«Цены продолжают неудержимо расти»

Более 30 лет назад, в первые месяцы 1991 года, в ЦК КПСС и правительстве СССР проходило множество совещаний по выполнению указаний президента М. С. Горбачева, требовавшего остановить резкий рост цен на продукты и товары. Количество экстренных мер росло день ото дня, но уже в феврале член Политбюро ЦК Е. С. Строев констатировал, что «выжать из деревни продовольствие за инфляционные рубли почти невозможно». Однако в Кремле свято верили в способность пропаганды и силовых структур справиться с недовольством населения. Забывая, что доведение его до крайности уже приводило к печальным последствиям для власти. Причем не только в России.

«Продавать многим дешевле»

Каждый раз, когда в стране происходил резкий скачок цен, власть имущие реагировали на него с таким изумлением, как будто случилось нечто невероятное. А главное, будто они сами не имеют к возникновению этой проблемы абсолютно никакого отношения.

Возьмем, к примеру, неурожаи, которые в условиях российского климата — то суровые заморозки весной, то пронизывающе дождливое и холодное или изнурительно жаркое и иссушивающее все и вся лето — случались с удивительной регулярностью. Цены на съестные припасы взлетали до небес, вслед за чем, как писали летописцы, начинались «глад и мор». К такой неизбежной неожиданности власти, как правило, оказывались не готовы. И лишь страх потерять подданных и выплачиваемые ими подати заставлял первых лиц государства действовать.

Еще примечательнее ситуация выглядела в тех случаях, когда скачок цен происходил по вине власти. Так, в царствование Алексея Михайловича, в 1654 году, для пополнения истощенной государевой казны было решено вместо серебряных монет чеканить медные, причем в неограниченном количестве. При этом все платежи в казну требовали серебром, а жалованья и прочие казенные выплаты производились медью.

Эта попытка негласно переложить тяготы государства на плечи государевых подданных привела к закономерному результату — цены на все и вся выросли, по воспоминаниям современников, вдвое.

И удивленный тишайший царь 17 октября 1660 года потребовал выяснить у торговых людей причины дороговизны, вызывавшей озлобление жителей его столицы и всей страны.

Однако вопрос был задан с лукавством: виновны ли во вздорожании хлеба перекупщики и чрезмерное изготовление хлебного вина (водки)? Но каков вопрос, таков и ответ. Торговые люди отвечали, что в Москве и городах хлеб дорог от неурожая, от «многого винного куренья и пивных варь» и, как и хотелось царю, «от многих закупщиков».

Некоторая доля истины в этом, естественно, была. Получавшие жалованье медью московские люди всех чинов отправлялись сами или посылали кого-либо (среди перекупщиков было немало стрелецких жен) в ближние и дальние города и деревни за съестным. А чтобы оправдать расход времени, сил и денег, часть купленного перепродавали со значительной прибавкой к цене в Москве.

Поэтому торговые люди предлагали Алексею Михайловичу запретить всем кому не лень ездить по деревням:

«Из ближних городов и из сел и деревень учнут привозить к Москве крестьяне сами и перед откупщиками продавать многим дешевле, и от того ото всего хлеба будет больше и цена дешевле».

Ту же меру предлагалось распространить и на рыбу, которую скупали в Нижнем Новгороде и других местах на Волге и перепродавали в столице. А чтобы отвратить стрельцов от скупки съестного, торговые люди предлагали платить им жалованье хлебом, который, как они утверждали, имелся «влишке за обиходом» у патриарха и в монастырях.

«К их воровству не пристали»

Однако, несмотря на запрещение скупки по деревням, цены сдаваться не собирались и неуклонно росли. И 23 апреля 1662 года по указу царя боярин И. Д. Милославский вновь допрашивал торговых людей, «от чего на Москве и в городех хлеб и всякие харчевые запасы и товары стали дороги».

И в ответ узнал о гиперинфляции:

«В прежних летех мочно было мастерскому человеку и с женою быти сыту днем алтынным хлебом, а ныне мастерскому человеку одного хлеба саму другу надобно на 20 алтын».

