Российский научный фонд выступил с инициативой об исследовательской биоэтике, и руководитель рабочей группы РНФ Наталия Шок подготовила серию экспертных интервью с ведущими российскими учеными: обсуждаются принципы работы с лабораторными животными. Сегодня — третье интервью серии. Собеседник Наталии Шок — Георгий Телегин, главный ветеринарный врач филиала Института биоорганической химии имени академиков М. М. Шемякина и Ю. А. Овчинникова РАН, заведующий питомником лабораторных животных «Пущино», кандидат биологических наук.
Главный ветеринарный врач филиала Института биоорганической химии имени академиков М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова РАН Георгий Телегин
Фото: Из личного архива.
Главный ветеринарный врач филиала Института биоорганической химии имени академиков М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова РАН Георгий Телегин
Фото: Из личного архива.
— С чего вы начинали в работе с лабораторными животными? Какая у вас была специализация?
— Я пришел в филиал Института биоорганической химии в 1993 году, после курсовой работы по гнотобиологии (очень специальное направление микробиологии). Данное направление бурно развивалось в нашей стране с конца 1970-х, когда планировались различные космические программы. В рамках этих программ была крайне востребована тема получения полностью безмикробных (и даже безантигенных) животных.
— Георгий Борисович, как вы считаете, каково место биоэтики в современных исследованиях с участием лабораторных животных?
— Я бы начал наш разговор с такого очень важного аспекта, как разведение животных. Я сейчас не акцентирую внимание на том, что это именно лабораторные животные, потому что любые модельные животные для любых программ (в том числе обучения) попадают под критерий «лабораторные». Даже животные, которые используются исследовательскими группами в полевых условиях, в естественных биоварах (от лат. bios и varietas — разновидность — физиологический тип, внутривидовая категория), тоже попадают под понятие «лабораторные». И для всех есть свой комплекс вопросов, связанных с биоэтикой.
Для примера можно взять работы по получению и разведению генно-модифицированных животных (ГМЖ), позволяющих быстро предоставлять исследователям новые биологические модели различных патологических состояний человеческого организма. Эти работы очень часто бывают связаны с неожиданными исходами, такими как ненадлежащие генотипы, аномалии развития, уродство, иммунодефицитные состояния. Животное получается ослабленным или нежизнеспособным либо несет какие-то аберрации, связанные с глубокими патологическими изменениями его физиологических функций.
Фактически все то, что может либо вызывать боль и страдания животного, либо давать непредсказуемые результаты, которые не нужны исследователю. Такие животные подлежат эвтаназии как лишние. Поэтому глубокая прогностическая и своевременная аналитическая работы по анализу генотипа крайне важны с той точки зрения, что мы не должны получать, содержать и тем более разводить животных, которые нам не нужны. И с этой целью в мире биоэтические комитеты особенно внимательно оценивают именно прогнозирование возможных неблагоприятных исходов при создании и разведении ГМЖ. Биоэтика начинается с момента разведения животного, если мы хотим сказать, где сегодня ее место в системе работы с лабораторными животными. Подготовка и предоставление исследователю биологических моделей надлежащего качества — задача каждого производителя, как правило, авторизованного питомника.
— Правильно ли я вас понимаю, что когда мы говорим об исследовательской биоэтике с участием лабораторных животных, здесь идет тесная связка исследователя, то есть самого ученого, который разрабатывает экспериментальную модель, с непосредственной инфраструктурой, в которой существует само животное, происходит разведение и т. д.?
— Безусловно, потому что именно вопросы биоэтического плана пронизывают каждый из аспектов содержания и использования лабораторных животных. Исследователь очень зависим от инфраструктуры питомника и вивария, из которых он получает животных и в которых их содержит в исследовательских программах. Животные ненадлежащего качества не позволяют получать исследователю надежные и воспроизводимые результаты медико-биологических экспериментов. В этом случае исследователю нужно брать большие количественные выборки этих животных с тем, чтобы получить статистически достоверные результаты. Очень часто из-за ненадлежащих условий содержания животные могут давать непредсказуемые реакции, и, соответственно, исследователь вынужден большее количество раз перепроверять необходимые ему данные, то есть ставить эксперименты на большем количестве животных. Что является прямым нарушением биоэтических правил.
