«Ревел иногда белугой, но не отступал»
Юрий Гальцев о книге детских стихов, премьере спектакля и связи поколений
12 апреля художественный руководитель Театра эстрады имени Аркадия Райкина Юрий Гальцев совершил новый виток своей жизни. Что он с собой взял в полет? В кабинете совсем не руководящая обстановка — здесь царит само творчество. На стенах небольшого уютного пространства множество раритетных фотографий, на полочках любопытнейшие вещицы, говорящие о профессиональном собирательстве, явно дорогие сердцу предметы и множество головных уборов для разных персонажей. Невольно чувствуешь, будто и тебе разрешили прикоснуться к процессу...
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смышляев
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смышляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смышляев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смышляев / купить фото
— Юрий Николаевич, перед интервью вы сейчас за пару минут успели рассказать о поездке в Москву, ответить на несколько вопросов по телефону, показать фотографии отца и дать прослушать запись новой песни. Вы так всегда живете или только в юбилейное время?
— Когда учился, не сидел спокойно и ровно, когда стал артистом с дипломом, не расслаблялся, а уж сейчас и подавно! Я все время в театре. Репетиции, запись песен, спектакли. Если бы сидел дома, то уже бы сошел с ума.
Я и в пандемию не мог успокоиться полностью, записал несколько песен. Что-то постоянно придумываю. Кстати, именно во время изоляции, находясь в Ленобласти, начал раскручивать одну историю. Вот ни с того ни с сего вспомнил несколько случаев из своего детства, и вдруг...
— Воспоминания во что-то вылились?
— Конечно! Первая же история превратилась в стихи. И не просто стихи, а для детей. Я так загорелся! И за пандемию написал книжку, очень для меня ценную, потому что в них мои воспоминания, мое прошлое. Об этом никто не догадается, но это мне дорого.
— Когда выйдет книга?
— Все зависит от издательства, мы ведем переговоры. Стихи-то написаны, художник тоже работает. У меня есть свои пожелания, я прямо уже вижу ее — на хорошей бумаге, удобную, красивую... Называться будет «Взрослым о детях, детям о взрослых».
Я уверен, что у человека все идет из детства, из ранней юности. Оказывается, все потом проявляется! Я всегда ориентировался на отца. Он мне говорил: «Как посадил дерево, как поливаешь корни, так оно и растет». Не поливаешь, будет чахнуть или, если мы говорим о человеке, болеть. А что такое давать? Это не просто поливать, обеспечивать минимум. Это воспитывать, показывать, что такое хорошо, а что плохо. Если отец пилил доски, то обязательно звал, чтобы я ему помогал. Не просто смотрел, а именно помогал. И всегда повторял: мол, ты мне поможешь, а вместе-то нам веселее будет. Понимаете? Вот ведь какое дело! До сих пор отцу благодарен за то, что приучил к труду, не дал стать хулиганом разбитным и драчуном, отвлекал от плохого.
«Фамилия наша мощная, исконно русская, двоеданская»
— Верно ли, что 12 апреля 1961 года в курганском роддоме к вашим родителям подошли медсестры и предложили назвать вас Юрием в честь Гагарина?
— Верно. Это мама рассказывала. Папа хотел назвать меня… уже никто не вспомнит как. Ему было без разницы, он просто ждал сына: он в семье был последний мальчик, до него — четыре сестры. Отец хотел, чтобы фамилия Гальцев продолжалась. Когда пришли медсестра с врачом и сказали: «Сегодня у нас исторический день. Не против были бы назвать сына Юрой?», отец ответил: «Да как угодно». Тот факт, что родился сын, был самым главным. Так и назвали. В честь первого космонавта. И я этим горжусь. Вот видите, и портрет героического тезки всегда со мной. Да и много номеров с космосом придумывал. Самое простое — счастливое совпадение!
— Вы родились в Кургане. Чем, кроме того, что этот город для вас родной, он примечателен?
— Да всем был примечателен, хорошие люди там жили. И сейчас живут. И я обязательно приезжаю туда на фестиваль «Середина лета». У меня и песня такая есть, с этим названием. Давно написал. Согревательная такая для меня... Я вспоминаю, как гулял по городу с отцом, как потом уехал поступать в Питер. И всегда мои истории в песнях. Я так устроен. Как думаю, так и сочиняю.
