В петербургском ЦВЗ «Манеж» проходит выставка «(Не)подвижность. Русская классическая скульптура от Шубина до Матвеева». Это не стандартная историко-художественная экспозиция, а огромный и эффектный аттракцион, придуманный оперным режиссером Василием Бархатовым. В замысле получившейся «постановки» пытался разобраться Сергей Ходнев.
Василий Бархатов (в центре) попытался окрылить историю русской скульптуры оперной музыкой
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
Василий Бархатов (в центре) попытался окрылить историю русской скульптуры оперной музыкой
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
У выставки есть почтенно-академическая подоплека. Елена Карпова, заведующая отделом скульптуры Русского музея, предложила Манежу презентацию истории отечественного ваяния за 150 лет — от Федота Шубина до Александра Матвеева — и отобрала 150 произведений из многочисленных музейных собраний. С одной стороны, очень понятно, почему Манеж за эту идею ухватился: как это ни поразительно, но в нашей практике никто таких энциклопедических показов, посвященных скульптуре и только скульптуре, не устраивал. С другой — попробуйте, дорогой читатель, представить себе, насколько искрометно выглядел бы «таймлайн» из этих полутора сотен, печально уходящий вдаль. Или, допустим, те же полторы сотни, но аккуратно поделенные на тематические разделы: портрет в русской скульптуре, батальная тема в русской скульптуре, надгробие в русской скульптуре, крестьяне в русской скульптуре… Представили? То-то и оно.
Да, само собой, многие проблемы способны решить эффектная сценография (за которую в данном случае отвечали Александр Кривенцов и творческое бюро «Циркуль») и свет. Но и этого мало. Красиво поставить одну, две, три скульптуры — дело нехитрое: собственно, на это классические бюст или статуя и рассчитаны. И совсем другое дело — попытаться сделать так, чтобы среди огромного и пестрого набора экспонатов каждый выставленный предмет не просто был доступен для осмотра, но и оказался полноценно заметен и красноречив.
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Задача эта, согласитесь, настолько режиссерская по самой своей природе, что не приходится удивляться приглашению Василия Бархатова. Он и придумал сделать так, что прихотливо подобранные группы и группки экспонатов «разыгрывают» сцены из знаменитых опер. Чтобы зритель не просто просматривал очередной раздел выставки, но и пытался соотнести показанное с оперным фрагментом, который звучит из динамиков именно в этом месте. В результате выставка разбита не по стилям или десятилетиям: ее «главки» соответствуют дюжине опер, русских и европейских (к ним добавляются еще «Страсти по Матфею» Баха). Плюс несколько разделов, задуманных как отображение опять же театральной реальности,— «Фойе», «Гримерка», «Закулисье», «Реквизит».
Идея завораживающая, хотя на практике резоны, которыми обоснован режиссерский «кастинг», выглядят все же довольно загадочно. Скульптуры распределены то совершенно абстрактно, то по иконографическим соображениям (в «Аиде» задает тон «Танцовщица Багейя из Каира» Сергея Коненкова, а в «Жизни за царя» — памятники правителям и опусы на торжественно-исторические сюжеты), то по стилистическим («Саломея» Рихарда Штрауса осеняет подборку русского скульптурного модерна, включая несколько вещей Александра Матвеева).
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Понятно, что тут не обойтись без Каменного гостя, но явлением Командора из моцартовского «Дон Жуана» озвучены вовсе не надгробия (их музыка — хорал из «Страстей по Матфею»), а классицистские произведения в основном безоблачного толка — вроде цикла рельефов Федора Гордеева на тему свадьбы Амура и Психеи. Какие-то разделы перенаселены — так, «Евгений Онегин» представлен сразу двумя подпунктами («Ларинский бал» и «Греминский бал»), где толпятся и многочисленные портреты Марка Антокольского, Паоло Трубецкого, Александра Опекушина, и скромные жанровые вещи, и даже модель памятника Грибоедову Владимира Беклемишева. А где-то один-два «солиста» — «Горе» Наума Аронсона, например, в одиночку отзывается на страдания героини «Манон Леско» Массне. Впрочем, есть и настолько прямое попадание, что только ахнуть: невиданная подборка носовых украшений для кораблей (да-да, и такая задача была у классической скульптуры) и вагнеровский «Летучий голландец».
Словом, если это и опера, то не режиссерская, а скорее та, что мила широким кругам. Непонятно, возвышенно, но, черт возьми, красиво, есть на что посмотреть. Как менялось культурное, бытовое, идейное значение скульптуры в наших палестинах — этого нам не рассказывают, но, с другой стороны, мы с этим значением и сегодня, похоже, не разобрались. Может быть, лет через сто разберется другой, неведомый куратор, которому достанется нелегкая доля: подбирать оперный саундтрек к бессмертным творениям Зураба Церетели и Салавата Щербакова.