Следует также упомянуть аспекты глубокой проработки литературных источников перед началом любого исследования, потому что исследователь может не знать, что та или иная работа уже была сделана и фактически повторяет исследования, которые можно не делать. Это тоже вопрос биоэтики.
Другой важный аспект — здоровье животных. В нашей стране до сих пор нет четкого определения (формализации) понятия «здоровое животное», которое необходимо использовать в экспериментальной практике. Если мы обратимся к международному опыту, то увидим большую градацию категорий животных по их гигиеническому статусу. Например, есть животные конвенциональной категории, есть животные SPF (англ. Specify Pathogen Free) категории, есть гнотобионты (животные, искусственно полученные и выращенные в стерильных условиях.). Очень много микробиологических характеристик, описывающих категории животных, с рекомендациями, какая категория для каких видов/типов исследований, обучения, производственной деятельности пригодна. Проще говоря, любая тест-система, которая используется в научном исследовании, должна быть охарактеризована — мы должны знать/учитывать ее «примесные компоненты». Так и лабораторные животные, фактически являясь тест-системой, тоже должны быть понятны исследователю относительно неких эндогенных «примесных компонентов», коими являются различные микроорганизмы.
В нашем случае зачастую исследователь работает на животных не той гигиенической категории, которую необходимо применить для его типа/вида исследования. И это тоже не дает возможности получать правильные результаты, ведет к их большему использованию в экспериментальной деятельности, что опять же является неправильным с точки зрения биоэтической проблематики.
— Но и с экономической тоже?
— Безусловно, это еще и финансово-экономический аспект, связанный с экспериментальной деятельностью, например, при выполнении задач гранта: когда закупаются очень дорогие реактивы, научное оборудование, выплачивается заработная плата, но при этом используются животные ненадлежащего качества. В этом случае зачастую получаются ненадежные, невоспроизводимые и непубликабельные результаты, и в итоге задача исследования и гранта в целом остается нерешенной.
— Получается как-то непрофессионально?
— Я бы это назвал недобросовестностью. Потому что опять же мы с вами должны понимать: именно качество животных, которых мы используем, не только позволяет свести к минимуму количество этих животных в эксперименте, но и гарантировать получение надежных и воспроизводимых результатов медико-биологических экспериментов. А в понятие «качество», конечно, входит очень много составляющих, одна из которых отображает исходную генетику — это, пожалуй, фундамент данного понятия, то есть принадлежность животного к той или иной линии или к тому или иному стоку. Например, в заявках на гранты допустимо указывать «белых беспородных мышей» в качестве лабораторной тест-системы. Животные с такой «генетикой» уместны для зоомагазина, живого уголка, но не в научном исследовании. Если исследователь этого не понимает, то есть фактически не обращает внимания на генетическую принадлежность животного, это приводит к тому, что животное используется зря.
— То, о чем в среде биологов говорят довольно часто,— это трудности с наличием системных программ обучения научной работе с лабораторными животными. Для российских ученых не хватает центров, за исключением «Пущино», где есть виварий, сертифицированные животные и отслеживается качество на всех уровнях, и сам стандарт лабораторных работ тоже очень высокий.
— И тут мы с вами касаемся еще одного очень важного аспекта, который так или иначе затрагивает биоэтику. В нашей стране недостаточно развиты обучающие центры, где исследователи могут получать базовую квалификацию в области медицины лабораторных животных. Оптимально это могли бы быть некие варианты обучения на кафедрах уже непосредственно в профильных вузах, академические часы, которые посвящены лабораторным животным. На сегодняшний день даже Академия ветеринарной медицины не имеет специализированных программ, связанных с лабораторными животными. Соответственно, полностью отсутствует система поствузовского образования (повышения квалификации). Мы хорошо знаем, как это происходит применительно к врачам гуманизированной медицины, когда специалист на регулярной основе проходит определенное обучение, чтобы повысить свою квалификацию. И в мировой практике эта же система применима для ветеринарных врачей, работающих в областях использования лабораторных животных.
