«Большинство из тех, кто тогда полетел в Чернобыль, в течение двух лет в лучшем случае стали инвалидами, в худшем — умерли»

35 лет назад произошел взрыв на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС, расположенной близ города Припять (Украинская ССР). Облако, образовавшееся от горящего реактора, разнесло различные радиоактивные материалы по большей части Европы. Вокруг АЭС была создана 30-километровая зона отчуждения, из которой эвакуировали все более 115 тыс. человек. В ликвидации последствий аварии участвовали более 600 тыс. человек, в том числе около 13,5 тыс. человек из Свердловской области. Из них в живых осталось менее половины. О работе на месте аварии, свердловские ликвидаторы рассказали для книги «Огонь, вода и настоящие люди», изданной “Ъ-Урал”.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В ночь на 26 апреля 1986 года в ходе научных экспериментов произошел взрыв на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС, расположенной близ города Припять (Украинская ССР). Был полностью разрушен реактор, произошел выброс радиоактивных веществ в окружающую среду. В различных помещениях и на крыше энергоблока начался пожар. Авария считается одной из крупнейших в истории атомной энергетики как по предполагаемому количеству погибших и пострадавших от ее последствий людей, так и по экономическому ущербу.

Облако, образовавшееся от горящего реактора, разнесло различные радиоактивные материалы по большей части Европы. Наибольшие выпадения были зафиксированы на близлежащих к Чернобыльской АЭС территориях Белоруссии, Украины и России. Вокруг АЭС была создана 30-километровая зона отчуждения, из которой эвакуировали все население (более 115 тыс. человек). В ликвидации последствий аварии участвовали более 600 тыс. человек, в том числе из Свердловской области. По оценкам ветерана гражданской обороны Владимира Щирова, в Чернобыле работали 13,5 тыс. человек с Урала. Из них в живых осталось менее половины.

Рудольф Гареев, ликвидатор чернобыльской аварии:

— Я был в Чернобыле в 1990 году. По образованию я инженер, и там требовались такие специалисты. 1 июля я прилетел в Борисполь. Поехал в штаб гражданской обороны Украинской ССР. Там оказался наш бывший начальник — полковник Колесниченко. Мы посидели, выпили чаю. Он выделил мне машину, и я поехал в зону. Граница зоны была отделена колючей проволокой. Получалось так, что по одну сторону была «грязная» зона, а с другой стороны ходили комбайны и убирали пшеницу.

На КП мы встретились с моим бывшим сослуживцем, полковником Гавриляком, и вместе поехали в Чернобыль. Приехали, представились начальнику генерал-лейтенанту Денисову. Работали там посменно, офицеры приезжали на два месяца. Сначала меня назначили на должность заместителя начальника отдела оперативной группы инженерных войск. Когда у начальника отдела закончился срок пребывания в Чернобыле, я его сменил.

Мы разбирали завалы, готовили пункты захоронения радиоактивных отходов. При разборе домов радиологи замеряли радиационный фон. Все, что было выше нормы, подлежало захоронению.

Я руководил инженерным подразделением, в котором была и тяжелая, и грузоподъемная техника, а автомобили брали у других подразделений. Приезжал экскаватор, все это грузил, потом это все сваливали в яму, которая была глубиной порядка 10 м, длина могла достигать 100 м. Туда сваливали и технику, и строительные материалы, и бытовые приборы. Абсолютно все, что было заражено. Бульдозеры все выравнивали. В Чернобыле работали части с каждого военного округа. От Уральского – Златоустовская химическая бригада. У офицеров командировка была два месяца, рядовые там оставались на шесть месяцев.

У меня был так называемый батальон спецработ, он размещался в селе Корогод.

Мы жили в самом Чернобыле. Я, видимо, уже был привыкший к радиации — после «Маяка» не страшно было.

На третий-четвертый день появилось такое ощущение, как будто у меня ангина. Медицинская служба нас пыталась успокоить и говорила, что ничего опасного тут уже нет. Зарплата на месте нам не выдавалась, рассчитать нас должны были по приезде домой. Те деньги, которые были с собой, некуда было потратить. Все магазины находились вне 30-километровой зоны. За два месяца мы только пару раз выезжали — смотреть футбол в Киев.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Рабочий день начинался со служебного совещания. Подчиненные части у нас были разбросаны по всей зоне, а в Чернобыле располагалось руководство. На совещании мы обычно отчитывались, что было сделано за минувшие сутки, получали новые задачи. Разъезжались по своим делам. В 16 часов рабочий день официально заканчивался и все шли мыться в банно-прачечный комбинат. Это была одна из мер безопасности. После помывки выдавалось чистое белье.

