выставка интерьеры
В Центральном доме художника открылась четвертая Неделя декора, организованная журналом "Мезонин" совместно с выставочным объединением "Экспо-Парк". Это самое масштабное заявление декораторов за все время существования постсоветского интерьера. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Выставка тем более поражает, что ее никто не ждал. То есть ждали, разумеется, но не такого масштаба. Неделя декора проходит уже четвертый раз и постоянно меняет места дислокации — начиналось с Музея декоративно-прикладного искусства, потом был "Новый Манеж", а теперь — ЦДХ. Формат выставки вроде был известен: двадцать интерьеров, изысканные пассеистические композиции, подготовленные немногочисленными российскими декораторами. И вдруг — огромная экспозиция, около ста участников, принципиально иной масштаб, сопоставимый с главными выставками "Экспо-Парка" — "Арт-Москвой" и "Арх-Москвой". Следует признать, что Неделя декора — самая динамично развивающаяся выставка последних лет, и отдать должное журналу "Мезонин", осуществляющему подобное мероприятие. Ни один другой российский журнал организовать подобное мероприятие не в состоянии.
Но, разумеется, переход в иной формат изменил тон выставки. Тут надо сказать о том настроении, которое вообще характеризует Недели декора. От всех других выставок они отличаются специфической бонтонностью. Главный герой выставки не художник-авангардист, хулиган и пакостник, не русский радикальный архитектор-дизайнер, трагически устремленный к тому, чтобы перепереть Херцога и де Мерона на язык родных осин, а то, что называется "богатый человек со вкусом". Или даже жена богатого человека, которая вьет родное гнездо, соединяя свой вкус с его миллионным бюджетом, и в спокойном ожидании счастья полистывает журнал "Мезонин".
Так вот, раньше Неделя декора была похожа на салон подобных героинь, который собирается раз в месяц в камерном формате на сто-сто пятьдесят персон и где все друг друга знают. А в этот раз случился как бы большой бал с фейерверками, который бывает раз в году,— вместо бонтонности камерной наступила массовая бонтонность. Когда перед вами двадцать интерьеров, у вас есть возможность оценить дизайнера, посмотреть, как он подбирает вещи — площадь стенда предоставляет ему достаточно воздуха, чтобы развернуться. А в атмосфере сотни стендов в ЦДХ не развернешься. Тут, знаете, бриллиант в ухе разглядеть можно, а силуэт дамы в целом уже теряется.
"Бриллиантов", конечно, было много. Компания Mercury представила сразу два стенда, один со сборной коллекцией Baccarat, Bernardaud и Faberge (на нем ухитрились разбить астрономической стоимости люстру — говорят, на счастье), а второй — Armani Casa. Топ-уровень французской мебели представляли бутики Park Avenue, Grange, Roche Bobois, итальянской — Faber Mobili, "Лабиринт", английской — John Hutton, и это только крошечная часть тех нешуточных богатств, которые свезли в ЦДХ.
У выставки был лозунг — "Русский дом". Наташа Барбье, куратор и вдохновитель выставки, попросила дизайнеров высказаться на тему о том, как должен выглядеть современный русский дом, что это такое. Это действительно проблема. Мы вроде знаем, что такое французский, английский, голландский и американский дом, а что такое русский дом — не совсем понятно.
На выставке в общем-то ответ был дан. Неорусских вещей на выставке под названием "Русский дом" практически нет, и это поразительно. Не менее поразительно практически полное отсутствие авангарда. Конструктивизм в России, оказывается, воспринимается как крайняя экзотика, что-то вроде индонезийской плетеной мебели. Очевидные дизайнерские решения на тему "русского" не проходят. Русский дом в хорошем обществе — это дом XIX века, построенный в золотом веке пушкинского времени и обживавшийся вплоть до Серебряного. Основу составляет мебель классицизма и ампира, разбавленная эпохой бидермайера и поздней эклектики.
Проблема в том, что от этих русских домов до сегодняшнего дня прошло сто лет, и вопрос в том, как преодолеть расстояние. И тут не менее поразительное открытие. Абсолютное большинство стендов выполнено в очень характерной театральной эстетике конца 1970-х годов. Знаете, несколько подлинных вещей, а дальше — темные вуали из каких-то сеток, наброшенные занавеси, тонкая графика художественной ковки, наклеенные на стены черные силуэты а-ля Нарбут, все такое томно-затемненное, перенасыщенное и все как бы тени, воспоминания, поэзия и черные кружева на белье. Борис Мессерер мог бы справить на этой выставке свой триумф — придуманная им 30 лет назад эстетика превратилась в массовый стиль бонтонности.
На выставке есть один резко отличающийся от всего остального интерьер — "Квартира фарцовщика", созданная Анной Муравиной и Ладой Гусевой, забавная стилизация интерьера 1960-х годов с радиолой на ножках и характерной мебелью, кажущейся гэдээровской. Это последний период, который оказывается историей, эстетика конца 70-х, оказывается, уже современность, ею уже оживляют прошлый век, чтобы он казался сегодняшним днем.
Таким образом, идеальный образ современной русской хозяйки роскошного дома, можно сказать, сложился. Она должна мыслить себя не просто как хозяйка "Вишневого сада", которая своего "глубокоуважаемого шкафа" никому не уступит. Она должна мыслить себя как актриса, разыгрывающая этот образ в конце 1970-х годов с чувством известной радости от обладания таким качественным реквизитом, но и с некоторой чернокружевной меланхолией от общей застойности позднебрежневской атмосферы. Это — мейнстрим, выходов же за границы этой мессероровской театральности очень немного.
Один заключается в том, чтобы уже всерьез, без всякой театральности воспроизводить русский классический интерьер. В этом смысле показательными являются стенды Domus Aurea, создавшего коллекцию реплик русской "павловской" мебели, а также коллекционера, историка моды и дизайнера Александра Васильева. Все это не театр, это интерьеры, чтобы жить, а не чтобы в жизнь играть. Они просто снимают дистанцию в сто лет, которая отделяет нас от обретенного наконец-то "русского дома", и предлагают продолжать эту традицию, как продолжают ее сегодня французские или английские мебельщики.
Второй же путь — это соединять подлинность вещей прошлого века с подлинностью советского времени. Здесь безусловным лидером остается петербургский декоратор Александр Дмитриев. Его образ — это роскошная петербургская квартира, пережившая семьдесят лет советского времени. Следы былого русского дома — хрустальные люстры, барочные рамы со слезшей позолотой и выдернутыми из них холстами, забавная провинциальная русская мебель позапрошлого века и так далее — сочетаются со следами этой советской жизни. И загаженные паркеты, и деревянные козлы, вставшие рядом с карельской березой, и даже копоть на хрустале люстры — все это становится такими же подлинными следами русского, как и те руины роскоши прошлого, которые удается найти по блошиным рынкам и сносимым домам. В этом смысле декоратор Дмитриев дает самый философичный и адекватный ответ на вопрос, что есть русский дом,— это не просто интерьер, сформировавшийся от золотого века до серебряного, это дом, еще и переживший потом эпоху коммуналки. И эстетику современности нужно строить именно на этом сочетании.