А с удорожанием рабочей силы, естественно, дорожало и все остальное. Кроме того, в этот раз купцы не побоялись сказать и о своем недовольстве разрушившими товарооборот медными деньгами. Купленные в предыдущие годы «немецкие» (иностранные) товары были давно проданы за медные деньги. А за новые продавцы требовали серебро:

«Иноземцы ныне товаров своих русским людям на медные деньги не продают ни в тридцать цен».

Однако медные деньги едва ли не ежедневно дешевели к серебряным, и обеспечить себя ценной монетой московские купцы не могли. Иностранные торговцы, правда, были согласны на товарообмен. Но «русские товары, которые были иноземцам годны, все взяты у торговых людей на Москве и в городех на Великого Государя», то есть отобраны в казну.

В итоге, как отмечалось в документе, «торговые люди стали без серебряных денег и без товаров и все ожидают себе конечные нищеты».

А из-за высоких цен торговое сословие стало самым ненавистным для всех обитателей городов и весей.

Могло показаться, что, ознакомившись с этими сведениями, царь наконец-то оценил всю тяжесть проблем. В его указе от 15 июня 1662 года говорилось, что сбор в казну на жалованье ратным людям дозволялось вносить медными деньгами. Но дальше дело не сдвинулось с места, и произошло неизбежное: 25 июля 1662 года вспыхнул Медный бунт, в ходе которого были разграблены дома купцов.

Самым примечательным в бунте оказалось не то, что толпа московских жителей без особых усилий прорвалась к дворцу Алексея Михайловича в Коломенском. И даже не то, что они вынудили царя выйти из церкви и дать слово изменить ситуацию. Стрелецкие полки и полки иноземного строя не сразу пришли к нему на помощь. Причем, как вспоминал бывший тогда майором знаменитый Патрик Гордон, немало солдат и стрельцов перешло на сторону взбунтовавшихся. Ничего удивительного в этом не было, ведь они страдали от падения уровня жизни не меньше других москвичей.

После жестокого подавления бунта царь щедро наградил военачальников. Хотя вряд ли поверил, что причиной задержки с выступлением в Коломенское было отсутствие приказа, как писал о своем полку Гордон, а не ожидание, не возьмут ли верх бунтовщики. Во всяком случае, этот полк был вскоре отправлен на службу далеко от столицы.

Однако в царском указе от 27 июля 1662 года о Медном бунте вопреки истине утверждалось, что «Наши Великого Государя ратные всякие люди и стрельцы… никто к их воровству не пристали». Но то, насколько далеко завела попытка переложить на народ проблемы казны, стало очевидным. 11 июня 1663 года был обнародован указ Алексея Михайловича об уничтожении в Москве и прочих городах дворов, где чеканилась медная монета.

«А старой денежный двор,— говорилось в указе,— завесть и серебряные деньги на нем денежным мастерам делать».

Впредь предписывалось выдавать жалованье только серебряными деньгами.

«Войти в изыскание способов»

Память о том, насколько опасно играть таким образом с огнем недовольства, как водится, сохранялась в руководящих головах недолго. Немало содействовала этому одна исключительная черта русского народа — способность адаптироваться к любой, самой трудной ситуации. От жестокой погоды до бездумных распоряжений власть имущих.

В стародавние времена справляться с последней напастью помогали бескрайние просторы страны. Решил, к примеру, самодержец в очередной раз переложить на подданных возникшие проблемы с наполнением казны, а они снимались с насиженных мест и уходили туда, где никакой царской власти отродясь не существовало. Свидетельств тому в описаниях уездов, составленных дьяками и подьячими в XVII веке и описывающих пустые дворы, хозяева которых неведомо куда скрылись, достаточно много.

В освоенных землях рано или поздно неизбежно появлялись царевы люди, и голосовать ногами против власти приходилось снова. А в периоды нахождения под их контролем, как и позднее, когда бежать стало некуда, приходилось приспосабливаться к тому, что окружало. Причем изобретательности хватало надолго. Ну а поскольку в ответ на давление и притеснения не возникало мгновенной ответной реакции, создавалось глубоко ошибочное мнение, что русский народ всегда и все стерпит, которое широко распространилось как в правящих кругах, так и за рубежами России.

