 |
ФОТО: ЕВГЕНИЙ ПАВЛЕНКО  В отличие от прочих литературных премий на "Национальном бестселлере" ни жюри, ни лауреаты не чувствуют себя скованными идеологическими рамками (в центре — Александр Гаррос, слева от него — Алексей Евдокимов) |
Обычно претенденты на премии в России отбираются не только по качеству текста, но и по идеологической принадлежности. И в кошмарном сне не представить, что "патриотическое" писательское сообщество выдвинет на свою премию Владимира Войновича, а "демократическое" — Василия Белова. Я никогда бы не поверил, что по поводу "Господина Гексогена" Александра Проханова "либерал" Леонид Юзефович мог сказать: "Какая сильная книга!" Однако я это слышал наяву, заседая с Леонидом Юзефовичем в жюри "Нацбеста-2002", как раз "Гексогена" и короновавшего.
Произнести вслух очевидную истину о том, что политика изуродовала российскую литературу, посмел Виктор Топоров, критик, переводчик и издатель, "бьющий белых, пока не покраснеют, а красных — пока не побелеют", считающий скандал двигателем прогресса, а терпимость к нетерпимости — признаком гражданской вменяемости. Его ноу-хау: на премию работает максимум известных литераторов из любых "партий". Человек 70 номинируют тексты, человек 20 выбирают финалистов. Жюри, где профи уравновешены интеллектуалами-"смежниками" (актерами, музыкантами), голосует прилюдно.
"Нацбест" клянут. Демократы — за то, что в 2002 году победил Александр Проханов. Патриоты — за то, что в 2001 году не победил Эдуард Лимонов, а в 2003 году — Вячеслав Дегтев. То есть клянут за беспринципность. Но и те, и другие номинируют и судят претендентов, понимая, что дело не в беспринципности премии, а в ее непредвзятости.
Что-либо скандальнее триумфа "Гексогена" представить трудно. Но сейчас ситуация сложнее, чем два года назад, хотя премия вроде бы устаканилась, страсти улеглись. В жюри нет провокационных фигур: ни лидера группы "Ленинград" Сергея Шнурова, ни главного редактора "Дня литературы" Владимира Бондаренко. Есть испанороссиянин Рубен Гальего, получивший "Букера" за хронику безнадежно-жизнерадостной борьбы с неизлечимым недугом; лауреаты 2003 года — рижские нигилисты, поэты расчлененки Александр Гаррос и Алексей Евдокимов; издатель Александр Иванов; телеведущая Тина Канделаки; актриса Ксения Раппопорт; глава отдела культуры "Коммерсанта" критик Алексей Тарханов. Председатель — актриса Александра Куликова. Все тихие омуты. Да и книги из шорт-листа на манифест не тянут, зато довольно точно характеризуют литературный ландшафт.
 |
Приехать на церемонию Распутин отказался: возраст не тот, суета не по душе. Участие в шоу "Нацбеста" сибирского моралиста-консерватора действительно выглядело бы нелепо. Все это в духе ригористической традиции русской литературы, и поначалу кажется, что в ее рамки вполне укладывается повесть Распутина "Дочь Ивана. Мать Ивана". Коллизия почти толстовская: после долгих лет, отданных публицистике, писатель возвращается к fiction, потому что не может молчать. Но вот стоит ли нарушать весомое молчание ради повести, простота которой хуже воровства? "Кавказец" насилует девушку, а поскольку мужики на Руси перевелись, выносит и исполняет приговор подлецу мать жертвы. Беда в том, что сюжет давно уже освоен масскультом. Представьте себе Льва Толстого, оторвавшегося от просвещения крестьянских детей ради ремейка какого-нибудь "Арсена Люпена".
 |
ФОТО: ДМИТРИЙ КОНРАДТ Циничные постмодернисты Виктор Пелевин (вверху) и Вячеслав Курицын (внизу) оставляют далеко позади штатных моралистов и метафизиков в том, что касается серьезности отношения к миру |
Все бы ничего, кабы не неряшливость автора, путающегося даже в возрасте героев, вымучивающего страшилки о "совке". Так, 45-летнее альтер эго Андрея Кончаловского "бежит" на гастроли в Лондон: в СССР любого лейтенанта запаса, невзирая на возраст и госпремии, якобы могли забрить в армию и кинуть в Афган. Впрочем, стоит отметить, что Червинскому удалось создать новый жанр: апология, прикинувшаяся пасквилем.
