Художника, сценографа Олега Шейнциса не стало в 2006 году. 15 лет спустя, весной 2021-го, его ученики открыли в Еврейском музее и центре толерантности посвященную мастеру камерную выставку-инсталляцию — не только жест памяти, любви и уважения, но еще и наглядное свидетельство смены театральных поколений. Рассказывает Ольга Федянина.
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Игорь Иванко / купить фото
Выставки, посвященные сценографам,— как правило, чистая радость кураторов: из всех авторов спектакля именно художник оставляет больше всего зримых «следов» в виде красивых эскизов, макетов, объектов, чертежей. И выглядит все это иногда даже эффектнее, чем сам спектакль в реальности, потому что не испорчено вмешательством небрежного рукоделия театральных мастерских.
В архиве Олега Шейнциса, главного соратника Марка Захарова, полноправного соавтора всех легендарных ленкомовских постановочных феерий — от «Юноны и Авось» до «Оптимистической трагедии» и «Трех девушек в голубом»,— таких богатств наверняка предостаточно.
Но Тимофей Рябушинский и Анна Федорова, авторы и кураторы выставки-инсталляции «Шейнцис. Эссе в четырех картинах», создают свой оммаж мастеру, практически отказываясь от этой визуальной радости. «Четыре главы» их эссе — анфилада из четырех узких пространств, не залов, а буквально проходов, в которых, можно сказать, почти ничего нет. В первом проходе конструкция-мобиль от стены до стены, состоящая из деревянных элементов: не материя, а протоматерия спектакля, безликие и ни к чему сами по себе не пригодные плоскости, из которых потом предстоит собрать что-то уникальное и функциональное. Во втором — чертежная доска с рейсшиной, которая время от времени сама приходит в движение. В третьем проходе наконец-то обнаруживается восхитительное и ожидаемое — макеты декораций Шейнциса: кукольное великолепие почти забытой уже ювелирной выделки, со всеми своими люстрами, окнами, зеркалами, подсвечниками, идеально сделанной мебелью, как будто бы сработанной племенами мастеров-гномов. В последнем, четвертом,— бесконечный видео-loop: камера панорамирует по интерьерам квартиры художника, в этих интерьерах сняты короткие монологи друзей, коллег, учеников об Олеге Шейнцисе.
Во всем этом чем дальше, тем больше накапливается контраст между главным героем и авторами оммажа. Шейнцис решительно не похож на своих учеников — и они не только не боятся это показать, но и, кажется, намеренно подчеркивают. Почти пустое пространство экспозиции сталкивается с видеоизображением, на котором задокументирована роскошь рабочего пространства художника: не роскошь дороговизны, а роскошь полноты, роскошь забитого необходимыми вещами рабочего стола, роскошь продуманного интерьера, роскошь прожитой жизни, сохраненной в бесконечных фотографиях и картинах на стенах, в накопившихся мелочах.
Контраст этот свидетельствует не столько о разнице творческих индивидуальностей, сколько о прошедшем времени, о пролегающем в нем водоразделе, касающемся не столько эстетики, сколько взаимоотношений художника и театра.
Сегодняшнему зрителю нелишне напомнить контекст. Олег Шейнцис был младшим в целой генерации сценографов, которые действительно создали новый образ театра в нашей стране. Давид Боровский, Эдуард Кочергин, Валерий Левенталь, Сергей Бархин — все они старше Шейнциса на 10–15 лет, а объединяло их с ним то самое соавторство: их работа всегда была прямым продолжением (а часто и источником вдохновения) режиссуры. И театральная публика ходила «на Левенталя и Ефремова», «на Бархина и Гинкаса», «на Боровского и Любимова», «на Шейнциса и Захарова» (такие же режиссерско-художнические пары примерно в это же время складывались и в других странах, советский театр в этом случае вполне вписывался в мировой тренд).
Конечно, выставка и спектакль — разные вещи, но и здесь, и там есть история, сюжет, герои. И в отношении к ним и выражается тот самый временной водораздел, устанавливается совсем иная дистанция. Олег Шейнцис представлял (и создавал) театр, в котором художник — соавтор и, по сути, второй режиссер, ищущий уникальный образ спектакля, автора, пьесы. Главы-комнаты в выставке-инсталляции Рябушинского и Федоровой сухи, минималистичны, но они вдобавок, при всем очевидном восхищении кураторов своим протагонистом и мастером, не «про него». Самодвижущаяся рейсшина может принадлежать кому угодно, а из фанерных кусочков в первой «главе» можно сложить любую декорацию — это рамка, в которую можно вставить любую биографию и любой портрет. Она нейтральна и универсальна — и в этой своей нейтральности и универсальности абсолютно самостоятельна, независима и от героев, и от обстоятельств. Ученики Олега Шейнциса живут и работают во времена, когда художник сам себе автор и полноценный режиссер в каких угодно обстоятельствах и пространствах — будь то сцена, площадь или узкий музейный коридор.