— Очень интересно! Коллеги-биологи, которые отучились на постдоке или получили PhD в европейских странах, все рассказывают о том, что, прежде чем войти в лабораторию с животными, ты должен получить сертификат. А в нашем случае, получается, нет регламента?
— В нашем случае — да. Образно говоря, «и физики, и лирики» — все могут работать с животными так, как они себе это представляют или считают нужным.
— То есть они пришли в лабораторию, им кто-то передал опыт работы с животными внутри этой лаборатории?
— Да. Есть виварии, которые вообще не регулируются никакими правилами, кроме базового ветеринарного регистрационного удостоверения, которое необходимо иметь по закону о ветеринарии. Как правило, могут быть какие-то положения о виварии внутри организации, но если посмотреть пристально, все эти документы разработаны на нормативах 1970-х годов. Нет достаточной актуальной нормативно-правовой базы, которая могла бы регулировать данную деятельность. Поэтому наши исследователи в лучшем случае получают знания от более «опытных» коллег. Что, как вы понимаете, является в корне неправильным, потому что эти самые, как мы их называем, «бабы Мани», потомственные работницы вивария, очень часто передают собственный опыт и свои технические приемы работы с животными, которые могут быть в корне неправильными.
И конечно, все это ведет к тому, что мы не выполняем биоэтические нормы, связанные с содержанием и использованием животных. Здесь особенно хотелось бы выделить «содержание», потому что аспекты кормления, поения, ухода, разведения животных — это то, что формирует так называемые неинфекционные патологии. То есть всевозможные заболевания, связанные с «образом жизни». Такие неправильно выращенные животные попадают в экспериментальную деятельность, являясь фактически больными. И не всегда обязательно по некоей инфекционной причине. Или, например, когда на одном и том же животном (с целью «экономии ресурсов») выполняются все новые и новые эксперименты. Вопрос: каково качество научных знаний, которые при таком варианте использования лабораторных животных мы получаем?
— Георгий Борисович, насколько я понимаю, история Пущинского вивария очень необычна. Вы не могли бы немного подробнее рассказать об этом? Просто это уникальный случай, получается такая эксклюзивная ситуация в российской практике.
— На самом деле — да. Мы единственные. Мы эксклюзивные. Это касается и постройки этого комплекса югославскими специалистами в начале 90-х годов. Здесь, в удалении от Москвы, в экологически чистой зоне Подмосковья были построены производственные и исследовательские здания по самым передовым на то время технологиям, обеспечивающим надлежащую производственную чистоту и контролируемые условия. Комплекс производственных зданий ФИБХ РАН должен был обеспечить потребности всего Советского Союза, включая страны Балтии, в надлежащего качества лабораторных животных, необходимых для выполнения работ по GLP. Данный план, к сожалению, не был до конца реализован в связи с распадом СССР в 1991 году.
Остался недостроенным корпус по работе с негрызунами, не были построены корпуса по разведению мини-свиней, содержанию собак и приматов.
— Это была именно советская программа? Не более позднее российско-американское сотрудничество?
— Это было советское наследие, когда в 1989–1991годах этот комплекс был в основном построен по совершенно передовым инженерно-техническим, научным решениям, связанным именно с созданием контролируемой среды обитания при производстве и использовании лабораторных животных. Вы знаете, что тогда весь мир очень активно шел по пути развития и внедрения таких направлений, как GLP, GMP, GCP (набор надлежащих практик — лабораторных, производственных и клинических; англ. Good Laboratory Practice, Good Manufacturing Practice, Good Clinical Practice). Это так или иначе было связано с глобализацией. Было необходимо, чтобы внутри научного сообщества, где существуют, например, единые требования GLP, не нужно было внутри каждой страны по своим национальным стандартам перепроверять результаты, полученные некоей соседней исследовательской группой, ведь это очень дорого, занимает колоссальное количество времени!
