премьера театр
На сцене МХАТа имени Чехова в рамках фестиваля "Черешневый лес" состоялась премьера спектакля Театра под руководством Олега Табакова "Дядя Ваня" в постановке Миндаугаса Карбаускиса. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ долго искал смысл спектакля на сцене, но обнаружил его в жизни.
Ученик Петра Фоменко Миндаугас Карбаускис был замечен и привлечен в дело Олегом Табаковым несколько лет назад. Теперь он ставит спектакли попеременно то в чеховском МХАТе, то в подвале на улице Чаплыгина. В спектакле "Дядя Ваня" все сошлось: в нем занято поровну актеров обоих театров, плюс Ирина Пегова из "Мастерской Фоменко", плюс сам Олег Павлович, чей портрет в программке даже больше, чем портрет Антона Павловича. Что же, именно под присмотром руководителя двух театров господин Карбаускис вырос в режиссера-ньюсмейкера. Поэтому в его постановки критикам следует всматриваться повнимательнее, пытаться найти смысл и побудительные мотивы, даже если бросается в глаза печальное отсутствие таковых.
Понять бы, например, зачем было неожиданным ходом назначать на роль Астрова Дмитрия Назарова — актера мощного, клокочущего темперамента, а затем всячески его окорачивать и "причесывать", в результате чего актер-гора родил роль-мышь. Зачем выбирать для постановки традиционный, основанный на поступательном продвижении по тексту стиль, а потом вдруг вколачивать посреди дороги формальные трюки, которые выглядят грубовато и бессмысленно, вроде эпизода, в котором тот же Астров захлопывает перед собой окно и слова о том, что "в человеке все должно быть прекрасно", оказываются полностью заглушены громкой музыкой. Или когда вдруг начинает двигаться по комнате массивный буфет. Или когда Елена Андреевна вдруг тащит Соню за косу, как на аркане. Кажется, что таким образом режиссер просто механически взбадривает спектакль, в котором не обнаруживается предмета высказывания, но немало длинных и скучных пробелов. Понятно же, что нельзя брать эту пьесу ради ритуального, тысяча сто первого приобщения к ее тексту.
Понять бы, только ли вечной нехваткой репетиционного времени обусловлено частичное "освоение" актерами декораций Олега Шейнциса и Алексея Кондратьева. Господин Шейнцис — партнер соблазнительный, но опасный. Выдумщик Марк Захаров извлекает из боевого сотрудничества с таким художником максимум театральности, а режиссера Карбаускиса художник Шейнцис слегка придавил. Для "Дяди Вани" он придумал много свежего светлого дерева: огромная застекленная веранда и до самого верха сцены сплошная стена, даже бугристая земля перед домом изображена слоями древесины. Надо признаться, что взгляд просто физически устает упираться в деревянную стену. Если пойдете на спектакль, не стремитесь в первые ряды.
Собственно, единственный интерес этого "Дяди Вани" я нахожу в перераспределении акцентов между заглавным героем и профессором Серебряковым. Расстановка сил, которую утверждало кондовое советское чеховедение, такова: профессор — бездарь и бездельник, капризный старый паук, мешающий всему живому, а брат его покойной жены — кроткий труженик, деревенский интеллигент, у которого по чужой вине (да и по собственной милой бесхребетности) "пропала жизнь" и у которого теперь в любви пробуждается душа. Собственно, в таком раскладе "Дядю Ваню" давно уже никто не ставит, но в постановке господина Карбаускиса именно она использована с точностью до наоборот.
Пауком и бездельником тут оказывается не отставной столичный искусствовед, а его родственник. Замечательный актер Борис Плотников играет лежебоку и мелочного придиру. Он смеется, что профессор одет не по погоде, а сам кутается в пальто до пят. Обвиняет профессора в никчемности, а сам не слезает с гамака и ничем не выказывает любви к скромному ежедневному труду — в финале Соня едва ли не насильно всовывает в руки дяде бухгалтерские записи, но они для ленивого Войницкого явно как филькина грамота. Отвратительно, по-паучьи подкрадывается дядя Ваня к красивой и недалекой Елене Андреевне (Марина Зудина), встав на четвереньки, пытается поймать ее руку для поцелуя, скалится неприятной улыбкой, блестит косыми взглядами. Крайне несимпатичный тип. Во всяком случае, сочувствия Иван Петрович никак не достоин.
Зато Серебрякова Олег Табаков сполна наградил своим безбрежным актерским обаянием. С удовольствием поверю, что этот профессор много трудится, что он нужен людям и плоды его трудов имеют научную и даже практическую ценность. Герой Олега Табакова — позитивный живчик, симпатично сочетающий наивность с хваткостью, и даже легкие капризы Серебрякову можно простить. Да, профессор слишком любит вещать — смешно, когда он пристраивается у окна и ощущает оконную раму как кафедру для выступления. Еще смешнее, когда с несановной прытью взад-вперед бегает от обезумевшего и схватившегося за оружие Войницкого. Но говорит-то Серебряков сплошь дело. И знаменитая серебряковская реплика на уход "Дело надо делать, господа!" награждается согласными аплодисментами зала. Да и когда "старая галка" Марья Васильевна (уже вторая после "Последней жертвы" отличная гротесковая работа Ольги Барнет в этом сезоне) бросает сыну "слушайся Александра, Жан", следует признать, что не так уж безнадежно старуха выжила из ума, если способна давать столь разумные советы.
Так что в конце все получается справедливо и не по-чеховски однозначно: профессор уезжает дело делать, а в доме жизнь просто кончается. Обычно светлая надежда на успокоение звучит в знаменитом монологе умной дурнушки Сони. Но Миндаугас Карбаускис беспощадно отнимает эту надежду. Соня в собранном, выпуклом исполнении Ирины Пеговой — совершенно земное, плотское существо, симпатичная девушка крестьянского вида с длинными косами и аппетитными формами. Но вся суть этого персонажа сводится к ожиданию взаимного чувства со стороны Астрова. Разочарование означает опустошение, а больше ничего в Соне и нет. Слова про небо в алмазах звучат так, словно бы и не звучат они вовсе: некому и не для кого их тут произносить. Работники закрывают окна массивными глухими створками, словно гроб заколачивают. Здесь уже ничего не будет. Жизнь там, где Табаков. Что-что, а уж это Миндаугас Карбаускис может заявить совершенно ответственно. И возразить ему нечего.