На последнем издыхании

Двадцать лет спустя после появления французского издания на русский язык переведены воспоминания художника Бальтюса. Хорошо, что они выпущены, плохо, что выпущены именно так, считает Алексей Мокроусов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Мемуары мемуарам рознь. Одни полны деталей, которых стоило бы избежать, другие бедны на подробности, все больше рассуждений да поэзии.

Кому-то Бальтюс (1908–2001) кажется художником-скандалистом, чьи эротические фантазии, связанные с девочками-подростками, вряд ли восприняли бы толерантно в современном мире. Художнику уже все равно, но выставки его полароидных фотографий успели запретить в Германии, забыв, что это не дневник эротомана, а техническое пособие живописца,— постаревший Бальтюс лишь благодаря снимкам мог работать над светотенью.

Тот, кто захочет найти в его воспоминаниях подробности о скандальной стороне творчества, будет разочарован, и поделом. В словах Бальтюса нет порока — с годами художник лишился былого бунтарского духа и свирепости молодости, возраст позволил ему говорить негромко и вспоминать избирательно. Важными теперь оказались размышления о лучшем друге Альберто Джакометти, христианской вере и сожаления о пустоте современного человека — во многом ожидаемый набор для того, кто считал высшей добродетелью умение молчать, пребывать в тишине. В отношениях ему важнее то, что объединяет, а не разъединяет. Об Андре Мальро Бальтюс пишет из перспективы их общих взглядов на возможности искусства, а не религиозных различий, о Кокто — что его работы сгубила легкость, от которой так далек сам мемуарист, признающийся, что у него средневековый нрав.

Конечно, ценят Бальтюса не за скандалы, а за медитативность его картин, атмосферу обыденную и магическую одновременно. Умение запечатлеть скрытую напряженность вещей восхищало Райнера Марию Рильке и Поля Элюара, посвящавших ему стихи, и писавших о нем статьи Антонена Арто и Пьера Клоссовски, который видел в его живописи продолжение искусства Ренессанса, прежде всего Кватроченто. Пусть Рильке был сердечным другом его матери, Клоссовски — родным братом (подлинное имя Бальтюса — Бальтазар Клоссовски де Рола), а для Арто, как позже для Камю, художник оформлял спектакли. Но биографию ему делали многие другие: в домашнем салоне он общался с Полем Валери и Клаусом Манном, ему позировали Андре Дерен и Жоан Миро, а по Италии он путешествовал с Андре Жидом. Пабло Пикассо покупал его работы, чтобы позже завещать их Лувру,— нетрудно догадаться, чего стоил скупому испанцу этот жест.

Признавая за художником право на размышление и умолчание, издательство могло бы добавить множество захватывающих подробностей в предисловиях, послесловиях и примечаниях. Каким богатым мог быть стать один именной и географический указатель мемуаров. Русское издание поддержано французской издательской программой «Пушкин», ведь Бальтюс родился в Париже, на обложке — состав «швейцарской» серии, что тоже логично: художник умер в своем поместье неподалеку от Лозанны, где прожил последние четверть века. Его отец — из польских дворян, мать — еврейка, в дальних предках — Байрон. Забавно, что семью Бальтюса к финансовому краху привели российские железнодорожные облигации, неосторожно закупленные в 1914 году.

Не все события нуждаются в комментариях, но иным именам из книги такие комментарии не помешали бы. Рассказать подробнее стоило бы не только о прозаике и поэте Пьер-Жане Жуве — последователь Фрейда, он многое определил в мышлении и творческой манере Бальтюса, но и об отце художника. Искусствовед и сценограф Эрих Клоссовски остается во многом недооцененной фигурой, оказавшейся в тени знаменитых сыновей. В 1930-е его работы изымали из немецких музеев в рамках очищения от «дегенеративного искусства». При этом во Франции, чьим гражданином он стал, его подозревали в работе на немецкую разведку.

Но русский издатель снабдил книгу лишь собственным предисловием, больше похожим на биографическую справку из «Википедии». Что привело бы в отчаяние Бальтюса, который противился странице с биографией в своих каталогах, призывая смотреть на его работы как на творчество неизвестного автора. Меж тем во французском оригинале есть целых три предуведомления — одно объясняет, как была сделана книга (искусствовед Ален Вирконделе два года записывал за Бальтюсом, а затем собрал книгу уже после его смерти), а два коротких и ярких эссе создают необходимый контраст со словами художника для лучшего понимания его художественного наследия.

Кроме того, русское издание борется за чистоту перевода, что иногда выглядит комично. Устоявшиеся имена и названия даются в новых версиях — например, великий искусствовед Вильгельм Уде, организовавший первую выставку Бальтюса, стал здесь Вильхельмом, а улица Фюрстенберг в Париже — рю де Фюрстенберг. Может, эти новые версии и точнее, но культура во многом держится на традиции, даже если иногда кажется, что она заблуждается. Бальтюс — лучший тому пример.

Бальтюс. Воспоминания. Составитель Ален Вирконделе. Перевод с французского Алексея Воинова. М.: libra, 2021