— Как же нашим ученым действовать тогда? Получается, мы не знаем, как это использовать?
— Мне кажется, поскольку у нас этот пласт нормативной базы отсутствует практически полностью, нам было бы правильнее сейчас брать уже готовые международные стандарты и постепенно их вводить. При этом важно понимать, что у нас лаборатории и виварии находятся в совершенно неприемлемых и слабо приемлемых условиях с точки зрения контролируемости окружающей среды, начиная с того, что это могут быть здания 1960–1980-х годов постройки. Зачастую это памятники архитектуры, в которых вообще ничего нельзя изменить. В Москве и в Санкт-Петербурге подобных примеров очень много. Должен быть определенный переходный период, определенное целевое финансирование, а главное, требования — с тем, чтобы наши лаборатории и виварии ввести в правовое поле. Безусловно, должна быть выстроена многоуровневая система обучения, поскольку без этого краеугольного камня невозможно развивать данное направление.
И что мне, конечно, хотелось бы подчеркнуть на нашем примере: с получением нами грантов МНТЦ (Международного научно-технического центра, который очень активно работал в России в период с 1990-х по 2010-е годы) удалось подготовить ключевых специалистов в лучших мировых центрах производства и использования лабораторных животных. Без этой целевой поддержки, направленной на создание технологии, проведение аккредитации и сертификации собственного производства, не было бы нашего успеха и вообще бренда «Питомник “Пущино”». Из истории вопроса: мы разрабатывали всю нормативную производственную документацию на русском языке. Это и СО (стандарты организации), и СОП (стандартные операционные процедуры), то есть то, что формализует процессы. Однако мы понимали, что кто-то независимый должен оценить нашу работу, поскольку мы не можем сами себя оценивать и говорить, что мы такие замечательные и все правильно делаем, потому что у нас есть грант МНТЦ. Это неверно. Должна быть конечная независимая экспертная оценка, желательно международная.
Мы первые и пока, к сожалению, единственные получили тогда аккредитацию международной ассоциации AAALAC (англ. Association for Assessment and Accreditation of Laboratory Animal Care), которая регулирует все вопросы, связанные именно с обращением любых видов животных — рыб, земноводных, всего, что человечество использует в качестве модельной системы в научной и производственной деятельности и обучении. Получение нами аккредитации в 2004 году стало успешным завершением целевого гранта МНТЦ.
— Георгий Борисович, у вас есть международная аккредитация, проводите ли вы какое-то обучение для исследователей, делитесь опытом?
— Да, конечно, и в этом заключается наша миссия. Собственно, практически все члены Rus-LASA (Ассоциация специалистов по лабораторным животным) прошли обучение в Пущино. На сегодняшний день более двухсот человек из различных организаций медико-биологического профиля, биофармацевтического комплекса России прошли обучение на базе питомника «Пущино». И, конечно, мы ратуем за то, чтобы в нашей стране был такой обучающий центр, например, на базе МГУ им. М. В. Ломоносова, призванный улучшать уровень компетенций исследователей, которые работают в различных сферах научной деятельности (это не только биология — это и медицина, и физика), поскольку многие научные исследования, как правило, являются мультидисциплинарными.
— Подскажите, пожалуйста, помимо стандартов содержания и разведения животных стандарты этического комитета тоже пришли через МНТЦ?
— Конечно!
— В среде биологов очень разные мнения существуют о международных практиках. Например, есть ученые, которые были в Европе, стажировались — они учились, даже работали в каких-то лабораториях, получили там, возможно, не очень положительный опыт, связанный с чрезмерной бюрократизацией процедур, связанных с экспериментальной работой с животными. Много дискуссий о том, что международные стандарты неприменимы в России, все это будет тормозить науку. Что вы об этом думаете?