— У вас ведь древняя фамилия. «Википедия» пишет, что Гальцевы раньше были Гольцевы.
— Фамилией своей горжусь, недаром отец мечтал, чтобы она продолжалась. Фамилия наша мощная, исконно русская, двоеданская, как говорили, старообрядческая. Староверы пришли с Рязани на Урал и за Урал, когда Екатерина II устроила гонения. Пять семей организовали деревню: мой прапрапрапрапрадед вбил первый колышек деревни Ключики Куртамышского района Курганской области, откуда мой отец родом.
Дед мой Гальцев Афанасий Зиновьевич, папа Гальцев Николай Афанасьевич, прадед Зиновий Филиппович — папа знал всех до пятого колена и мне знания передал. Видите, у меня фотографии? Папа молодой до армии, папа в армии, папа стоит со своей мамой... Я все время общаюсь с отцом, без этого просто не могу.
— Вашего деда Афанасия Зиновьевича расстреляли в 1947 году — за что?
— Знаем мало. Старались найти сведения, поднимали архивы. Но... Дед учился в Берлине до войны. После того как Германия объявила войну и заняла Польшу, его сразу забрали. Он знал два языка. Ни весточки от него не было, ничего. А потом бабушке пришла бумага: расстрелян и похоронен в городе Джезказгане (Джезказганлаг был создан в 1940 году.— “Ъ”)
— У вас вообще довольно непростая семейная история.
— Я своим актерам говорю: нет памяти прошлого — потеряно поколение. Одно тянет за собой другое. И страну свою любить надо. Это я насчет патриотизма... Вот сколько машин в Питере? Семь миллионов, больше? И каждый курит. И выбрасывает «бычки» в окошко. У тебя что, нет пепельницы в салоне? Положить в кулек и выбросить дома или потом в любую урну для мусора. Семь миллионов пачек в день! Все это смывается водой и куда попадает? Правильно — в каналы нашего города, а через несколько лет в Неве будут плавать бычки, но не в виде живой рыбы, а ваши папиросы.
— Как вы лихо перешли на другую тему.
— Но ведь важную! Наболело, правда. Но, если продолжить про прадедов, то скажу одно. Никто не был лентяем. По маминой линии все с Дона были, как сейчас говорят, фермерами, трудились от зари до зари на земле. Дедушка по отцовской линии до Великой Отечественной тоже имел свое хозяйство, даже был магазин, отстроил несколько домов. Они считались зажиточными. Отец вспоминал, что в их доме в углу стояли часы, чуть ли не из чистого серебра. Вся деревня приходила и смотрела на эти часы. Это было богатство. Но труженики были! И обязательно деньги давали на строительство церкви и на иконописные работы.
— Может быть, есть какая-то семейная реликвия? У вас много икон в кабинете. Это фамильные?
— Не все, конечно. Когда в 1956–1957 годах сломали церковь в Ключиках, все бабушки, которые жили в деревне, вынесли иконы, спасли их. Несколько из них есть у моего брата и у меня здесь, в Питере. Это именно те иконы, которые были написаны на пожертвования моего предка. Сейчас это сильная память для меня.
— Как случилось, что после неудачных попыток поступить в военные училища и удачной — в машиностроительный институт вы оказались в ЛГИТМИКе?
— Подробностей не помню, дело было до нашей эры. (Смеется.) Судьба и один лейтенант. Он меня пробил, как будто духовник со мной разговаривал: «Слушай, да не твое это. Разворачивайся и уходи». И я ушел.
«Да сдался тебе этот театр!»
— Было ли страшно, когда 13 лет назад вы стали руководителем Театра эстрады?
— Многое изменилось, когда мне доверили такую небольшую, в хорошем смысле слова, власть. Было страшно, когда шел ремонт. Я увидел этот хаос, но понял, что назад дороги нет. Нужно было все восстанавливать. Сейчас это вспоминается как сон. А тогда все друзья говорили: «Да сдался тебе этот театр! У тебя же все хорошо: заработал денежку и поехал в Турцию отдыхать». А мне здесь интересно! Понимаете? Вот интересно! Где бы ни был, думаю о будущем спектакле и уже покупаю реквизит в какой-нибудь антикварной лавке. Встречаю человека, чую — мой человек — и тут же зову в театр. А он оказывается меценат, и здесь в кабинете сразу проникается идеями моими, вижу, что ему самому становится интересно. Я никогда не прошу напрямую помощи, но люди вдохновляются и сами хотят стать частью театральной истории.
