225 лет назад, 6 июля 1796 года, Екатерина II подписала манифест о рождении великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая I. Решение о назначении его наследником престола, как и его правление после воцарения, имели особенные черты, которые и после завершения николаевской эпохи остались неотъемлемой частью российской государственной системы.
«Видя, что мы были готовы разрыдаться,— писала великая княгиня Александра Федоровна,— он постарался утешить нас, успокоить, сказав, что все это случится не тотчас» (на гравюре — великий князь Николай Павлович и его супруга великая княгиня Александра Федоровна)
Фото: Universal Images Group via Getty Images
«Видя, что мы были готовы разрыдаться,— писала великая княгиня Александра Федоровна,— он постарался утешить нас, успокоить, сказав, что все это случится не тотчас» (на гравюре — великий князь Николай Павлович и его супруга великая княгиня Александра Федоровна)
Фото: Universal Images Group via Getty Images
«Братья окажутся карликами»
Родившийся под утро 25 июня 1796 года младенец выглядел так, что все присутствовавшие при родах великой княгини Марии Федоровны были крайне удивлены. Поразилась и императрица Екатерина II, пришедшая навестить сноху и увидеть новорожденного. В тот же день она писала своему давнему корреспонденту барону Ф. М. Гримму:
«Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».
От старших братьев — Александра Павловича и Константина Павловича — Николай отличался не только богатырскими статями при рождении, но и лицом, в котором не находили никакого сходства с лицом отца семейства — великого князя Павла Петровича. Однако чем старше становился великий князь Николай Павлович, тем больше он напоминал лицом и сложением известного красавца тех времен — кавалерийского офицера Ф. П. Уварова.
Схожую с Николаем внешность, по мнению придворных, имел и родившийся в 1798 году Михаил Павлович. И, как утверждали некоторые биографы Павла I, император даже намеревался издать указ, объявлявший Николая и Михаила незаконнорожденными и лишавший их всех положенных великим князьям прав. Но приближенные убеждали самодержца, что тем самым он покроет несмываемым позором и сделает предметом насмешек и себя и всю династию Романовых. Кроме того, шансы Николая занять трон при наличии двух старших братьев практически равнялись нулю. Еще меньше их было у Михаила. Так что затея с указом, как говорилось в те времена, была оставлена.
«Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем»
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
«Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем»
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
Убежденность в том, что Николай никогда не будет править империей, не оставляла ни всю царскую семью, ни самого великого князя и в последующие годы. Учился Николай Павлович крайне неохотно, отдавая предпочтение строевым занятиям и рисованию. Позднее некоторый интерес у него вызвала физика. Но отсутствие у великого князя тяги к знаниям, по сути, не слишком тревожило воцарившегося после убийства отца Александра I.
Об образовании младших сыновей заботилась лишь вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она сочла, что Николаю и Михаилу будет полезно слушать лекции в Лейпцигском университете. Но Александр I не одобрил этот проект. Вместо этого он предложил сделать Николая и Михаила приходящими учениками в Лицее, создаваемом по его указу 1810 года в Царском Селе. Но затем сам же отказался от этой идеи.
В итоге Николай Павлович продолжал учиться «чему-нибудь и как-нибудь» и проявил серьезный интерес к занятиям, лишь когда его начали знакомить с основами военно-инженерного дела. Чертежи различных укреплений и крепостей настолько увлекли великого князя, что он счел их проектирование и строительство подходящим для себя делом.
«Цесаревич не был ни любим, ни уважаем, и давно уже говорил, что царствовать не хочет и не будет» (на гравюре — великий князь Константин Павлович)
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
«Цесаревич не был ни любим, ни уважаем, и давно уже говорил, что царствовать не хочет и не будет» (на гравюре — великий князь Константин Павлович)
Фото: Росинформ, Коммерсантъ
«Без всякого умысла затмил»
Не возражал против этого увлечения и император. Мало того Александр I, встретившись с великим князем, после начала наполеоновского нашествия просившим разрешить ему поехать в армию, сказал, что ему следует усердно учиться, как полагается наследнику престола.
Наставники Николая Павловича отмечали, что после этого он стал гораздо более серьезным. А все его поездки в Европу вслед за наступающей русской армией, а после окончания войны по России и вновь по Европе, казалось бы, говорили о том, что великого князя действительно готовят к царствованию. Ведь выживших детей у императора не было, а наследник и цесаревич Константин Павлович не проявлял заинтересованности в государственных делах и после убийства отца не раз говорил, что ни в коем случае не желает занять трон.
Впечатление усилилось после того, как Николай Павлович 1 июля 1817 года женился на дочери прусского короля Фридриха-Вильгельма III — принцессе Шарлотте, ставшей великой княжной Александрой Федоровной. И такое родство резко увеличивало его шансы занять престол. Кроме того, император два дня спустя назначил его генерал-инспектором по инженерной части и шефом лейб-гвардии Саперного батальона.