Еще два финалиста, аутсайдеры конкурса, генетически связаны с 1970-ми. Проще говоря, бесконечно и бессмысленно вторичны по отношению к эстетике застоя.
Вера Галактионова — среднестатистическая деревенщица, фаворит почвенной критики. Но железобетонная "Дочь Ивана" куда убедительнее ее увесистого сборника "Крылатый дом". Некоторые петербургские литераторы, узнав о выходе книги в финал, объявили отечество в опасности: фашистка, ненавидит телевидение, бананы и (почему-то) Бодлера. Сравнили аж с Лени Рифеншталь: очень талантлива и очень опасна. Увы, не очень, а пафосные и мутные вставки о губителях русской земли вставками и остаются. Писательница тяготеет к сибирскому "магическому" реализму, ей бы вышивать старообрядческую утопию о селе Буяне, не пустившем к себе ни белых, ни красных, да так и занимающем с тех пор круговую оборону ото всех. Но она своими же руками душит все живое в книге.
"Черти" Ильи Масодова, последователя кокетливого сатаниста Юрия Мамлеева,— загадка конкурса. Колдуны, изнасилованная красными 11-летняя Клава и псоглавый мальчик Петя, бродят по русской истории по горло в испражнениях, гное, сперме, крови. Некогда забавные игры соц-арта освобождены от всякого смысла. Мертвая монахиня-мазохистка оборачивается Фанни Каплан. Саша, повешенный старший брат Ленина,— дьяволом. К чему это, о чем? Преодолев тошноту, замечаешь, что Масодов умело пародирует Платонова. Но и это ничего не объясняет. Зачем вообще пародировать Платонова? Зачем "улучшать" тексты, которые и без вырванных кишок неизмеримо страшнее фантазий Ильи Масодова?
Основная борьба развернулась между авторами не подражающими, не проповедующими, не запугивающими. Между "ДПП (нн)" Виктора Пелевина и "Месяцем Аркашоном" Андрея Тургенева (под этим скромным псевдонимом спрятался Вячеслав Курицын, критик и автор трэш-триллеров о супермене Матадоре). Оба они — ключевые фигуры русского постмодерна, но вопреки пошлым представлениям о нем выработали собственный, отнюдь не подражательный стиль. Пелевин — жесткий, колючий, неудобный. Тургенев — легкий, воздушный, шампанский, словно соперничающий с Набоковым в способности подбирать слова, не впадая при этом в искусственность.
Внезапно обнаруживается, что эти циничные, насмешливые авторы оставляют далеко позади штатных моралистов и метафизиков в том, что касается серьезности отношения к миру. Виктор Пелевин — своего рода Салтыков-Щедрин наших дней, моралист, не скрывающий презрения к окружающему "обществу зрелищ", к погоне за земными благами. Вячеслав Курицын окутывает сексуально-детективную интригу в духе Жапризо легким мистическим туманом и загадывает в конце читателям геометрическую загадку, взглянув на которую, пожалуй, одобрительно хмыкнул бы сам Борхес.
Победе одного из них может помешать одно обстоятельство, запрограммированное самой антипрограммностью "Нацбеста". Когда выключаются "партийные" стимулы голосования, включается огромное число других механизмов. Свобода от идеологии вызывает непредсказуемые реакции. Леваку неодолимо хочется поощрить мракобеса, почвеннику — постмодерниста, космополиту — крайнего националиста. Не говоря о том, что писателям свойственно голосовать против авторов, близких им по духу и стилю, из ревности к своему "двойнику". Так что публичное голосование на "Нацбесте" интересно не только тем, кто победит, а тем, как, делая удивительный выбор, судьи голосуют за свое собственное потайное "Я", выпущенное на свободу хитроумным Виктором Топоровым.