В субботу будет объявлен победитель литературной премии «Национальный бестселлер». Шорт-лист в этом году вышел на славу, поэтому, кому бы ни вручили главный приз, Михаил Пророков останется доволен.
Михаил Пророков
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ / купить фото
Михаил Пророков
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ / купить фото
Особняком в коротком списке стоит «Плейлист волонтера» Мршавко Штапича. Так-то «Нацбест» не премирует биографий и вообще не заточен под нон-фикшн, но эта книга вышла в финал просто-таки триумфально: ее не ругали даже те члены большого жюри, которые обычно ругают все. Причин тому несколько. Во-первых, «Плейлист волонтера» — воспоминания не просто человека интересной судьбы, а спасателя, долгое время подвизавшегося в отрядах «Лизы Алерт».
Во-вторых, книга веселая, страшная и очень отвязная.
В-третьих, автор, описывая, как в промежутках между спасениями пьет без продыху и трахает все, до чего может спьяну дотянуться, и пересыпая эти описания густым матом, вполне отдает себе отчет в том, что он делает, недаром поминая то Буковски, то Лебовски. И главное — Штапич не питает никаких иллюзий относительно себя и своих товарищей по благородному делу: «...Поисками и волонтерством вообще занимаются исключительно непорядочные люди, которых бесполезно менять. Потому что только им, подлинным плутам, забулдыгам, проходимцам, извращенцам, в душе свойственна гибкость мышления, или даже — системность мышления внутри этой самой гибкости». Иллюстрации этой мысли, в общем-то, книга и служит.
К счастью, в ней есть не только это:
«— Есть шанс, что он не утонул? — спрашивает Киса, как только мы отходим от штаба. Такие вопросы задают с одной целью — чтобы их автора разуверили.
— Ну, шансы всегда есть.
В этот момент оживает рация — и радостный голос Ляли трещит: «Всем лисам отбой, найден, жив!»
Местные несут малыша — заспанного, закусанного комарами, с сеном в волосах. Ляля рыдает, Киса тоже».
«Покров-17» Александра Пелевина — книга, собравшая уже немало хвалебных отзывов. Да и негативные отзывы выглядят так, что хочется скорее ее прочесть. Критики сравнивали ее с культовой игрой «Сайлент Хилл»: действие происходит в бывшем секретном городе, попасть куда нелегко, а выбраться оттуда — практически невозможно.
Люди там мутируют, превращаясь в неведомых зверушек, периодически непонятная сила вырубает все источники света, включая (или выключая) солнце.
Истоки таинственной аномалии герои ищут в событиях Второй мировой войны, но фоном (время действия — осень 1993-го) проходит танковый штурм Белого дома.
Автора «Покрова-17» уже почти перестали спрашивать, «что же вы с такой фамилией псевдоним-то не взяли»; книга в голосовании большого жюри стала второй.
Первым по количеству голосов оказался «Кока» Михаила Гиголашвили — похоже, наиболее вероятный претендент на победу. Роман продолжает полюбившееся читателям «Чертово колесо»: герой-трикстер попадает в тюрьму, затем лечится от наркомании и становится писателем (последняя часть книги — его повесть по евангельским мотивам).
Действие «Коки», как и «Покрова-17», происходит в начале 1990-х — события в книгах трех других финалистов «Нацбеста» максимально приближены к нашим дням или отнесены в недалекое будущее.
Трикстеров и наркоманов хватает и в «Стриме» дебютанта Ивана Шипнигова. Но главным героем романа становится его язык — живой, невыдуманный, неудобоцитируемый, при этом нематерный и уморительно смешной. Вот одна из героинь рассуждает про другую: «я же столько для насти уже сделала хорошего. она уже тоже на человека стала походить!! вот я и сделаю доброе дело . и избавлюсь навсегда от этих лошпедов. это нам инструктор на йоге рассказывал. есть такая тема ,карма. вот я и вожусь с настей и пытаюсь тем самым себе выпрямить карму. девочки ни кто из нас не застрахован ,в будущей жизни мы все можем оказаться настями. страшно конечно. и поэтому надо помнить про такую возможную карму что бы сильно не косячить .» Чистый «вербатим» так и просится в пьесу или фильм (Шипнигов — один из сценаристов сериала «Руммэйт», сюжетными ходами и персонажами близкого «Стриму») — но прелесть в том, что язык этот письменный, а персонажи, чем дальше, тем больше стараются и писать без ошибок, и выглядеть и говорить «как следует», а уж что получается, то получается.
Получается, кстати, прекрасно: речь героев то и дело расцвечивается такими словами, как «ухожор», «зомбировать почву», «эфективный» (в смысле фиктивный) брак.
А поскольку на страницах романа то и дело возникают союзы очень разных по происхождению и социальному статусу партнеров, то лексикон более молодых и менее образованных постоянно пополняется новыми непростыми словами, так что простор для неологизмов, варваризмов и народных этимологий открывается широчайший.
Помимо языковых, в «Стриме», естественно, присутствуют и другие приметы эпохи: коронавирус, тиндер, подробнейшее сравнение цен в «Пятерочке», «Перекрестке» и «Азбуке вкуса», а также стримы и стендапы. Собрав их, «как пчелка в колесе», с прототипов своих героев, автор героям же их и раздает — кому-то как временное увлечение, а кому-то и как итог. При всей иронии по отношению к героям торгового и офисного труда, Шипнигов почти нигде не переходит грань, отделяющую юмор от сатиры,— и всеми силами старается найти для каждого участника событий то, на чем сердце успокоится (разве что второстепенному персонажу-феминистке ничего не обламывается — но ведь всякому великодушию есть предел).
