На суперстарости лет

Вышел в российский кинопрокат «Отец» — экранизация популярной пьесы Флориана Зеллера, осуществленная самим автором, с Энтони Хопкинсом в главной роли. Это вещь, обреченная на успех, чему свидетельством шесть номинаций на «Оскар». И в конечном счете успеху не помешает даже такая неприятная тема, как старость, убежден Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Энтони Хопкинс надевает на себя роль, как перчатку, адаптируя ее к своей персоне: его героя, в отличие от пьесы, теперь зовут не Андре, а Энтони, живет он не в Париже, а в Лондоне, и актер даже дарит персонажу свою дату рождения — 31 декабря 1937 года. При этом подчеркнуто личном подходе не возникает ни малейших ассоциаций с прежними работами актера, включая саму знаменитую — доктора Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят». Там был незабвенный образ, отчасти перешедший в актерский имидж, но тут артист полностью отчуждается от него, равно как и от наработанных за долгую жизнь приемов. Хопкинс абсолютно органично и с видимым удовольствием играет не лишенную элегантности, хоть и чудаковатую старость, впадая в нее, как в детство — что, согласно концепции фильма, практически одно и то же.

Конечно, ему помогает режиссер, подстроивший пьесу под исполнителя — вплоть до того, что позволяет ему трижды выразить протест плану дочери оставить его с сиделкой в Лондоне и переехать с новым бойфрендом в Париж, причем все три раза с помощью одного аргумента: «Там ведь не говорят по-английски!» Конечно, Хопкинсу помогает созданный художниками интерьер — великолепная квартира, таящая в себе столько же загадок и саспенса, как в «Отвращении» Романа Полански. Это изменчивое субъективное пространство отвечает состоянию внутреннего мира героя, пораженного деменцией и беспомощно балансирующего между немногими оставшимися точками опоры.

Главная из них — дочь Энн: ее играет Оливия Колман, но в одной сцене заменяет Оливия Уильямс; между актрисами есть некоторое внешнее сходство, но само раздвоение свидетельствует о нестабильности миропорядка. В «основной» реальности Энн только собирается устроить личную жизнь с парижским другом, в альтернативной она замужем, и муж хочет выпихнуть надоевшего тестя в дом престарелых. Какая из реальностей возьмет верх — зритель будет гадать до самого конца фильма. Будут двоиться и множиться, расплываться в спектре интерпретаций и другие персонажи — сиделка Лаура, похожая на погибшую младшую дочь Энтони, или тот же самый неприятный зять, который явится в определенный момент уже в другом обличье. Все это — капризы тронутого болезнью сознания героя, но это же — типичные признаки современной драматургии и режиссуры, даже в том скорее консервативном, нежели авангардном изводе, который мы встречаем в случае Зеллера.

Здесь налицо все компоненты репертуарной пьесы и «оскаровского» фильма. Мелодрама легко впускает в себя элементы грустной комедии и псевдодетектива. На трагедию сюжет не тянет; это особенно очевидно в сравнении с «Любовью» Михаэля Ханеке. Хотя общее у этих фильмов есть. Оба затрагивают тему, актуальную для того слоя секулярного западного общества, представители которого не знают материальных забот, церковным хорам предпочитают оперы Пёрселла и Беллини, а единственной серьезной проблемой на определенном этапе становится для них комфортное доживание и безболезненный уход из жизни.

Роскошные, харизматичные старики и старухи на экране — особенность кинематографа последних десятилетий, когда тот факт, что мир благополучных стран постарел, стал слишком очевидным. Это прочитывается и по звездным биографиям. Марлен Дитрих практически перестала сниматься, когда ей еще не было шестидесяти, а Грета Гарбо даже до сорока. У звезд-мужчин классической довоенной эпохи долгие карьеры тоже редкость. А вот многие из тех, кто начинал в 1950–1960-е годы, снимаются до сих пор: Клинт Иствуд и Роберт Де Ниро, Дастин Хоффман и Жан-Луи Трентиньян, Эллен Бёрстин и Джуди Денч, Анук Эме и Аль Пачино, Софи Лорен и Клаудия Кардинале, Роберт Редфорд и Джейн Фонда... Возрастные роли всегда имели свою специфику, но именно последние годы сформировали особый субжанр, давший даже название традиционной программе Московского фестиваля — «Третий возраст».

В «Отце» мы видим совсем не трагический, а сентиментальный вариант старости. Он обеспечен не только бытовыми удобствами и первоклассными медицинскими страховками, но прежде всего психологической анестезией, которую услужливо предоставляет старик Альцгеймер. В конце концов, не так важно, уехала дочь в Париж или осталась в Лондоне, а очередную сиделку хочется принять уже не за дочь, а за мать и вместе с ней вернуться к самому началу этой невечной жизни.