Потом по расписанию у нас был ужин. Столовая была общей для всех, там питались не только воинские части, было много гражданских подразделений. Они зарабатывали там деньги, тоже работали вахтовым методом. Для всех отделов было предоставлено отдельное место жительства.

На семь человек в моем отделе выделили две трехкомнатные квартиры. Также у каждого отдела была своя так называемая фазенда, где отдел мог собраться и, например, отметить день рождения.

Фазенды устраивали, как правило, в частном секторе. Отделов было много: связисты, инженеры (мой отдел), химики, медики, оперативный отдел, вертолетчики.

Александр Ермак, ликвидатор чернобыльской аварии:

— В первый раз в Чернобыль я не попал. Я служил тогда в Троицке, в вертолетном полку. У меня 26 апреля 1986 года родилась дочка. Уже 27 или 28 апреля в Чернобыль отправили и четыре наших экипажа с техническим персоналом. Задача стояла — тушить пожары. Больше ничего толком не было известно. Хотели еще отправить химика, то есть меня, но я был в роддоме.

Таким образом, в первую очередь я не попал, чем сохранил себе жизнь. Большинство из тех, кто тогда полетел в Чернобыль, в течение двух лет в лучшем случае стали инвалидами, в худшем — умерли.

В самом Чернобыле находились оперативные группы гражданской обороны. Когда поняли, что личный состав выходит из строя, стали набирать «партизан» — привлекали военнообязанных. Обычно сборы длились два месяца, но если кто-то получал большую дозу радиации, его отпускали раньше.

В Чернобыле я был в 1988 году. Перед этим меня отправили на медкомиссию. Я был спокоен. Знал, что не должен ее пройти, так как год назад по состоянию здоровья меня не приняли в академию. Вместе со мной проходил комиссию начальник радиационно-химической защиты области Станислав Павлович Дулинец. В Чернобыль планировали отправить его — он должен был возглавить отдел гражданской обороны в оперативной группе. У него нашли какие-то отклонения по здоровью, а вот у меня ничего не нашли, и я поехал.

Я приехал в Киев. Получил координаты места, куда два раза в день приезжала машина из Чернобыля. На этой машине мы и поехали. Перед въездом в зону был установлен КПП, где проверяли документы и снимали радиационный фон как входящих, так и выходящих машин.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Когда я приехал в сам Чернобыль, пришел, представился начальству, меня определили офицером разведотдела опергруппы. Нам сразу выдали спецодежду. Это была роба, которая использовалась в стройбате. Основная наша задача состояла в том, чтобы проверять на территории станции реперные (от франц. repre — «ориентир, знак, исходная точка») точки. В одном месте постоянно замеряли уровень радиации, потом по этим данным строили графики. В каждом населенном пункте, который входил в зону отчуждения, было по три реперных точки. Обычно они располагались по краям и в середине дороги.

Наш штаб располагался в большом пятиэтажном здании, на каждом этаже были кабинеты. Жили мы в обычном двухэтажном доме, расположенном неподалеку. Оттуда вывезли только людей. Вся мебель, бытовые вещи — все осталось в домах. Наши солдаты жили вообще в частном доме, у них был подвал с вареньем и соленьями.

Все машины, которые были у жителей, так и остались на стоянке. На них потом сверху писали большие номера и раздавали для нужд специалистов, чтобы можно было с вертолета рассмотреть. Эти машины не разрешалось вывозить за пределы зоны.

Для той техники, которая работала в первые годы в Чернобыле, был сделан могильник недалеко от АЭС. Она была уже такой степени загрязненности: сколько ее ни мой — все бесполезно. Могильник был большой. Там стояли танки, БТРы, вертолеты, бульдозеры, экскаваторы, грузовые машины. Говорят, потом это все разворовали. Были прецеденты, когда машины с высоким радиационным фоном находили и у нас, и на Дальнем Востоке.

В Припяти многие делали себе библиотеки, потому что книг было очень много, потом вывозили их. На самом деле, внутри домов особенного загрязнения не было. Люди в первые дни погибали в основном от того, что вдыхали йод. Альфа- и бета-частицы попадали внутрь и вызывали поражение организма.

Войска преимущественно занимались пылеподавлением, чтобы пыль не поднималась и не переносила с собой радиоактивные вещества. Очень большую ошибку совершили руководители правительственной комиссии, которые направляли первые экипажи тушить пожар чуть ли не водой. Как можно при температуре 1 500 °C что-то потушить водой? Эта вода просто испарялась и потом рассеивалась вместе с радиоактивными веществами. Затем начали сбрасывать в огонь свинец и тем самым только загрязнили территорию Белоруссии, потому что он тоже просто плавился. Человек, который сказал, что свинец защищает от радиации, должен был понимать: когда стоит свинцовая стена — она защищает, а когда в топку бросаешь свинец — он испаряется и улетает с ветром. Если разобраться, то свинец действует на человека еще хуже, чем радиация.