Однако никаких дальнейших действий по подготовке Николая Павловича к правлению не произошло. Он не получил никаких назначений и поручений, позволявших ознакомиться с работой государственной системы, и продолжал вести тихую жизнь семьянина и гвардейского командира.
Правда, 13 июля 1819 года произошло примечательное событие. Александр I, обедая с Николаем Павловичем и его супругой, сделал неожиданное заявление. Как вспоминала Александра Федоровна, император сказал, что очень доволен тем, как великий князь командует вверенной ему к тому моменту гвардейской бригадой. И смотрит на него как на своего будущего преемника.
«Мы сидели, как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова»,— вспоминала великая княгиня.
Записала она и то, что затем сказал император:
«Кажется, вы удивлены; так знайте же, что мой брат Константин, который никогда не заботился о престоле, решил ныне более, чем когда либо, формально отказаться от него, передав свои права брату своему Николаю и его потомству. Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира».
«Видя, что мы были готовы разрыдаться,— писала Александра Федоровна,— он постарался утешить нас, успокоить, сказав, что все это случится не тотчас, что, может быть, пройдет еще несколько лет прежде, нежели он приведет в исполнение свой план».
Однако и после этого в жизни Николая Павловича не произошло никаких перемен. Его не пригласили присутствовать на заседаниях министров или Сената, и он продолжал быть командиром бригады и генерал-инспектором по инженерной части.
Судя по дальнейшим событиям, он не имел точной информации о том, что 14 января 1822 года Константин Павлович письменно и категорически отказался от своих прав на престол. И император с ним согласился. Причем Александр I не показал новому наследнику составленных вследствие этого отказа документов, включая секретный манифест, подписанный им 16 августа 1823 года.
Лишь вдовствующая императрица время от времени туманно намекала Николаю Павловичу на то, что таковые бумаги существуют.
О причинах созданной Александром I завесы тайны вокруг важнейшего для жизни империи вопроса известнейший русский издатель и публицист, современник тех событий Н. И. Греч писал:
«Припомним, что, будучи наследником, Александр внушил к себе всеобщую любовь и что вся Россия восторженно приветствовала его вступление на престол. Это воспоминание тяготило царя. Он боялся иметь наследника, который затмил бы его в глазах и мнении народа, как он, конечно, без всякого умысла затмил своего отца. Соперничества Константина Павловича он не боялся: цесаревич не был ни любим, ни уважаем, и давно уже говорил, что царствовать не хочет и не будет. Александр боялся превосходства Николая и заставлял его играть жалкую и тяжелую роль пустого бригадного и дивизионного командира, начальника инженерной части, неважной в России».
Взойдя на престол, Николай Павлович попытался навсегда избавиться от такого подхода к наследнику и с юных лет привлекал сына — великого князя Александра Николаевича — к государственным делам. Но то, что вполне можно назвать «принципом наследования Александра I», никуда не исчезло. Плохо образованный Александр Александрович до того, как стал Александром III, не мог сравниться со своим отцом, как и Николай II, жаловавшийся после воцарения на полную неподготовленность к правлению, с Александром III. Можно вспомнить и игру в выбор преемника, которую вел со своим окружением И. В. Сталин, да и процессы передачи власти в последующие годы.
«Я указал им на Сенатскую площадь и сказал: когда так, то вот вам дорога»
Фото: Universal Images Group via Getty Images
«Я указал им на Сенатскую площадь и сказал: когда так, то вот вам дорога»
Фото: Universal Images Group via Getty Images
«Двинуть, хотя бы против меня»
Секретность манифеста о престолонаследии, как известно, привела после кончины Александра I к трагической путанице. Не знавший о существовании документа и не слишком желавший занять трон Николай Павлович 27 ноября 1825 года призвал всех присягнуть императору Константину, а тот в очередной раз и категорически отказался принять корону. При этом Константин Павлович не захотел приехать из Варшавы в Санкт-Петербург и публично подтвердить свой отказ. И возникшей сумятицей междуцарствия воспользовались члены тайных обществ.
О том, что происходило накануне и в день восстания декабристов, написано немало. Но обращает на себя внимание одна небольшая, но очень существенная деталь — Николай I помогал тем, кто отказался ему присягать, своим врагам выступить и собраться на Сенатской площади:
«Я узнал,— писал он, вспоминая о тех событиях,— что в Измайловском полку происходил беспорядок и нерешительность при присяге. Сколь мне сие ни больно было, но я решительно не полагал сего справедливым… а потому велел генерал-адъютанту Левашову, ко мне явившемуся, ехать в полк и, буде есть какая-либо возможность, двинуть его, хотя бы против меня, непременно его вывесть из казарм».
