фестиваль театр
В рамках фестиваля "Черешневый лес" в Театре Моссовета состоялась премьера чеховской "Чайки" в постановке Андрея Кончаловского. По мнению МАРИНЫ Ъ-ШИМАДИНОЙ, как светско-фестивальное мероприятие спектакль удался, как художественное событие — нет.
Перед Театром Моссовета зрителей встречали звуки духового оркестра. По дорожкам сада "Аквариум" прогуливались дамы и господа, одетые по моде начала прошлого века в светлые костюмы, с белоснежными собаками на поводках. Публику угощали соками и фирменным блюдом фестиваля — свежей черешней. Фотографы охотились за знаменитостями, которых, впрочем, для такого светского мероприятия было не так уж много: Марк Захаров и Галина Волчек, Валентин Гафт и Ольга Остроумова, Павел Каплевич и Максим Суханов. Это гулянье в духе чеховского времени было столь приятным, что зрители не спешили в зал, и спектакль начали на полчаса позже.
Представшее пред публикой зрелище в первый момент показалось продолжением садовых увеселений. В глубине сцены расположилась зеленая роща, обрамляющая невидимое из партера колдовское озеро (что оно там есть, публике сразу дали понять, запустив плескаться в нем голого юношу), а на его берегах — одетые во все светлое дамы и господа, ожидающие начала представления.
Итальянский художник-постановщик Эццо Фриджерио, как и многое другое, достался спектаклю в наследство от первой "Чайки" Андрея Кончаловского, которую режиссер поставил в парижском театре "Одеон" в 1988 году. Например, в новый спектакль перешла сцена, где Аркадина, Заречная и доктор Дорн во время скандала с управляющим позируют фотографу Медведенко. А тот в следующей сцене вдруг начинает жонглировать мячиками, потому что первый исполнитель этой роли, как вспоминает сам Андрей Кончаловский, был посредственным артистом и только и умел, что хорошо жонглировать.
Впрочем, выяснять, насколько нынешняя "Чайка" похожа на тот, старый спектакль, который, как утверждает режиссер, понравился самому Питеру Бруку, нет особого смысла. Все равно никто из сегодняшних зрителей его не видел и судить о нем может только по рассказам Андрея Кончаловского. Что же касается новой постановки, она оставляет впечатление истории из глянцевого журнала, которую можно охарактеризовать двумя эпитетами: красива и занимательна. Режиссер будто решил дать бой хрестоматийной скуке, которая царит в большинстве чеховских постановок.
Герои его "Чайки" ни минуты не скучают и не дают зевать зрителям. Актеры смеются буквально на каждой реплике. Даже несчастная нелюбимая Маша (Ольга Милоянина) на вопрос Медведенко (Юрий Черкасов) "Отчего вы все время ходите в черном?" отвечает "Это траур по моей жизни" с глупым хохотком. А ленивый и циничный Тригорин (Алексей Серебряков), получив в подарок от Нины медальон, вдруг начинает скакать от радости, как малое дитя. Видимо, таким образом режиссер трактует чеховское определение "Чайки" как комедии.
В своих многочисленных интервью перед премьерой Андрей Кончаловский не уставал повторять, что он хочет поставить "Чайку" так, чтобы она понравилась Антону Павловичу Чехову, который, как известно, был недоволен спектаклями Станиславского, считавшего его пьесы драмами. При этом господин Кончаловский критиковал и все последующие чеховские постановки, считая, видимо, что он один способен правильно интерпретировать классика ("Я пытаюсь понять Антона Палыча изо всех сил") и заслужить его одобрение ("Очень верю, что ему понравился бы и наш спектакль, и наши актеры").
Весь спектакль ваш корреспондент тоже изо всех сил старался понять, что именно в этой постановке должно понравиться Антону Павловичу. Может быть, Нина Заречная (Юлия Высоцкая), которая из кокетливой и наивной хохотушки первого акта, читающей свой знаменитый монолог о львах и куропатках так, что на ее актерской карьере в пьесе можно сразу ставить крест, превращается во втором в нервную и истеричную особу? Или манерная Аркадина (Ирина Розанова), которая даже во время объяснения с сыном не перестает играть томную даму, а пытаясь удержать Тригорина, хватает его за ширинку? Или, может быть, Треплев (неплохая, но как-то выпадающая из общего ансамбля работа актера "Табакерки" Алексея Гришина), экзальтированный и эксцентричный всклокоченный мальчик, питающий к своей матери совсем не сыновьи чувства? (Тут, кстати, режиссер отошел от своего кредо "никаких новых прочтений" и полушутливо процитировал диалог Гамлета и Гертруды.) А если не они, то что же? Других ярких актерских работ в спектакле нет, а говорить о какой-то общей мысли, атмосфере или концепции постановки и вовсе не приходится.
Заявленная режиссером верность чеховской букве в результате вылилась в добросовестную, но лишенную самостоятельной ценности иллюстративность, а вместо живой "Чайки" получился муляж вроде того, что заказал себе Тригорин.