— Как театр выжил во время пандемии?
— Так вот и выжил. Успешная работа в предыдущие годы позволила продержаться во время простоя. Ребята — кто сидел дома, кто уехал в область. А кто-то подрабатывал, знаю, возили грузы на машинах… Но снимали ролики, эстрадные хохмы всякие, читали для детей. А ко Дню Победы (надо же, уже год прошел!) записали несколько стихотворений.
— Удалось ли им сохранить нужную интонацию?
— Вы знаете, например, какие раньше были актеры? И как снимали кино? Сейчас сериалы для меня совершенно неубедительны. Когда снимают про «войнушку», я даже вижу маникюр у ребят. Он стреляет из винтовочки, а ногти подпилены. Когда Шукшин снимался в фильме «Они сражались за Родину», актеры были в грязи, в песке, не мылись, не брились. Я смотрю это как документальный фильм. Это фильм про войну, а не войнушечку. Вы видели солдат? Мои оба деда во время войны были худыми как спички. Перед боем в 5–6 утра сидели часами в землянках, вши везде, курить не разрешали, и такими замерзшими шли в атаку. А сейчас «качки»... Я своим актерам говорю: играйте и читайте так, чтобы это было похоже на правду, но придумайте обязательно что-то интересное.
— По этому же принципу играют спектакль по стихам Олега Григорьева?
— Да, можно сказать и так. Премьера состоялась в ноябре прошлого года. Отчасти это был эксперимент. Спектакль «Увязался М. за Ж.» сделал мой ученик Кирилл Петров. Это была его первая режиссерская работа. Можете представить, как это здорово: молодой актер, а уже сделал спектакль. Нас так же воспитывали мои мастера: и много давали, и прощали, и поощряли, и защищали, это правда.
Мы договорились с Кириллом, что он делает спектакль только по стихам Олега Григорьева, по его воспоминаниям, рассказам. Но Кирилл расширил тему, он взял еще и 1980–1990-е годы, музыку Ленинградского рок-клуба.
Спектакль, по-моему, произошел, получился, родился. Помню, Кирилл сказал: «Юрий Николаевич, если вы меня ставите режиссером, доверьтесь». И я доверился.
— Спектакль по Олегу Григорьеву, «Крокодил души моей» по Чехову, «Дом» Гришковца. Вы сознательно размываете репертуарные границы?
— Так кажется. И одновременно — я абсолютно с вами согласен. Я их сознательно расширяю. Что касается «Дома»... Мы с режиссером Олегом Куликовым придумали, что одна сцена происходит у врача, другая в бане, третья за городом. Добавили музыкального материала. Я играю на гитаре, пою свои песни, и народ это очень хорошо воспринимает.
Заметьте, все три спектакля, которые вы назвали, музыкальные. В нашем репертуаре большинство таких. Всегда, знаете, вспоминаю фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!». Для меня это большой пример: врач играет на гитаре и поет, учительница поет, подружки ее поют — очень здорово. Если бы все шло по жесткому сценарию, без музыки, публика сошла бы с ума.
— В афише театра 30 апреля и 1 мая — премьера. Расскажете о ней? Вы там тоже будете петь?
— Идею «Главного элемента» принес Андрей Носков. Он у нас поставил несколько хитовых спектаклей. И тоже очень музыкальных. Не хочу спугнуть, я только участник этого проекта, простой актер. Сюрпризы будут! Единственное, что скажу смело,— это современная пьеса, написанная драматургом из Уфы Наталией Мошиной. И уже следом «дышит в затылок» новая идея. Но, как всегда, заранее не говорю!
«Деньги были важны, когда был молод»
— Вы получили кубок имени Аркадия Райкина из рук Михаила Жванецкого. Не так давно «дежурного по стране» не стало. Как отозвалось это известие в вашем сердце?
