часы / салон
Зал, где проходит ежегодный SIHH, самый настоящий город, улицы в котором называются по имени часовых марок, а в переулочках устраиваются распродажи, где народ требует больше двух "Картье" в одни руки не давать и где можно за раз легко потратить с огромной для себя экономией тысяч этак десять.
Вот уже несколько лет этот город остается таким, как был. Разве что часовщики меняют оформление своих стендов, но все так же посреди красуются столики ресторанов и одни и те же официанты разносят шампанское. Кажется, сама задача Женевского часового салона — подчеркнуть, что ничего не изменилось, что время остановилось, что вновь съехавшиеся члены секты часолюбителей оказываются в том же интерьере, который как будто бы ждал их возвращения.
Женевский салон своей размеренностью сам напоминает часовой механизм. Понятно, что ничего принципиально нового не придумаешь, пока мы не отрастим третью руку или хвост, чтобы особенным образом носить совершенно особые часы. Но оттого маленькие новации в таком традиционном деле действительно кажутся революцией. Специалисты понимают, чего стоят крошечные изменения и прибавления, от самых скромных, вроде новой стрелки или цвета циферблата, до сенсационных, вроде турбийона, вращающегося в трех плоскостях у Jaeger-LeCoultre.
Художественный директор Jaeger-LeCoultre Янек Делешкевич подводит меня к микроскопу, под которым дышит крошечный турбийон, как живое существо, как маленькая планета, моделью которой он, в сущности, и является.
— Я обожал русский балет,— говорит Делешкевич,— Нуреев был моим кумиром, отец учил меня понимать музыку, я учился рисовать, читал русских писателей, был потрясен Тарковским... Правда, ведь из одного "Андрея Рублева" можно было сделать тысячу фильмов. Так вот в часах все это есть. Взгляните, как часовщики стараются убрать как можно больше материала, освобождая внутри корпуса пространство для времени. Когда вы видите эти ажурные часы, вы чувствуете, что здесь главное не золото, не платина, не материал, а само время.
— Нужно, чтобы часы вам что-то рассказывали, напоминали о чем-то важном именно для вас. Например, о вашем доме,— продолжает часовщик. И показывает серию Master Hometime, где на одном циферблате две стрелки показывают время в разных часовых поясах, скажем, европейское и домашнее, московское.
Рядом — новые вариации знаменитого Reverso, корпуса, вращающегося в вертикальной плоскости и открывающего то лицевую сторону, то оборотную. Теперь это законная возможность иметь две пары часов вместо одной. На обороте — либо другой циферблат (например, пара — светлый и черный), либо драгоценная эмаль. В прошлом сезоне это были миниатюры, воспроизводящие живопись, в этом сезоне эмали стали инкрустировать крохотными бриллиантами.
Jaeger-LeCoultre хранит дух ар-деко, который между двумя войнами стал универсальным европейским художественным стилем. Мастерам из IWC ближе функционализм дизайна. Их вещи — это настоящий символ часового искусства и пример абсолютной последовательности, вообще свойственной немецкой Швейцарии.
— Они мне говорят: ну и что нового вы сделали? — возмущается знаменитый механик IWC Курт Клаус.— Просто на ту же самую платину поставили турбийон. В том-то и дело, что на ту же самую. В прошлом году там хватило места для вечного календаря, в этом — для турбийона. Неужели нельзя понять, что уже много лет, как мы ее придумали, и она до сих пор открыта усовершенствованиям. Ее хватит еще на несколько лет работы, и все это время мы сможем сохранять все природные черты часов IWC, нам не нужно будет каждый раз изобретать какую-нибудь форму почуднее.
К трехмерному турбийону, посмотреть который выстраиваются очереди, Курт Клаус относится немного скептически:
— Какой в нем смысл? Турбийон просто исправляет погрешности хода механических часов, когда вы их наклоняете. Так вот классический турбийон совершенно для этого достаточен.
Господин Клаус лукавит. Это именно он на прошлом салоне представил вечный календарь, рассчитанный на нечеловеческие 570 лет. И именно IWC привезла в Женеву новую серию Aquatimer — как следует из названия, часы для ныряльщика, выдерживающие давление до глубины 2000 м. Понятно, что с такой глубины вернутся живыми только часы, а не ныряльщик, но мастера IWC еще раз показали свои возможности. Ведь именно в таких соревнованиях с законами природы и совершенствуется ремесло часовщика.
— Мы наращиваем производство циферблатов для наших Explorateurs,— говорит директор Vacheron Constantin Клод Даниель Проллок. Мы делаем целых два циферблата в месяц! Полумиллиметровый слой эмали кладется в 30 приемов, и каждый раз проходит обжиг при нескольких сотнях градусов. Пять градусов погрешности — и циферблат можно выбросить.
— И такое случается?
— Конечно, нет. Наши эмальеры этого не допустят, точно так же, как и наши механики. Explorateurs — наш собственный рекорд, это часы, о которых может мечтать любой коллекционер. Качество механизма, ювелирная эмаль и особенное решение циферблата — за ними через сто лет будут гоняться на аукционах. Мы посвящаем их великим путешественникам. В этот раз — португальцу Магеллану и китайцу Чжен Хэ. Путешественники объединяли культуры, мы делаем то же самое.
