Первой выставкой только что открывшегося после четырехлетней реконструкции Музея истории Парижа Карнавале стала выставка фотографий Анри Картье-Брессона «Возвращение в Париж». По силе воздействия 200 снимков из собрания Карнавале и Fondation Henri Cartier-Bresson стоят всего музея, считает корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Музей Карнавале сказочно богат. Его создатели имели терпение и смелость собрать в одном месте все знаки парижской жизни за века существования города. Все, что ни происходило в Париже, оставило следы в музее, его экспонаты невероятно разнообразны, залы необъятны, запутанны и тяжелы для осмотра. Его экспозиция — как книга, состоящая из одних примечаний.
На этом фоне выставка Анри Картье-Брессона (1908–2004) «Возвращение в Париж» выделяется и строгостью черно-белого цвета, и простотой идеи — как великий фотограф ХХ века воспринимал город, в котором он вырос и провел всю жизнь. Никакой дидактики, он просто ходил и снимал. Покидая город и приезжая обратно, он как будто бы возобновлял диалог со старым другом ровно с того места, на котором его прервал.
Столько же, сколько о Париже, это говорит о Картье-Брессоне, время не меняет его оптики, главное не годы и десятилетия, не внешние изменения, не события, а его взгляд.
Что общего в жизни довоенных предместий, в моментах освобождения Парижа в 1944 году, в демонстрациях 1968 года, в портретах поэтов и художников, в зарисовках сада Тюильри из окна квартиры на улице Риволи, когда он в последние годы жизни попытался увидеть город не через видоискатель камеры, а в измененной графикой реальности.
Все это выставлено в залах Карнавале в виде длинной ленты кадров и образов. И подчеркнуто архитектурой — залы соединены между собой подобием оптического туннеля, в стратегических точках которого размещены стратегические кадры Картье-Брессона — вроде Джакометти, который пересекает улицу под дождем, натянув на голову пальто, точно ходячая скульптура. А в начале выставки в этом тоннеле за стеклом стоит фотоаппарат Leica, верный спутник в путешествиях по городу.
Долгая жизнь и быстро явившееся признание его не изменило. Разве что облегчило жизнь и дало возможность меньше думать о заработке. Вся биография Картье-Брессона в ретроспективе выглядит постоянными попытками обрести свободу. В 1940-м он попал в плен и сбежал только в 1943-м после двух неудачных попыток. Он видел в этом символ своей жизни: «Я всегда буду беглым арестантом».
Сначала «лейка» избавила его от предначертанной семьей судьбы, составила компанию в бродяжничестве по городу и познакомила с другими художниками. «Я многим обязан сюрреализму,— говорил Картье-Брессон,— потому что он научил меня отпускать объектив на волю, дабы раскопать завалы бессознательного и случайного». Он искал свободу в левых идеях, у коммунистов, но разочаровался и в них: «Я чувствовал близость коммунистических идеалов на манер первых христиан. Потом мой пыл охладила книга Андре Жида об СССР». Фотокооператив Magnum был создан им с друзьями для того, чтобы избавиться от диктата заказчиков и издателей, но в 1974 году он ускользнул и оттуда. И наконец, отказался от фотографии с ее техническими ограничениями в пользу графики: «Фотография акт мгновенный, рисунок — это медитация».
Париж научил его скепсису, постоянному недовольству, иронии. Его было не провести. В этом он настоящий парижанин, недаром, снимая протесты 1968 года, он отчетливо ни с одними, ни с другими, а только сам с собой. Ни в одной его фотографии нет идиллии — даже счастье двух целующихся на скамейке пар подчеркнуто одиночеством ребенка. Он между крайностями — как на знаменитом снимке (который в советской традиции был бы постановочным): на веранде кафе Lipp дама в шляпке и красивом жакете с испуганным любопытством косится на девушку а-ля Брижит Бардо с распущенными волосами в коротком платье. Две моды, два времени, два мира. И наконец, две газеты: у дамы в руках правая Figaro, у девушки на столе — левая Monde.
Попробовав и репортаж, и заказные портреты, Картье-Брессон нашел удовольствие в свободном взгляде на мир, который складывался перед ним в геометрические и человеческие узоры. В его снимках нет сюжета, нравоучения, никакого содержания, кроме того, что мы сами готовы в них вложить, но ведь нас никто не просит это делать. Можно просто смотреть на Париж, как делал это автор, иногда прикладываясь к камере, чтобы записать для себя, как в блокнот, сценку большого городского театра.