выставка живопись
В Государственном Русском музее открылась выставка "'Бубновый валет' в русском авангарде". Ни к чему конкретно не приуроченная, подчеркнуто неюбилейная, непомпезная, она тем не менее является примером поразительно точного попадания в масштаб избранного сюжета. Для того чтобы так рассказать о "Бубновом валете", стоило хорошенько потрясти закрома Третьяковки и Русского музея, собрать вещи из 15 провинциальных музеев и частных коллекций, раскошелиться спонсорам, нанять дизайнера, собрать толстенный каталог. Одной из первых плодами этих трудов воспользовалась КИРА Ъ-ДОЛИНИНА.
У нынешней выставки есть предыстория. Это другая выставка — "Русские художники 'Бубнового валета': от Сезанна до авангарда",— прошедшая несколько месяцев назад в Монако (см. Ъ от 12 марта). Ее устроил фонд культуры "Екатерина", владелец которого Владимир Семенихин является еще и заядлым коллекционером. "Бубновый валет" — одна из его слабостей. Слабость более чем понятная, но оказавшаяся еще и полезной: бизнесмен решил познакомить с "валетами" Лазурный берег. Для этого были приглашены лучший, по-моему, куратор (Зельфира Трегулова), лучший дизайнер (Алена Кирцова), лучшие искусствоведы (Глеб Поспелов, Дмитрий Сарабьянов, Жан-Клод Маркаде, Фаина Балаховская) и была сделана очень музейная выставка. Слово "музейная" в этом контексте первично: до сих пор инициатива в подобных финансирующихся русскими спонсорами проектах исходила от музеев, но на этот раз ситуация перевернулась.
Почему музеи поверили Владимиру Семенихину, не знаю. Могу предположить, что дело в качестве вещей и реноме куратора. Не портили дело и полотна из коллекции самого господина Семенихина: среди десятка его "валетов" есть вещи действительно исключительные. Так это или не так, но выставка в Монако имела успех. Лазурный берег вообще благоволит к русскому искусству начала ХХ века; здесь любят "читать" французское искусство в вольном русском переводе: если их фовисты были "дикими", то уж наши явно наидичайшие.
Следующий проект фонда "Екатерина" оказался русским уже не только по происхождению, но и по прописке. Получив те же, что и в Монако исходные материалы, Русский музей сделал совершенно иную выставку. Дело не столько в названии, из которого ушло заветное для французов имя Поля Сезанна, сколько в концепции. И название, и десятки не показывавшихся в Монако полотен из фондов Русского музея, и совершенно иное членение экспозиции — все работает на одну идею: рассказать историю "Бубнового валета" как центра притяжения и отталкивания радикальных течений русского искусства.
Историю "Бубнового валета" давно уже не переписывают: она вроде как ясна. Так же более или менее очевидны и описаны западноевропейские (прежде всего французские) влияния на "валетов", ориентация членов группы на примитивы, программное превалирование живописного над повествовательным в их работах, эпатажность и провокативность бытового поведения некоторых героев "Бубнового валета", разрывы, уходы, диспуты. Успели описать даже жизнь "Бубнового валета" после его официальной смерти: еще очень сильную волну "бубновалетчества" в 1920-е, присмиревшую живописность 1930-х и сильнейшее отражение в нонконформистских и даже академических 1960-1970-х. Однако рассказывать эту историю можно по-разному.
В Монако это была история бесшабашных и дико талантливых художников, которые учились на всем, что попадало им под руку, и за несколько лет вывели русское искусство на самую что ни на есть передовую дорогу европейского искусства. В Русском музее эта же история превращается в удар наотмашь, подобно тому, какой получили первые зрители выставок "Бубнового валета" золотых для него лет.
Первая выставка, 1910: Петр Кончаловский, Михаил Ларионов, Наталия Гончарова, Аристарх Лентулов, Давид Бурлюк, Илья Машков, Казимир Малевич, Роберт Фальк... Вторая, 1912: уже под грифом общества "Бубновый валет" и уже без придумавшего это название Ларионова, который уйдет сам и уведет других в более радикальный "Ослиный хвост". Третья, четвертая... Полотна с этих выставок; полотна, которые гипотетически могли экспонироваться на выставках "Бубнового валета"; вещи бывших соратников, а позже оппонентов с выставок "Ослиный хвост" и "Мишень"; работы, сделанные в традициях "Бубнового валета". Это залы выставки и это ее главы. Так еще никто не делал. Воссоздать выставки "Бубнового валета" полностью не представляется возможным: на них экспонировалось от 100 до 400 вещей, многое утеряно, а скупые каталожные строчки не слишком помогают в их поиске. В Русском музее пошли по-другому пути: отбор того, что представляет каждую выставку, точечный, но максимально репрезентативный.
Все становится чрезвычайно наглядно: кажущаяся до сих пор сырой краска, чуть ли не целым тюбиком выдавленная на холст, захлебывание цветом, русские Гогены--Сезанны, вывески и подносы как подсобный материал для будущей живописи, сперва почти единые во всем этом, но стремительно расходящиеся в отношении к цвету, форме, фактуре художники. Понятно, почему уходят Михаил Ларионов и Наталия Гончарова (когда все рядом, то даже полшага вбок и те очевидны). Понятно, почему недолго продержался с "валетами" Казимир Малевич (ранние цветные абстракции были здесь приемлемы, но супрематические формулы явились символом совсем иного подхода к искусству). Понятно, почему сначала примкнули к ним, а потом почти сразу отдалились будущие верные "амазонки" русского авангарда Александра Экстер, Ольга Розанова, Надежда Удальцова. Понятно, что для радикалов "Бубновый валет" был идеальной стартовой площадкой, полигоном для живописных упражнений, итогом которых станет выбор: идея или живопись.
И все же, несмотря на драмы и разрывы, история "Бубнового валета", рассказанная Русским музеем, чрезвычайно оптимистична. Радикалы уходят вперед, оставив вещи своего "бубнового" периода, в которых живопись еще побеждает словесную идею. Казавшиеся радикалами еще в 1910-м, но ставшие едва ли не традиционалистами уже к 1914-му "валеты" остаются, упиваясь чужими находками и переплавляя их своим бешеным талантом и легкой всеядностью. И до сих пор залы, увешанные десятками лучших полотен Аристарха Лентулова, Петра Кончаловского, Ильи Машкова, Роберта Фалька, способны вызвать шок новизны. Новизны не фактической (все работы хрестоматийны), но новизны живописной — в русском искусстве подобной живописной свободы больше никто не сумеет добиться.