Когда мы были там, то на языке ощущался привкус железа — это один из признаков повышенной радиации. Работало очень мало хороших специалистов, потому что те, кто работал первыми, химические войска, просто-напросто вышли из строя. Самых первых туда завели и через час вывели, их сразу начало рвать и все прочее, потому что они мгновенно схватили по 600 рентген.

Кормили нас хорошо, выдавали талоны, по которым можно было питаться в любой точке зоны. Мы стояли рядом с речкой. У нас был начальник штаба в Орджоникидзевском районе – в Чернобыле он был оперативным дежурным. Сутки дежурил и трое суток отдыхал. Он был большой любитель рыбалки. Саму рыбу он вялил и проверял ее в специальной камере, куда можно было положить продукт и посмотреть уровень его загрязненности. Вообще, в Чернобыле было относительно чисто. Когда выезжали в Белоруссию, там были города, которые попали в самый эпицентр заражения: стоят дома, и через дорогу колючая проволока – туда заходить было нельзя. За Чернобыль я получил вторую группу инвалидности и орден Мужества.

Алексей Прокопенко, ликвидатор чернобыльской аварии:

— В Чернобыле я был дважды. Сначала со 2 июня по 10 июля 1986 года, потом — с 5 июля по 5 октября 1988 года. В первый раз, когда я был курсантом 4 курса Саратовского высшего военного инженерного училища химической защиты, нашу группу курсантов во главе с группой офицеров экстренно погрузили на литерный состав, дали «зеленый свет», и мы из Саратова за сутки доехали до Киева, а потом своим ходом добрались до места размещения 26-й бригады химических войск. Мы должны были испытывать новое оборудование, предназначенное для военного времени. Это была экстракционно-полевая дезактивационная станция. Она была предназначена для стирки верхнего обмундирования, зараженного радиоактивными веществами. Мы получали мешки с зараженным обмундированием, сортировали на площадке по уровню зараженности и потом по очереди стирали его. Начинали с минимально зараженного и заканчивали наиболее зараженным.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Нам выделили территорию поля, мы организовали полевой лагерь, поставили палатки, развернули оборудование и начали работать в три смены, круглосуточно. У нас был свой энергоузел, машины «КрАЗ» и два «Урала» (в одном — дизели и электроустановка, в другом – оборудование для очистки, компрессор, сменные фильтры). В земле выкопали большой колодец, создав там минимальный радиационный фон, чтобы было видно истинные значения зараженности. Эти данные наш руководитель полковник Лашин каждый день отправлял в Министерство обороны. Таким образом, мы там работали 40 дней, по зоне вообще не ездили.

Страха не было. Мы же военные инженеры-химики. Были средства защиты, старались чаще мыть руки, пыль не поднимать, никуда не лазить. В лагере у нас был более-менее чистый воздух, мы его проверяли. Конечно, какие-то пылевые частицы все равно прилетали, плюс еще какую-то дозу мы получили от зараженного обмундирования. Эта машина была создана для военного времени. Во время ядерного взрыва зараженные частицы за счет гигантских температур превращаются в стеклянные шарики, температура достигает нескольких миллионов градусов, и такой пыли, как в Чернобыле, просто не будет. Поэтому вся техника разработана под метод смывания, тогда дезактивация производится легко, плюс применяются поверхностно-активные вещества.

В Чернобыле появилось понятие «наведенная радиация», ранее никто не предполагал, что такое может быть: нет разницы — мыл ты технику или нет, потому что сам металл становится радиоактивным. Поэтому было принято решение захоранивать это все в могильниках.

Определенный опыт наша страна, конечно, получила, и были сделаны соответствующие выводы. Как-то пытались устранить радиацию сжиганием, но поняли, что только больше загрязняют среду, поэтому был выбран вариант с могильниками.

Вячеслав Баринов, ликвидатор чернобыльской аварии:

— В 1987 году абсолютно случайно я попал в составе оперативной группы штаба ГО и ЧС в Чернобыль. Я там 65 дней проработал, хотя изначально туда должны были отправить другого человека. Со мной был химик Коля Зубков. Уже весной, через полгода, он ушел из жизни – схватил большую дозу радиации. Для нас там была обычная работа – мы занимались поддержкой связи для управления ликвидацией последствий аварии.

Книга «Огонь, вода и настоящие люди»