Ну а то, что успокаивается оно на видеоблоге, стендапе или тренинге личностного роста, так извините — какое время на дворе, такие и шалаши для раев.
Романы маститого ленинградца Даниэля Орлова «Время рискованного земледелия» и московской дебютантки Веры Богдановой «Павел Чжан и прочие речные твари» — самые мрачные книги короткого списка. И одновременно — самые классически-реалистические: с описаниями, густой фактурой, подробно проработанной психологией персонажей. Будто бы не только Орлов, но и Богданова помнят энгельсовское определение реализма, предполагающего, «помимо правдивости деталей, изображение типических характеров в типических обстоятельствах».
Лишний раз задумаешься о том, что реализм — тот, масштабный и в то же время хирургически-пристальный, каким мы его знали от «Севастопольских рассказов» и «Бедных людей» до «Воскресения» и «Тихого Дона», кончился не потому, что кончились желающие вглядываться в мир и людей, а не в содержание собственных рефлексий и фантазий. А потому что тем, кто продолжал вглядываться с той же пристальностью, довелось увидеть что-то совсем уже невыносимое. Там, где в прошлом и позапрошлом веке работали без защитных очков или даже с увеличительным стеклом, понадобились фильтры, позволяющие как-то затушевывать рассматриваемое.
Для Веры Богдановой таким фильтром становится временная дистанция: действие «Павла Чжана и прочих речных тварей» происходит в 2049 году, стало быть, все изображенное — «только одна из версий будущего». Однако многое из как бы придуманного уже сбылось или сбывается на наших глазах: электрокары на автопилоте выходят на трассы, «умные» города строятся, искусственные интеллекты (новость начала этой недели) учатся выносить приговоры.
Так что представить себе поголовное чипирование — исключительно в целях здоровья и безопасности граждан — так же нетрудно, как монорельс от Хабаровска до Пекина (с трехмесячной остановкой в лагере для переселенцев).
Вообразить, что через чип прямо в глаза начнет валиться реклама — легко, у Пелевина (другого) так уже было.
А что через него же мудрый алгоритм будет посылать потенциальным террористам сигналы, несовместимые с жизнью,— отчего ж нет, это ж тоже для нашей же безопасности.
Проблемой при таких сюжетах часто оказывается главный герой. Либо он сперва приветствует все происходящее, а потом прозревает, переходит на сторону восставших — и автору приходится заставлять себя забыть о том, сколько раз со времен Замятина и Хаксли этот прием использовался, либо для него придумываются более сложные мотивировки, что отвлекает от живописания картин безрадостного будущего.
Безрадостное будущее Вера Богданова живописует вполне убедительно, а вот с мотивировками и вообще с психологией у нее получается не так хорошо. Отношения между тремя главными действующими лицами оказываются отягощены какой-то избыточной невротичностью.
Объяснение этому писатель ищет в детских травмах, благодаря чему мы узнаем о ранних годах героев, пожалуй, больше, чем требовалось бы для ровного движения антиутопического монорельса.
Однако достоверных характеров все равно не получается — вместо московского карьериста-полукровки, прошедшего через детдом и руки педофила-гомосексуалиста, все вырисовывается клон Раскольникова, носящий потерявшей работу Соне продукты из супермаркета в Сити и зачем-то ненавидящий Разумихина. Но изображать характеры и копаться в их извивах Вере Богдановой интересно, и это интерес читателю передается.
Персонажи Даниэля Орлова живут в обстоятельствах, предлагаемых нынешним временем — «временем рискованного земледелия», как сформулировано в заглавии его романа. И характеры у него — из глубины, или, как пишет автор, из «ствола» («Сами тот ствол. Кровь их — сок, питающий будущее. Потому и живут просто, потому и грехи их понятны даже неопытному исповеднику»): деревенские мужики, городской милиционер, сельский батюшка. Проблемы тоже — те, что предлагаются временем: одного за невозвращенный кредит прессуют коллекторы, с других, сфотографировав с дрона пристройки с баньками, требуют штраф за незаконно возведенное, на третьего жулик-кавказец наслал следака из прокуратуры, чтобы стрясти два миллиона за якобы невыполненную работу. Но на стыке обстоятельств и характеров возникает эффект, заставляющий вспомнить скорее о «Брате-2», чем о «Бедных людях» и «Тихом Доне».
Завидев дроны, селяне берутся за арбалеты и ружья, с коллектором, побив его слегка для острастки, удается полюбовно договориться.
Со следователем полюбовно не получается, но и тут развязке предшествует хороший разговор по душам.
Киношного этого фильтра, правда, на весь роман не хватает. Там, где речь заходит о прошлом — грехах беспокойной юности — и о будущем — вырастающих детях действующих лиц, унаследовавших их бунтарский дух, но отнюдь не обладающих их терпением,— роман делается по-настоящему печальным, даже угрюмым. Возможно, он только выиграл бы, останься там лишь герои, которых автор отнес к «стволу», а не к «листве». Но тогда бы пришлось вычеркнуть и одного из двух главных героев, и загнать вглубь ту тревогу, ту растерянность перед наступающим будущим, которая окрашивает последние части романа.
Будущее ведь тоже одно из обстоятельств, в которых складываются наши характеры. И самое неприятное в нем то, что ни предотвратить, ни подогнать под себя его практически невозможно. Разве что попробовать описать — вдруг да не сбудется.