А уже вышедшим из казарм противникам император лично указывал путь к месту их сбора:
«Не доехав еще до дома главного штаба, увидел в совершенном беспорядке со знаменами, без офицеров лейб-Гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я пошел остановить людей и выстроить; но на мое: стой, отвечали мне: мы за Константина. Я указал им на Сенатскую площадь и сказал: когда так, то вот вам дорога, и вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска и присоединилась без препятствий к своим одинако заблужденным товарищам».
Действуя таким образом, император пытался выиграть время, чтобы успеть собрать верные ему части и окружить взбунтовавшихся. Но достиг он гораздо большего. Все его противники собрались в одном месте, и их стало проще уничтожать и ловить. Метод этот потом с успехом использовали в декабре 1905 года в Москве, когда революционно настроенных оппозиционеров спровоцировали на вооруженное восстание и затем расстреливали и арестовывали. Правда, попытка повторить этот опыт в феврале 1917 года в Петрограде окончилась свержением царского строя. Но метод выявления и изъятия антиправительственных элементов путем провоцирования их массового сбора на окруженной верными силовыми структурами территории не потерял после этого своей привлекательности.
А после подавления выступления декабристов возникло и еще одно хорошо знакомое по более поздним временам явление. На следственную комиссию, расследовавшую деятельность злоумышленного общества, обрушилась лавина анонимных доносов. Сведение счетов с помощью поклепов велось со стародавних времен. Но прежде анонимщиков находили для допроса о существе доноса. Однако в задачи комиссии входило выяснение двух важнейших вопросов — не было ли у заговорщиков высокопоставленных союзников и не направляли ли их заграничные силы. А потому все кляузы без поиска их авторов подробно рассматривались, а сведения о том, что доносы могут возыметь силу и зачастую достигают цели — упомянутых в них лиц арестовывают или берут под подозрение, вызывали все новый и новый приток кляуз.
К примеру, анонимный автор прислал записку, называвшуюся «Нечто о Царскосельском лицее и духе его», где критиковались порядки и вольнодумие в этом элитном учебном заведении. При рассмотрении этого текста никто не принял во внимание, что из 29 лицеистов первого выпуска только двое оказались в рядах декабристов. И выводы, как следовало из записок генерал-адъютанта А. Х. Бенкендорфа, были сделаны однозначные:
«Начала самые разрушительные терпелись и почти явно проповедовались в разных учебных заведениях, и именно в Царскосельском лицее, под глазами самого государя».
Наведением страха на Лицей и университеты дело не ограничивалось. Анонимы писали о неблагонадежности высших сановников империи, включая командовавшего войсками и управлявшего гражданской частью на Кавказе генерала от инфантерии А. П. Ермолова, члена Государственного совета адмирала Н. С. Мордвинова, управляющего Комиссией составления законов тайного советника М. М. Сперанского и других видных деятелей. Никаких доказательств их причастности к заговорщикам найдено не было, но лишь к немногим из них Николай I смог относиться с доверием.
Некоторые биографы Николая Павловича утверждали, что он, ввиду благородства его натуры, ни тогда, ни в последующие годы своего правления не рассматривал анонимных доносов. Но это, мягко говоря, противоречило фактам. А полученный опыт стимулирования массового доносительства широко использовался и много позднее.
Следствию и суду над декабристами постарались придать как можно больший по сравнению с прежними временами внешний лоск и видимость неукоснительной приверженности законам. И один из обвиняемых — барон В. И. Штейнгель — писал о донесении следственной комиссии императору и сделанных в нем выводах:
«Оно вышло точно таким, каким непременно должен был выйти всякий обвинительный акт, когда обвиняемые заперты и безгласны и когда обвинители в видах обеспечения будущности заинтересованы представить дело сколь возможно презрительно-ужасным и с тем вместе хотят облечь свои действия искусною тканью лжи, с отливами яркого беспристрастия».
Политические дела во времена репрессий, безусловно, создавались по этому образцу.
«Коронационные празднества закончились 23-го сентября блистательным фейерверком. Из декораций этого фейерверка обращали на себя внимание триумфальные врата с надписью: "Успокоителю отечества Николаю Первому"» (на гравюре — коронация Николая I в Успенском соборе. Москва, 22 августа 1826 года)
Фото: РИА Новости
«Коронационные празднества закончились 23-го сентября блистательным фейерверком. Из декораций этого фейерверка обращали на себя внимание триумфальные врата с надписью: "Успокоителю отечества Николаю Первому"» (на гравюре — коронация Николая I в Успенском соборе. Москва, 22 августа 1826 года)
Фото: РИА Новости
«Это верх бессмыслия»
После восстания декабристов император стал принципиальным противником всякого вольномыслия и говорил: «Заразы нравственной более всего боюсь». Так что в его эпоху, как и почти во все последующие, первые лица государства боролись с инакомыслием.
