В Новой Третьяковке открылась выставка «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» — большой межгосударственный проект, совместно организованный Третьяковской галереей и Государственными музейными собраниями Дрездена. Это энциклопедический по широте охвата рассказ о художественных поисках 1789–1848 годов, украшенный многочисленными хрестоматийными шедеврами. Как убедился Сергей Ходнев, энциклопедия эта тем не менее захватывает посильнее иного романа.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Сотни произведений, знаменитых и неизвестных, собранных из музеев Германии (во главе с дрезденским Альбертинумом) и России (во главе с Третьяковкой) — таким выставочным саммитом романтизм двух стран еще не показывали нигде и никогда. Но пусть бы даже и показывали — сенсационность этой выставки к количественным рекордам несводима.
Ведь тема хоть грандиозна, но при этом удивительно хрупка. Скажешь, что романтизм был отражением прогрессивных свободолюбивых чаяний, попадешь пальцем в небо: когда был, а когда и не был. Пойдешь по пути наименьшего сопротивления, выставив пейзажи, пейзажи и пейзажи, останешься у разбитого корыта: не в одной природе тут смысл и нерв. Любое упрощение грозит превратить рассказ о романтизме в банальность из школьной программы. А ведь как на выставке без упрощений? Нельзя же заставить музейную экспозицию говорить сразу обо всем — о трансцендентности и быте, буршах и императорах, домашней мечтательности и вселенской героике, поэтическом восторге и беспредельной печали, сиюминутных фактах и, простите, вечности.
Кураторы (с российской стороны — Сергей Фофанов и Людмила Маркина, с немецкой — Хольгер Биркхольц) доказывают, что можно. Они и утешают зрителя ожидаемым парадом горных высей, морских далей, великих бурь и таинственных ночей: Каспар Давид Фридрих, Юхан Кристиан Даль, Сильвестр Щедрин, Айвазовский. И конструируют эффектнейшие сравнения опыта русского и германского. И обстоятельно иллюстрируют весь положенный каталог тем: романтизм и национальность, романтизм и личность, романтизм и странствия, романтизм и детство, романтизм и религия, романтизм и интерьер. И тонко прослеживают исторические, гражданские сюжеты — от частных (обстоятельства, сделавшие именно Дрезден важнейшим городом для русских живописцев и вообще людей культуры) до глобальных (Наполеоновские войны, революции и контрреволюции).
Но чудо в том, что все эти почтенные материи, с которыми ассоциируется у нас само слово «романтизм», не оседают в зрительском мозгу мертвым грузом — они оживают, перекликаются, комментируют друг друга. Сапоги Наполеона, прибывшие из Дрездена и выставленные как зловеще-абсурдистский монумент,— контрапункт к освободительному пафосу германского национального пробуждения. Восстанию на Сенатской площади отвечает безнадежность федотовского «Анкор, еще анкор!». Даже первое издание «Манифеста Коммунистической партии» и то резонирует с готикой и макабром иных живописных сюжетов.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Дельно рассказать на художественной, вообще-то, выставке, скажем, историю русского литературного романтизма в его связи с немецким — уже неподъемная задача, а попробуй еще это сделать нестандартно, с архивными драгоценностями и неизвестными именами; но «Мечты о свободе» это делают. Показать в пейзанских идиллиях Венецианова ту же метафизическую глубину, а в подступах Александра Иванова к «Явлению Мессии» ту же мятежность, что и у образцовых пророков немецкого искусства 1830–1840-х,— сложный трюк, но он проделывается здесь с обманчивой непринужденностью. Мало того, надо еще и снять с красот и треволнений романтической живописи патину привычности — и выставка невзначай перенастраивает зрительскую оптику, неожиданно вставляя в каждый раздел современное произведение (так ряды мечтателей о свободе пополняют Билл Виола, Яан Тоомик, Эрик Булатов, Андрей Кузькин и многие другие).
И все это оформлено деконструктивистской архитектурой Даниэля Либескинда, которая окончательно превращает «Мечты о свободе» из научного труда в приключение. Две бесконечные стены, ломаясь и перекрещиваясь, образуют гигантскую спираль, пересеченную крест-накрест двумя проходами. Воспринимается это все как лабиринт, для странствия по которому никакая нить Ариадны не нужна: любой маршрут выйдет плодотворным, любая последовательность увиденных разделов — неожиданной.
Романтизм — эпоха великой бесконечной субъективности. Огромная экспозиция в традиционном музее, да еще и с дипломатическим звучанием,— вещь, напротив, предельно объективная. Но оказывается, что и тут нет противоречия: предмет выставки и ее язык просто-напросто совпадают. Фундаментальность, субъективность, злободневность, метафизика — «все перепуталось, и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея».
«Когда мы принимаем решение, остается лишь убедить в его правильности политиков»
Директор Государственных художественных собраний Дрездена Марион Аккерман рассказала Алексею Мокроусову о московской выставке романтизма, музейной жизни в Германии и проблемах реституции.