— Я хочу опять же обратиться к нашему опыту. Молодые коллеги, после университетов приходящие к нам на стажировку, работу, получив опыт формализации дизайна эксперимента и взаимодействия с нашим биоэтическим комитетом, в дальнейшем, когда они попадали по разным программам в зарубежные лаборатории, очень часто нам говорили: «Спасибо, что вы нас этому научили! Мы не выглядели дикарями». Знать об этом абсолютно необходимо. Уметь заполнять протоколы-заявки на исследования с использованием лабораторных животных. Иметь возможность правильно анализировать перед экспериментом ту базу уже опубликованных данных в области, в которой ты работаешь, с тем, чтобы не выполнять лишнюю работу, не тратить время, деньги, животных и силы на вещи, которые кем-то уже сделаны.
Правильное взаимодействие с биоэтическим комитетом — это очень важное умение! Очень часто, когда к нам приходят молодые специалисты и начинают заполнять эти формы, все подвергается остракизму: «Зачем это нужно?! Это усложняет и даже тормозит работу». А потом, когда они через себя пропускают весь этот объем информации, знаний, вдруг начинают понимать, что даже заполнение этой банальной заявки на протокол исследований фактически помогает структурировать и формализовать всю их работу. Отвечая на «нехитрые» стандартные вопросы, понимают, что чего-то не учли, чего-то не хватает, а об этом вообще не подумали. Сами начинают более верно, а главное, формализованно выстраивать дизайн своего эксперимента, четко понимая, в какие сроки какое количество животных нужно, какие методы следует применить и какая материально-техническая база им потребуется.
Как производители мы очень часто сталкиваемся с такими плохо спланированными исследованиями, когда исследователь заказал животных, а в его организации даже не знают для чего. Мы нарабатываем животных, а их, грубо говоря, никто не забирает. Мы начинаем звонить, выяснять — оказывается, что да, такая работа была запланирована, но «у нас нет вот этого прибора, или этот прибор есть в другой организации, а он занят, поэтому извините». А животные-то уже наработаны!! Мало того что организация должна этих животных выкупить, за них заплатить, но эти животные фактически идут на уничтожение! Или, наоборот, опять же сделан заказ, наработаны животные, а нам звонят и говорят: «Ой, вы знаете, мы ждали какой-то реагент, он не пришел, или мы его не заказали в силу каких-то внутренних проблем, и мы сейчас не можем начинать эту работу».
Опять же животные либо перерастают и идут в исследование уже не по тому возрасту и весовой категории — что опять-таки может искажать результаты исследований, или они подвергаются эвтаназии. Именно планирование эксперимента — сроков, объемов, сопряженных процессов,— все это отражается в протоколе-заявке, становится более четким и понятным. Биоэтический комитет не должен восприниматься исследователями как некая «инквизиция», которая призвана карать и запрещать. Вовсе нет! Как раз биоэтический комитет — это та экспертная среда, которая призвана помогать исследователю.
— Существует расхожее мнение о том, что если биоэтический комитет — это просто место, где «проставляют штампы», то это хорошо.
— Это скорее говорит о ненадлежащем менеджменте политики организации по содержанию и использованию лабораторных животных и низком сознании специалистов. На самом деле это должна быть не формальная среда, а та среда, которая призвана, во-первых, оценить, а во-вторых — улучшить качество тех исследований, которые позиционирует научная организация.
— Георгий Борисович, очень многие исследователи говорят о том, что 3R-принципы (англ. Replacement, Refinement, Reduction: replacement — замена лабораторных животных в эксперименте на альтернативные модели; reduction — уменьшение числа животных; refinement — усовершенствование методики эксперимента, обезболивание, обеспечение благополучия животных), которые так активно звучат и на них построена этика экспериментов с участием лабораторных животных, условно применимы. На самом деле, допустим, история с заменой лабораторных животных в эксперименте на альтернативные модели как идея не очень жизнеспособна. Если мы сокращаем количество животных, значит, мы используем эксперименты на людях. Вот такое мнение есть.