Но в начале своего правления Николай I столкнулся с еще одной серьезнейшей проблемой. Следствие по делу декабристов так и не смогло ответить на вопрос, остро интересовавший его,— направлял ли кто-либо из высшей элиты деятельность тайных обществ. А потому он не знал точно, кому именно он мог доверять. А потому опирался на узкий круг друзей детства, сослуживцев и командиров в гвардии и тех офицеров и генералов, кто сразу принял его сторону 14 декабря 1825 года.
Современники признавали, что император всегда был верен одному принципу:
«Если кто-либо заслужил однажды его милостивое внимание, тот мог рассчитывать на его благоволение до тех пор, пока не лишался по собственной ошибке».
Причем ошибке в отношениях с самодержцем. Просчеты по службе, даже самые пагубные в этот список не входили. Министр финансов генерал от инфантерии граф Е. Ф. Канкрин, по мнению всей более или менее сведущей в финансовых делах части подданных Российской Империи, справлялся со своими обязанностями из рук вон плохо. И даже денежную реформу, которую ставят ему в заслугу, провел по чужому проекту и под нажимом других министров. Но никакие доводы о том, что Канкрин не справляется с управлением финансами страны, не действовали на Николая I.
Генерал-фельдмаршал граф И. И. Дибич-Забалканский в 1830 году, после начала восстания в Царстве Польском обещал императору прекратить смуту одним ударом. И имел для этого все возможности. Но после выигранного сражения неожиданно и необъяснимо остановился на подступах к Варшаве и дал польским войскам уйти по мосту через Вислу, перегруппироваться и восстановиться. Николай I выразил верному полководцу лишь некоторое неудовлетворение. Подавление восстания заняло еще несколько месяцев, и русская армия в ходе боев и стычек несла существенные потери.
Не менее ярким примером служил и генерал от инфантерии граф П. А. Клейнмихель. Он, к примеру, возглавлял восстановление сгоревшего в 1837 году Зимнего дворца и за успехи был щедро награжден императором. Но вскоре после переезда царской семьи во дворец рухнул потолок в одном из залов. Все ожидали, что Клейнмихель будет наказан, но не последовало даже устного внушения. В прочих случаях после очевидных провалов в деятельности император поручал графу новую службу. А поскольку случалось это не так уж редко, остряк князь А. С. Меншиков шутил, что «Клейнмихель у нас только митрополитом не бывал».
Тот же принцип распространялся и на зарубежных друзей императора.
Так, ни для кого в Европе не было секретом, что политика короля Франции Карла X неизбежно приведет к его свержению. Понимал это и Николай I, предупреждавший этого союзника России о пагубности его опрометчивых шагов. Но в 1830 году, когда в ходе революции короля сместили и на французский трон взошел Луи-Филипп I, российский император был крайне возмущен коварством и вероломством нового короля и писал:
«Мы издавна предвидели это ужасное событие и исчерпали по отношению к Карлу X и к его министрам все средства убеждения, которые только допускались дружбою и нашими хорошими отношениями. Все было напрасно. Тогда мы не колебались более высказать сильное порицание незаконным поступкам Карла X, но разве в то же время мы могли бы признавать законным государем Франции кого-либо другого, как не того, который должен был быть призван к этому в силу всех своих прав?»
Николай I решил разорвать отношения с Францией. Но из-за того, что другие европейские союзники признали новую французскую власть, был вынужден последовать их примеру. Однако царь не уставал поддерживать Карла X в эмиграции, а после его кончины объявил в Санкт-Петербурге траур. И не уставал повторять, что «с принципами нельзя вступать в сделку».
За годы правления Николая I принцип поддержки лично преданных соратников и союзников, даже совершающих чудовищные просчеты, прочно укоренился на отечественной политической почве. За те же годы преданные трону, беспрекословно исполняющие все приказания самодержца, но абсолютно недалекие и посредственные чиновники наводнили все государственные учреждения. А офицеры и генералы того же типа преобладали на военной службе.
Герой Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенант Д. В. Давыдов писал:
«Налагать оковы на даровитые личности и тем затруднять им возможность выдвинуться из среды невежественной посредственности — это верх бессмыслия. Таким образом можно достигнуть лишь следующего: бездарные невежды, отличающиеся самым узким пониманием дела, окончательно изгонят отовсюду способных людей, которые, убитые бессмысленными требованиями, не будут иметь возможности развиться для самостоятельного действия и безусловно подчинятся большинству. Грустно думать, что к этому стремится правительство, не понимающее истинных требований века, и какие заботы и огромные материальные средства посвящены им на гибельное развитие системы».
Некоторые биографы императора, возражая против наименования времени его царствования «эпохой посредственностей», напоминали, что еще во время коронации Николая I называли «успокоителем Отечества». Но никто не мог спорить с тем, что итогом его долгого правления стала позорно проигранная Россией Крымская война.