премьера театр
Во МХАТе имени Чехова состоялась официальная премьера четвертого в истории театра "Вишневого сада". На этот раз в постановке Адольфа Шапиро и с участием Ренаты Литвиновой. К удивлению МАРИНЫ Ъ-ШИМАДИНОЙ, приглашение богемной киноактрисы на классическую роль Раневской оказалось не пустым рекламным трюком.
"Вишневый сад" Адольфа Шапиро — последний из трех чеховских спектаклей, поставленных нынешней весной по заказу фестиваля "Черешневый лес". Каждая из этих не блещущих новизной трактовок постановок завлекала публику каким-нибудь своим сюрпризом: "Чайка" в Театре Моссовета — дебютом Андрея Кончаловского в качестве театрального режиссера, "Дядя Ваня" в "Табакерке" — Олегом Табаковым и Мариной Зудиной в роли законных супругов, а мхатовский "Вишневый сад" — участием в спектакле сценаристки, киноактрисы и светской дивы Ренаты Литвиновой.
Среди классических актеров, выученных по школе Станиславского, она смотрится так же, как выглядела бы среди настоящего деревенского вишневого сада какая-нибудь экзотическая пальма. Но ее присутствие на сцене — это, пожалуй, единственное, что не дает спектаклю скатиться к классической рутине. Замечательные актеры — Андрей Смоляков (Лопахин), Сергей Дрейден (Гаев), Евдокия Германова (Шарлотта), Владимир Кашпур (Фирс) — добросовестно, но неинтересно и предсказуемо в энный раз разыгрывают по ролям до оскомины знакомый текст. Остальные персонажи и вовсе существуют на сцене только потому, что так доктор Чехов прописал. В такой ситуации зрительский интерес сводится к тому, как прозвучат хрестоматийные фразы в устах неопытной, но харизматичной Ренаты.
Они звучат по-разному — одни лучше, другие хуже, в привычной для госпожи Литвиновой, но прямо-таки революционной для Раневской манере. Все пафосные монологи, которые по расхожей театральной традиции полагается произносить с большим чувством, глядя вдаль, актриса безнадежно проваливает. Знаменитую речь о вишневом саде она произносит чуть ли не с досадой, как чужие, навязанные ей зачем-то слова. Зато, исповедуясь перед Петей в своей грешной любви, она задает "облезлому барину" жару. Актриса и ее героиня по-женски объединяют свои слабые силы для защиты: одна испугана и растеряна от необходимости впервые стоять на авансцене перед огромным залом, не закрываясь от зрителя щитом телевизионного экрана, другая тоже загнана в угол нависшей над усадьбой бедой и собственной беспомощностью, помноженной на укоры совести. И как затравленный зверь, смелея от страха, Литвинова-Раневская бросается на бедного Петю (Дмитрий Куличков), щиплет его за бороденку, срывается на крик так, что тому приходится срочно ретироваться с поля боя.
Оказалось, что литвиновская изломанность и взнервленность, странная манера говорить и жестикулировать, как это ни странно, идут Раневской — женщине с исковерканной судьбой и расшатанной психикой, привыкшей к парижской богемной жизни и все время витающей где-то над землей. Благодаря им становятся понятны слова Гаева о сестре: "В каждом ее движении чувствуется порочность". А нежелание сдать землю в аренду у этой Раневской объясняется очень просто, чисто эстетическими причинами: "Дачи, дачники..." — Рената пробует эти слова на вкус, словно на дегустации вин, и произносит свой вердикт "Простите, но это так пошло" с безапелляционностью ведущей телепередачи "Стиль".
Но если отвлечься на время от госпожи Литвиновой и вернуться собственно к спектаклю, то в нем обнаружится еще один не предусмотренный пьесой герой — мхатовский занавес. Художник Давид Боровский, который когда-то придумал легендарный занавес для таганского "Гамлета", в этой постановке использовал похожий прием. Он не оставил на подмостках почти ничего: ни вишневого сада, ни усадьбы. Все декорации заменяет один занавес, который не раздвигается, как обычно, а распахивается внутрь сцены огромными створками и заменяет собою стены дома. Именно к нему обращает Гаев свой монолог, посвященный столетнему шкафу. За него судорожно цепляется Раневская, прежде чем уйти со сцены. И когда за кулисами начинают рубить сад, кажется, что Ермолай Лопахин хватил топором по перекрытиям старого МХАТа. Впрочем, уж кого-кого, а Адольфа Шапиро трудно обвинить в диверсионных действиях по подрыву вековых устоев. И если он и произвел какую-то революцию, то только в одной отдельно взятой роли.