Обозреватель “Ъ FM” Дмитрий Буткевич рассказывает о продаже семи картин 15 октября 1958 года и об их значении в истории торгов.
Фото: Sotheby’s
Фото: Sotheby’s
Сайт Artprice решил сейчас, в эпоху NFT и криптомонетизации арт-рынка, вспомнить, «как все начиналось». В 1950-е. Когда первая волна модернизации мирового аукционного бизнеса была, как признает большинство специалистов, инициирована тогдашним председателем Sotheby’s Питером Уилсоном.
Современный аукционный стиль, господствовавший до недавнего времени, родился 15 октября 1958 года. В этот день недавно назначенный Питер Уилсон организовал продажу семи картин из коллекции Якоба Гольдшмидта, когда-то германского, а позже американского банкира и собирателя. Эдуард Мане (три картины), два Сезанна, Ван Гог и Ренуар. Посмотрите в архивах на толпу перед входом в здание на Нью-Бонд-стрит в этот день. Это был первый «вечерний аукцион», это была первая «гала-распродажа», куда можно было прийти только по приглашениям, в бальных платьях и смокингах. Впервые приглашенные телевизионщики охотились на светских львиц и кинозвезд. В целом этот сейл навсегда изменил аукционный мир. А длился он всего 21 минуту. Да, кстати, общий результат этого вечера составил в современных ценах сумму в $20,2 млн, что по тогдашним меркам было сногсшибательной суммой.
Посмотрим на результаты и сравним их с нынешними ценами. «Автопортрет Мане (у палитры)» в 1958 продан за $1,68 млн в сегодняшнем эквиваленте; в 1997-м — за $18,7 млн; в 2010-м — за $33,2 млн. Кстати, в 1899 году жена Эдуарда Сюзанна Мане продала эту работу берлинскому торговцу произведениями искусства Герману Пехтеру за 1000 старых франков — это примерно $4700 долларов на сегодняшний день. Второй Мане был продан еще дороже, за нынешние $2,3 млн, третий — за $3 млн. Это был рекорд для работ эпохи модерна.
Сразу же Ван Гог ушел за $3,4 млн, перебив предыдущее достижение. А затем в битве двух американских дилеров за «Мальчика в красном жилете» выиграл представитель миллиардера Пола Меллона — $5,7 млн. «Больше никаких ставок?»— с чисто британской флегматичностью спросил Уилсон у зала, который уже бился в истерике.