На Каннском фестивале показаны все основные конкурсные фильмы, кроме новой картины Вонга Кар-Вая, с которой произошел форменный скандал: ее копию не успели к сроку подготовить и переправить из Гонконга. Одним из самых сильных впечатлений завершающегося в субботу фестиваля остается фильм "Жизнь чудесна". С его автором ЭМИРОМ КУСТУРИЦЕЙ побеседовал АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Впервые вы попали в Канн чуть ли не двадцать лет назад...
— Девятнадцать. Тогда мне и в голову не могло прийти, что я, представитель маленькой локальной культуры, смогу стать обладателем Золотой пальмовой ветви. Но фильм "Папа в командировке" ее получил. С тех пор я собрал много наград, но все равно каждый раз волнуюсь. Вот и сейчас: раз уж ты отдал картину в конкурс, все равно не можешь делать вид, что тебе наплевать на призы.
— Ваши фильмы развиваются быстро и энергично, но длятся долго, превышая обычные временные лимиты...
— Я не Харви Вайнштейн — он бы сократил. Когда я снимаю, чувствую себя словно бы в самолете: именно так я воспринимаю пространство фильма. И работаю над монтажом именно пространства, а не только времени — внутри кадра всегда есть движение. В этом отличие моих фильмов от тотально клипового современного кино — если исключить таких великолепных маргиналов, как Джим Джармуш и Аки Каурисмяки.
— На пресс-конференции вы говорили о том, что балканскую мифологию надо каждый раз представлять и расшифровывать для зрителей заново...
— Для зарубежных, да. Жизнь на Балканах более спонтанная, чем в так называемых хорошо организованных странах. Другое восприятие и пространства, и времени. В хаосе люди спешат все успеть, стремятся прожить свою жизнь гедонистическим образом. В этом есть свои плюсы, но есть и большие минусы. Поэтому когда я долго нахожусь в Европе, то начинаю скучать по родине, когда долго сижу дома — стремлюсь поскорее уехать.
— Насилие — типичная черта балканского образа жизни?
— Можно, конечно, сослаться на сочетание славянского вольнолюбия и средиземноморского темперамента. Но есть и конкретные причины. Все произошло слишком быстро: крах коммунизма, быстрое обогащение одних, разорение других, война. Но я не делал фильм о войне: достаточно, что эту тему бесконечно муссирует телевидение. Я делал кино о семье и о любви. Эти темы не менее драматичны, способны рождать сильные эмоции и высокие трагедии.
— В вашем фильме замечательно играют не только актеры, но и животные...
— Во всех моих фильмах присутствуют игровые элементы, например цирк. Животные — это часть пантеистического образа жизни, когда между людьми и природой происходит постоянный обмен энергией. В конце картины ослица производит чудо. Без чудес не было бы жизни, не было бы искусства, не было бы кино.
— Ваши животные не пострадали на съемках? Спрашиваю в связи с недавним скандалом вокруг Ларса фон Триера, который убил осла — правда, старого и смертельно больного...
— Возможно, это был вопрос эвтаназии? Нет, разумеется, ни одно животное у меня не пострадало. И вообще их появление в моих фильмах — это протест против регламентированности современной цивилизации. Человек, даже молодой, живет на Западе очень скучно: работа, дискотека, игровые автоматы — и все. Животные — часть другого мира, религиозного, мистериального. И когда кто-то из моих героев заводит собаку, это не для того, чтобы спастись от одиночества, "завести друга", а чтобы приобщиться к этому мифологическому миру.
— Ваш творческий метод связывают с магическим реализмом...
— Не очень-то люблю этот термин. Он пришел из Латинской Америки и связан с именем Маркеса. Но мой любимый писатель — Борхес, и он как раз полная противоположность цветистой прозе Маркеса. Впрочем, что касается кино, я всеяден и, словно ребенок, открыт любым течениям и идеям. Могу с равным удовольствием смотреть Брюса Ли и Ингмара Бергмана — вот кто на самом деле великий маг. Но что касается истории и политики, здесь я вовсе не так либерален.
— Как вы относитесь к сотрясающим Канн забастовкам?
— Это опасно, потому что я знаю по опыту Балкан, как "правильные идеи" способны раскачать лодку. В 1990 году я верил, что Милошевич после краха режима Тито приведет Югославию в цивилизацию. И вот где мы теперь оказались.