Две модели выпущены в этом году, еще шесть обещаны.
— Как вы выбираете персонажей? — спрашиваю я у одного из менеджеров.
— Сложный процесс,— отвечает он мне.— Они же, эти путешественники, были страшные люди: одни пираты, другие колонизаторы, третьи шпионы, тут уж надо быть осторожным, чтобы никого, никакую нацию, не обидеть.
Как всегда, изобретательны и честны в украшательстве мастера Van Cleef & Arpels, предложившие коллекцию из цветных камней с возможностями перестановок и замен, которая, как мне кажется, пойдет на ура. Верные своему девизу "драгоценности, которые показывают время", они ухитряются собрать в единой форме бриллианты разного оттенка таким образом, чтобы украшение действительно напоминало живой цветок. Но в этот раз ювелиры с Вандомской площади неожиданно показали и ограниченную серию очень качественных мужских часов, лишенных каких-либо дополнительных украшений. Разве что отделка корпуса показывает, что над этими часами работали не механики, а ювелиры. У этих часов своя история: когда-то Клод Арпель придумал их для себя, потом, уступая просьбам друзей, выпустил для них маленькую серию.
Посмотрим, как сработает перенос имени с одной продукции на другую, но, в конце концов, женщины привыкли носить Van Cleef на запястье, теперь такая возможность предоставляется и мужчинам. Подобный же фокус собираются показать и в Montblanc, которые в этом году наконец-то внятно объяснили свою концепцию часового производства.
— Я помню, ко мне пришел журналист, вроде вас, и спросил: "Ну и как в часы вы будете наливать чернила?" Подтекст понятен: куда вам в часовой ряд, производили ручки и производите,— говорит Вольф Хейнрихсдорф.— И я ему объяснил, что у нас совсем другие цели, чем у часовых марок. Montblanc в нагрудном кармане — символ успеха, с этим уже много лет не поспоришь. Миллионы, я не преувеличиваю, пишут нашими ручками, мы вычислили это по продажам стержней, чернил, запасных частей. Вот мы и сделали часы для этих миллионов. Смотрите, строгий, ясный дизайн, знакомая цветовая гамма и белая звезда Montblanc на заводной головке. У этих часов — наше, монблановское ДНК. Мы надеемся, что эти часы станут такой же классикой, как наши ручки. Для этого мы построили в Швейцарии фабрику и будем развивать часовой бизнес шаг за шагом, каждый раз отдавая себе отчет в своих целях. Еще одна целевая группа — деловые женщины, женщины, умеющие командовать другими, женщины на больших постах, со своими деньгами, которые не ждут мужчину, чтобы он купил ей колечко, а выбирают сами — "Монблан" к "Монблану", например.
— Я таких женщин знаю,— говорю я ему.— Это, к примеру, моя жена.
— И я знаю,— отвечает мне Вольф Хейнрихсдорф,— моя тоже.
Прошлогодние фавориты Baume & Mercier на сей раз не стали рвать жилы и показали вариации на тему своего Hampton. Предъявив в 2002 году Hampton Spirit, они на несколько лет себя обеспечили, но кажется, что еще немного — и Spirit выветрится, потому что появились уже женские модели на меховых ремешках.
— Неловко как-то, вы же интеллигентные люди,— пеняю я главе B&M Мишелю Ньето.— Вот в позапрошлом году был гениальный Hampton Spirit, в прошлом — отличный Capeland.
— Да,— оживляется Ньето,— я сам купил Capeland!
— И я бы купил Capeland, но в нынешней коллекции все отлично, а нет прежнего вызова.
— Вам, журналистам, нужен только вызов,— обижается Ньето,— вы не понимаете, что удачную модель сделать сложно, но в сто раз сложнее довести ее до совершенства и расширить модельный ряд. Теперь он сложился, в нем найдут для себя часы и мужчины, и женщины, люди с разными вкусами. А что касается новинок, то мы решили их не показывать, чтобы не растворить среди множества часовых премьер. Но осенью мы предъявим совершенно новый продукт. Насколько я понимаю, он произведет на вас впечатление.
— Мы не гонимся за тем, чтобы назваться швейцарской часовой маркой,— говорит Арнд Эйнхорн из A. Lange & Sohne. Мы немецкие часы с огромной историей, этим надо гордиться.
Самое интересное в истории A. Lange & Sohne — ее исчезновение. Городок Гласхютте оказался в советской зоне оккупации, в 1947 году фабрику отобрали у владельца, а все оборудование вывезли в Россию, где машины Lange & Sohne долго работали на наших часовых заводах.
— Как такое может быть? Разрушенный союзниками Дрезден уже никогда не будет таким, как до войны, а Lange & Sohne вам удалось возродить на пустом месте?
Господин Эйнхорн говорит о традициях и о том, что новое поколение часовщиков достойно приняло вызов, а я думаю, что чудо с Lange & Sohne объясняется одним: главное в часах — часовой миф. Все часы, что золотые, что пластмассовые, показывают одинаковое время, но об одних можно рассказать историю, а о других рассказывать нечего. Остается заботиться об этом мифе, подкармливать его золотом разных цветов и платиной и стараться каждый год предъявлять, как на экзамен, какую-нибудь важную мелочь.
АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