Пьесу белорусского драматурга Павла Пряжко «Комитет Грустящего Божества» поставили в петербургском театре post. Спектакль, который для краткости называют «КГБ», идет в гостиной питерского дома-музея Шаляпина. Из-за пандемии спектакль пока повторяли всего несколько раз. Рассказывает Алла Шендерова.
Фрагмент спектакля «Комитет Грустящего Божества»
Фото: Наталья Кореновская / Театр POST
Фрагмент спектакля «Комитет Грустящего Божества»
Фото: Наталья Кореновская / Театр POST
Оля и Сережа все делают вместе: ходят в банк, едут в электричке, сдают банки и картон, он перебирает картошку — она рядом. Он дворник, она уборщица в магазине. Они не жалуются, они просто разговаривают — между собой, а не с сидящими, пусть и в двух шагах от них, зрителями, так что диалоги похожи на тайный шифр, ключ к которому отчасти дают ремарки, превращенные в еще одно действующее лицо.
Дмитрий Волкострелов ставил почти все пьесы Павла Пряжко, включая те, что были из двух фраз («Солдат») или из 535 слайдов и 13 подписей («Я свободен») и поначалу вызывали скандал. Теперь публика стала терпимей, слух Павла Пряжко к повседневной жизни еще более утончился, а Дмитрий Волкострелов и его театр post получили «Золотую маску». В этом театре режиссер собрал команду, для которой «горизонтальность» — реальный способ работы. «КГБ» здесь расшифровывали вместе. В программке, наклеенной на кривую картонку (этот обрезок, похоже, не приняли в макулатуру), режиссерами значатся Дмитрий Волкострелов и актриса Алена Старостина, до того игравшая почти во всех постановках по Павлу Пряжко, автор видео — Иван Николаев, композитор — Дмитрий Власик, актеры — Иван Николаев и Аделина Любская, продюсеры — Ксения Волкова, Дмитрий Коробков.
Что такое театр post
Вместо занавеса — экран. Слева — слайд с изображением того, что видят герои из окна электрички. Там же — ремарка с авторским «голосом». Справа, за темной половиной экрана, стоят актеры, подсвеченные сбоку лучом. Он — в спецовке ЖКХ, она — в красной крутке и теплой шапке: пока ждут поезда, на шапку она натянет еще и капюшон. Морозный осенний день, когда «скоро там еще будет лед на снегу» — так, кажется, говорит Оля Сереже.
Разговаривают мало, титры «Едут. Молчат. Ждут» повторяются на разные лады. А ремарки вроде «Хочет понять, насколько он погружен сейчас в переживания» намекают, что общение не прерывается, даже когда текста нет или мы его не слышим. По ремаркам, как по пунктиру, театр достраивает историю, превращая ее в спектакль.
Фото: Дарья Калинина / Театр POST
Фото: Дарья Калинина / Театр POST
Сколько в точности времени герои провели в электричке? Если мерить в словах, то прошло всего несколько реплик. За это время за окном электрички поменялся не только пейзаж, но и свет, и даже как будто воздух. В «Пермских богах» (2019) — спектакле-эссе Дмитрия Волкострелова, поставленном в пермском Театре-Театре, в углу сцены висели часы, на которых время, незаметно ускоряясь, текло намного быстрее, чем в зрительном зале. Вот так и в «КГБ»: в электричке, где едут герои, время идет явно медленнее, чем за окном. Почему — мы так и не узнаем, но это затягивает. Или вот еще тайна: слева на экране вверх-вниз перемещается панельный дом. Справа на слайде — рука, раскачивающая металлическую трубу качелей. Вместо скрипа качелей — музыка, сочиненная Дмитрием Власиком. Но это понимаешь не сразу. Сначала есть только ощущение вверх-вниз. И чувство внезапной нежности, потому что Сережа раскачивает Олю. Но ведь мы даже не видим ее в кадре!
С обыденной речью Павел Пряжко научился работать как композитор: он слышит ее как музыку и записывает буквами — и потом каждый сможет исполнить ее в меру собственного понимания.
Примерно то же делает Дмитрий Власик с музыкой, впрочем, так работает вся команда: мы видим фрагмент жизни — эта жизнь очень бедная и простая, но воссоздана она так искусно и с тем тактом, что наполняет самые простые движения тайной.
«Слова, произносимые нами, имеют смысл лишь благодаря молчанию, омывающему их»,— само собой, никто из команды Дмитрия Волкострелова так не выражается. Может, и сам Морис Метерлинк, написавший это в эссе «Трагизм повседневной жизни» (1896), выражался не столь пафосно — мы ведь читаем его в переводе.
Вряд ли кто-то в театре post думал о Морисе Метерлинке, работая над «КГБ», но сделали они именно так: придали зонам молчания такую плотность, что к финалу спектакль сгущается почти до трагедии.
Мы не поймем, почему такой таинственный свет окутал покосившийся деревенский дом. Почему линолеум на слайде вдруг кажется красивым, как мозаика в храме. Почему нам больно, когда герой перебирает картошку, пересыпая из ведра в мешок. Ясно, что снимавший видео и сыгравший Сережу Иван Николаев овладел каким-то секретом, но в чем он?
К финалу актеры, игравшие Олю и Сережу, не снимая курток, спустятся в зал и сядут в сторонке. Дмитрий Волкострелов, следуя ремарке Павла Пряжко, прервет тихий спектакль, включив фонограмму «маленького ретроконцерта». На экране под «Ты постой-постой, красавица моя» в исполнении Анны Герман Сережа выбивает во дворе ковер, потом долго и заискивающе — снизу вверх — пытается поздороваться с богатым соседом (эти его попытки поздороваться с тем, кто явно выше на социальной лестнице, рассыпаны по тексту, как путеводные звезды). Потом Сережа унесет ковер и вернется снова. Зазвучит последняя песня — «Ах, Наташа, что мне делать! Ах, зачем ты за него выходишь замуж». И тут можно написать о том, что в песне, как и в пьесе Павла Пряжко, ничего не сказано прямо, зато надрыв и трагизм такой, что зал испытывает что-то вроде катарсиса. Но этого можно и не писать. Тем более что Сережа в кадре ничего о песне не знает: он берет лопату, собирает весь дворницкий инвентарь и уходит от нас по дорожке.