— Я встречался с Михал Михалычем незадолго до его смерти. Он выступал в БКЗ «Октябрьский». Мне сказали, что, несмотря на болезнь, Жванецкий будет выступать. Мне страшно захотелось его увидеть, как почувствовал... Подумал, неужели он в этом состоянии еще ведет вечер?.. Было приятно, что он меня узнал, спросил, как дела.
А до этого лет пять назад в нашем театре мы сидели у меня в гримерке. Я так жалею, что не записал эту встречу! Он зашел, и мы проговорили час. Он говорил о театре, о Райкине, рассказывал удивительные истории. И ни диктофона, ничего!
— За те годы, что вы в профессии, как меняется восприятие юмора?
— Тяжелый вопрос. Зритель нормально воспринимает сюжеты, в которых много пошлости, все дозволено. Одновременно с этим есть много талантливой молодежи — например, Comedy Club. Придумки у них бывают шикарные.
— Не думали пробовать себя в стендапе?
— Не нравится мне это. Зачем мне стендап?! Это мелко. У меня есть театр.
— Вы со многими из своих друзей общаетесь десятилетиями. Например, группу, с которой играли в юности, «Труверы», едва не перевезли сюда — верно?
— Общаюсь со всеми, перевезти — нет, не пробовал. Представьте себе: человек работает на заводе, а вечерами чуть-чуть играет, сцена для него — хобби. А для меня это главное, я без гитары, без стихов, без музыки жить не могу. И дышать не могу. Как в фильме «Любовь и голуби»: «Кака тут любовь? Когда вон, воздуху мне не хватат. Надышаться не могу... А в груди прям жгет!» Так и со мной.
— Я посмотрела ваш концерт в мастерской Виктора Тихомирова. Вы не думали записать альбом этих песен?
— Так вы же понимаете тогда, чем я занимаюсь! Вы там видели музыкальные наброски. У меня уже есть несколько дисков: «Ух ты и другие приключения Юрика», «Середина лета», «РеМажорДома». А четвертый я сейчас делаю, пишу прямо тут, в своем театре. В моей голове альбом уже готов, надо только записать. Показать? Вообще, мне кажется, направление, которое мне нравится, понятно только музыкантам. Но я не раз проверял на разных людях, в том числе тех, кто совсем в музыке не разбирается. Они сидели как завороженные, ничего не понимая — то ли это юмор, то ли это здорово. Но слушали, не шевелясь. И я понял, что попал в точку!
— Вы всегда такой энергичный?
— Думаю, да.
— Вам исполнилось 60 лет, и многие люди в этом возрасте начинают сбавлять обороты, задумываться…
— А что думать? (Начинает играть на гитаре.)
— Как долго вы себя видите на сцене?
— Мне трудно сказать. Пока силы есть, на сцену буду выходить.
— Есть внутренний камертон, который позволяет отделять юмор от пошлости?
— У меня нет пошлости в театре. И это навсегда, пока я здесь — никакой пошлости не будет.
— Вы только сам судья или прислушиваетесь к кому-то?
— Есть такие люди, прислушиваюсь. Но больше ориентируюсь на себя, на наказы своих мастеров — Исаака Романовича Штокбандта и Анатолия Самуиловича Шведерского. Иначе я был бы не я.
— Я знаю, что вы когда-то были дворником. А кем еще?
— Бутылки сдавал. Ночным сторожем был, букинистом на Литейном. Шевелиться не будешь, ничего не выйдет. А как?! Я столько прошел, что никому не снилось даже! Ревел иногда белугой, медведем, но не отступал! Сейчас деньги не важны. Они были важны, когда был молод. Сейчас и слава — пыль.
Вот вы спрашиваете, что меня сегодня беспокоит. Меня беспокоит будущее театра и ребят, моих актеров. Однажды Исаак Романович сказал: «Вы знаете, кем я горжусь? Я горжусь Леной Воробей, Геной Ветровым, Юрой Гальцевым, Женей Александровым, Мишей Трясоруковым». А у него было шесть или семь курсов, но назвал только нас.
Он говорил: «Если хотя бы один человек из курса выйдет в люди, я уже считаю, что жизнь прожита не зря». Вот так надо работать.