— На самом деле я не совсем могу с этим согласиться. Всегда есть несколько составляющих, точек зрения и т. д. В чем, на мой взгляд, рациональное зерно здесь? В том, что, постоянно улучшая качество самой тест-системы, мы сокращаем ее количество — это однозначно. Я помню времена, когда требовалось десять и более конвенциональных животных в одну экспериментальную группу, а сейчас достаточно четыре-пять голов грызунов SPF. И это большая разница! Кроме того, там, где мы можем заменить демонстрацию анатомии или каких-то физиологических функций организма — секцию специально умерщвленного животного на макет или цифровой продукт, то это нужно делать в обязательном порядке. В биоэтике все имеет рациональные элементы. Просто нужно все эти правила разумно использовать. Мы видим, что общий мировой тренд направлен на сокращение использования лабораторных животных при улучшении их качества и качества экспертизы, условий проведения исследовательской деятельности.
— Получается, что все-таки эти принципы работают?
— Да. Они абсолютно никак не противоречат научному поиску. Я считаю, что они помогают нам задумываться о вопросах, которые, как я уже вам сказал, связаны с исходным качеством биологических тест-систем — их генетическим и микробиологическим бэкграундом, качеством макро- и микросреды при их получении и использовании — и теми международными требованиями, которые предъявляются к этим тест-системам. Это все в конечном счете помогает нам получать более качественный исследовательский материал и достоверный научный результат, принимаемый международным научным сообществом.
— Какая система, может быть, руководство по работе с лабораторными животными или некая этическая концепция нужна в России? Или все же имеет смысл сделать сравнительный анализ и выбрать лучшее? Или у нас уже в принципе достаточно практики, чтобы, изучив ее, можно было создать что-то свое?
— Самым лучшим, самым быстрым было бы просто взять определенные международные стандарты/руководства и начинать их применять, особенно при экспертизе научных проектов, при этом давая время организациям на то, чтобы они подготовились к переходу на эти нормы. Должна быть какая-то общая единая экспертная политика, в первую очередь от организаций, которые финансируют научные исследования. Потому что единственным критерием, который поможет сподвигнуть научную организацию начать что-то улучшать в своем виварии, является вопрос: дадут денег на исследовательскую программу или не дадут?
— То есть биоэтическая экспертиза — это некий знак качества?
— Конечно. Безусловно, знак качества, потому что биоэтика затрагивает и во многом определяет все вопросы исследования, включая и научную репутацию организации в целом. Иными словами, она связана с тем, что называется академической репутацией, общественным мнением, которые не купишь.
— Если бы вас пригласили читать лекцию по этике использования экспериментов с участием лабораторных животных, то какую самую главную мысль вы бы вложили в нее для аудитории молодых ученых?
— Хороший вопрос. Он очень объемный и непростой. Я бы все-таки сделал упор на обучение. Прежде чем говорить, нужен или не нужен тот или иной стандарт или то или иное знание, им сначала следует овладеть. Я бы все-таки молодым специалистам посоветовал очень внимательно и подробно ознакомиться с биоэтикой, историей вопроса, экономическими ее составляющими. И когда придет понимание, «как это работает», будет получен первый профит — экономический/репутационный, их взгляды непременно изменятся.
— Почему все же в российских реалиях такая поляризация мнений в отношении биоэтики?
— Просто кто-то остался в прошлом, а кто-то стремится в будущее. Любые субъективные оценки базируются на уровне понимания вопросов. Поэтому для гармонизации ситуации в чем-то может помочь молодежная международная интеграция, когда молодые ученые получили опыт работы в передовых зарубежных и отечественных исследовательских центрах, а где-то необходимо введение жестких правил при финансировании научных проектов на конкурсной основе.
— Вы считаете, что российским организациям, финансирующим науку, важно на перспективу подумать о том, как интегрировать эту компоненту биоэтической экспертизы в структуру оценки самого проекта?
— Конечно! И привлекать к этому именно ведущих ученых и специалистов. Я всегда говорю о том, что это должно быть именно какое-то международное интегрированное сообщество. У нас все «мегагранты» проходили международную экспертную оценку. Почему бы это же не применить к вопросам биоэтики? И опять же это то, что поможет, как мне кажется, улучшить репутационную позицию самих фондов и той экспертной оценки, которую они проводят.