Люди понимающие осознавали, что после того, как все возможности для адаптации к ситуации иссякают, наступает взрыв. А если он происходит у многих одновременно, то получается беспощадный русский бунт, который оказывается бессмысленным, только если его никто не направляет.

Те российские монархи, которых старательно готовили к будущему правлению, знали об этой особенности национального характера и потому с помощью различных уловок старались не доводить подданных до температуры вскипания недовольства. Так, Александр I, вступив на престол в 1801 году, обнаружил, что финансы империи находятся в плачевном состоянии. Все доходы казны составляли в том году менее 78 млн руб., а расходы — 127 млн.

Император счел, что не стоит беспокоить подданных настолько неприятными сведениями, как и данными о том, что России крайне неохотно предоставляют кредиты.

А потому приходится усиленно печатать ассигнации. Поэтому отчеты государственного казначея барона А. И. Васильева, составленные по приказу императора, стали настоящей фикцией, все цифры в которой недобросовестно подтасовывались. В благодарность Васильев получил графский титул и пост главы образованного в 1802 году Министерства финансов.

Вот только масштабы выпуска ассигнаций скрыть было очень трудно. Если в 1802 году находилось в обращении ассигнаций на 230,464 млн руб., то в 1809-м — на 533,201 млн. Что соответствующим образом отражалось на ценах. Дороговизна усиливалась и вследствие вынужденного, после поражения от французов, присоединения к наполеоновской континентальной блокаде Великобритании.

И император попытался найти способы снижения расходов, для чего повелел:

«Исследовать причины неумеренного возвышения цен на жизненные припасы и войти в изыскание способов к отвращению сей общественной тяготы».

Министр морских сил адмирал П. В. Чичагов в записке, датированной 2 июня 1809 года, отмечал, что рост цен — в немалой степени следствие широко распространенного непорядка, причем на всех этажах власти. О том же писали и другие исполнители воли монарха, указывая, что при колоссальных военных расходах в военную кампанию 1807 года русская армия была голодной, одетой в рванье и босой. Проворовавшиеся же интендантские и провиантские чиновники годами избегали наказания.

А для противодействия падению уровня жизни обитателей столицы империи Чичагов предлагал реформировать петербургскую полицию, обирающую торговцев, которые, чтобы компенсировать эти траты, увеличивали цены.

«Улучшение полиции,— писал адмирал,— послужит весьма много к понижению цен на жизненные припасы».

Не меньшим злом, как считал адмирал, были действия чиновников высокого уровня, чьи странные распоряжения лишь ухудшали ситуацию. И дороговизна росла тем быстрее, чем больше правительство заботилось о ее уничтожении.

«Цены спадут без сомнения»

В итоге 2 февраля 1810 года появился подготовленный государственным секретарем М. М. Сперанским манифест, которым император обещал подданным прекратить выпуск новых ассигнаций, улучшить управление финансовой системой страны и многие другие преобразования. Но сдержать обещания Александру I не удалось.

В составленном для императора на рубеже 1810–1811 годов обширном труде историограф Н. М. Карамзин так описывал создавшееся положение:

«Две несчастные войны, французская и турецкая, в особенности шведская, заставили казну умножить количество ассигнаций; случилось необходимое: цены на вещи возвысились и курс упал, а разрыв с Англией довершил сие бедствие. Грузные товары наши могут быть единственно отпускаемы морем; число иностранных кораблей в русских гаванях уменьшилось, а произведения фабрик европейских, легкие, драгоценные, входили к нам и морем, и сухим путем. Исчезло всякое равновесие между ввозом и вывозом».

Карамзин предлагал все-таки остановить производство бумажных денег:

«Не выпускать их более: этого довольно; цены спадут без сомнения, ибо возвысились несоразмерно с прибавлением ассигнаций, но спадут постепенно, без кризиса, если Россия не будет иметь каких-нибудь несчастий».

А также снизить непомерные государственные расходы в самой бессмысленной их части:

«Сколько изобретено новых мест, сколько чиновников ненужных!

