой игры. Наверное, я мог уезжать. Но тут об этом как-то узнали дети... После ТАКИХ слов и слез я не мог не вернуться.
Наконец, оказались с Илюхой минутно наедине. Мой дурацкий вопрос "Я тебе не мешаю?" и его ответ: "Ты мне помогаешь". Он давал мне новый шанс.
Я боялся, что это будет "дважды в реку", ничего подобного. Только во всей этой чехарде с перелетами я, как полный индюк, не привез заказанную сыном моцареллу. Он обиделся на это или сделал вид, что на это, а не на то, что, когда он бежал меня встречать, застал уже обвешанного Робертом, Никитами, Ванькой, Аней, Юлей, Катей. Очень надеюсь, что все же за моцареллу. Вообще, конечно, он убедил меня: и своими в борьбе завоеванными кубками, и самостоятельно собранным чемоданом, и самостоятельно введенной в рацион салатной диетой. Во всем остальном он производил впечатление на других.
На закрывающем лагерную жизнь факельном костре каждому глаза в глаза взрослые говорили честные слова (удивительно и радостно, что эти взрослые вообще всегда говорили честные слова). Алекс назвал Илюху человеком-оркестром, человеком-праздником, и что в жизни он еще порадует три миллиона человек. Это было очень важно и для него, и для меня. Мы переглянулись. И это тоже было важно.
В домодедовском аэропорту нас ждали, и конечно, мы тоже ждали, как нас ждут. Я выходил последним, но увидел всех. Уже прижимаясь к родителям, дети еще прижимались глазами друг к другу, да и к нам тоже. Это было поразительно тепло. Так тепло, что наша мама нас даже чуточку приревновала. Зря. Мы просто не упустили свой шанс.
А вы?