Здесь три генерала стерегут туфли Петра I; там один человек берет из пяти мест жалованье; всякому столовые деньги, множество пенсий излишних; дают взаймы без отдачи, а кому? Богатейшим людям. Обманывают государя проектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну; непрестанно на государственном иждивении ездят инспекторы, сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами».

Но главное, Карамзин предлагал, несмотря на обязательства перед Наполеоном, возобновить торговлю с Великобританией. О том же императора умоляли и другие приближенные. И в 1811 году британские суда под прикрытием флага Тенерифе начали приходить в российские порты.

С восстановлением внешней торговли и введением обязательного приема при всех расчетах ассигнаций их курс к серебру вырос в 1812 году почти втрое. Но ощутить все изменения к лучшему жители Российской Империи не успели. Наполеон решил наказать неверного союзника, и началось вторжение его войск в Россию.

Потребовались новые повышенные расходы на армию, а затем на восстановление разрушенной Москвы, на помощь разоренным землевладельцам западных губерний. Выплаты побежденных французов были на этом фоне почти незаметной мелочью. В 1815 году расходы казны составляли 391 млн руб., а военная контрибуция — 356 тыс. франков, или 337 тыс. руб. ассигнациями.

Непосильные для казны расходы, как и прежде, переложили на жителей империи, продолжив печать ничем не обеспеченных ассигнаций, что обусловило очередной взлет цен. Среднегодовой курс ассигнаций в 1816 году упал до довоенного уровня.

Призывы к патриотизму и обещания скорых улучшений жизни, повторявшиеся уже многие годы, не действовали. А возможностей для адаптации к трудным условиям жизни становилось все меньше во всех слоях общества. И назначенный в 1816 году председателем Департамента государственной экономии адмирал Н. С. Мордвинов писал:

«Никакая несправедливость личная, никакое оскорбление права общественного, как бы они чувствительны ни были, не могут иметь столь разительного действия на умы и сердца подданных, как прискорбие от потерянного монетою достоинства. При упадке монеты ропщет воин, негодует гражданин, лихоимствует судья… Превышение меры в выпусках бумажной монеты, по строгой правде, не может быть иначе представляемо, как в виде неприметного похищения частей из имущества каждого... Ропот этот распростерся по всем пределам государства».

Адмирал предупреждал:

«Все известные революции последовали от расстройства финансов и уклонения правительств от мер к благовременному исправлению их».

Так что возникновение тайных обществ было вполне закономерным явлением. И если бы заговорщики решились привлечь на свою сторону широкие слои российского общества, 1825 год вполне мог стать последним годом правления династии Романовых.

«Рубль расценивают только в 16 копеек»

К непопулярному способу решения проблем казны за счет населения прибегали и в последующие царствования. После русско-турецкой войны 1877–1878 годов вызванный работой печатного станка рост цен способствовал увеличению поддержки широкими слоями общественности антиправительственных элементов.

А выпуск ничем не обеспеченных бумажных денег в 1904–1905 годах привел к массовому, взрывному росту недовольства и первой русской революции. Причем опыт тех лет так ничему и не научил Николая II.

Масштабы печатания кредитных билетов, к которому приступили вскоре после начала Первой мировой войны, возрастали с каждым месяцем. Если на 1 июля 1914 года в обороте находилось бумажных денег на 1603,7 млн руб., то уже через год, на 1 июля 1915 года,— на 3755,6 млн.

А 20 ноября 1915 года, чтобы скрыть реальный объем выпускаемых кредитных билетов, решили печатать по миллиону однорублевых купюр с одними и теми же серией и номером. Так что еще через год, на 1 июля 1916 года, их количество выросло до 6628,3 млн руб. В 1917 году в среднем выпускали уже купюр на 1411 млн руб. в месяц.

К печатному станку прибегали все воюющие страны, но увеличение денег в обороте у некоторых из них не шло ни в какое сравнение с российскими показателями. Так, в Великобритании на 30 июля 1914 года обращалось £29 317 290, а на 28 мая 1919 года — £77 161 365. Примерно в той же пропорции — в 2–2,5 раза — выросли с 1914 по 1917 год и британские цены. За это время пшеница, например, подорожала вдвое. Причем несмотря на ожесточенную войну, которую вели с судами, доставляющими продовольствие в Великобританию, германские подводные лодки.

Цены в России в те же годы росли катастрофически. Уже в июне 1915 года на конференции Конституционно-демократической партии констатировали:

«Рост цен измеряется обыкновенно ростом цен пищевых продуктов, а таковые, сравнительно с недавним прошлым, повысились сильно, в иных отраслях потребления от 17 до 50%».

27 января 1916 года начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К. И. Глобачев докладывал в Министерство внутренних дел:

«К всеобщему изумлению, оказывается, что цены выросли буквально на все продукты на 50, 100, 200 и даже 500%».

В столице, как сообщал Глобачев, мясо первого сорта подорожало с 20–21 коп. за фунт до 60–65 коп. Еще больше выросла цена на сливочное масло — с 45–50 коп. за фунт до 1,5–1,8 руб. Генерал писал, что немалую вину за рост цен несут торговцы:

«Сообщаются сведения о колоссальных состояниях, нажитых в дни бедствия некоторыми купцами: один мясник за 2,5 месяца нажил свыше 140 000 рублей… Лица, близко стоящие к купеческой среде, рассказывают достойные увековечения истории о том, как ловкие спекулянты наживали в несколько дней сотни тысяч и из нищих становились миллионерами».

В игру, как констатировал Глобачев, желая нажиться на бедах населения, вступили и крупные финансисты:

«Банки через комиссионеров закупили на местах огромные запасы муки и зерна и держат их в своих складах; благодаря этому все руководство хлебными ценами зависит от банков: захотят они — выпустят на рынок часть зерна, и цены на муку понизятся; захотят — прекратят отпуск зерна, и цены поднимутся еще выше».

В результате, как свидетельствовали статистические данные, к началу 1917 года пшеница в различных губерниях подорожала где в 11, а где и в 16 раз.

Та же картина, как утверждалось в докладе Глобачева, наблюдалась и с сахаром. Причем спекулянты действовали в полном согласии и делясь прибылью с чиновниками, и не только с контролирующими торговлю.

«Обвиняя в мародерстве и мошенничествах купцов, общество не считает их единственными виновниками дороговизны; широко распространено мнение, что железнодорожные агенты своей неподготовленностью к серьезной работе и взяточничеством много способствовали тому, что столица терпит нужду в пищевых припасах.

Газеты и доклады переполнены сведениями о том, как и сколько требуют на железных дорогах за скорую отправку, перегрузку, выгрузку и пр.».

17 июня 1916 года правительство империи констатировало, что ситуация с дороговизной начинает угрожать действующей власти:

«Цены на предметы повседневного потребления продолжают неудержимо расти, и в настоящее время положение представляется столь обострившимся, что на местах на этой почве проявляются уже признаки народных волнений и власти оказываются вынужденными, пока, правда, в единичных случаях, прибегать для поддержания порядка к содействию вооруженной силы».

Отмечалось, что рост цен вызывает «всюду за границей настойчивое противодействие власти». А потому предлагалось создать особый Комитет для борьбы с дороговизной. Правда, генерал Головачев резко критиковал бесполезность прежних мер правительства:

«К сожалению, часть этих мер не достигла своего назначения вследствие того, что была создана лицами, не имевшими под рукой нужных сведений о торговле и финансовом состоянии страны, и оказалась, таким образом, нежизнеспособной; другая часть мер была извращена в исполнении низшими агентами власти».

После появления нового органа рост цен не остановился. Московский агент пароходного общества «Самолет» Н. П. Окунев записал в дневнике 3 января 1917 года:

«Обывательские стенания… масло сливочное 3 р. 40 к. фунт, говядина русская 75 к. фунт».

К февралю недовольство достигло такого накала, что, направленное оппозиционерами в антимонархическое русло, привело к свержению прежнего строя.

Однако при новой демократической власти ни со снабжением продуктами, ни с ценами ситуация не улучшилась.

17 мая 1917 года Окунев писал о падении курса рубля к довоенному уровню:

«Теперь уж наш рубль расценивают только в 16 копеек. Курица стоит 6 р., мясо 1 р. 05 к. фунт. За время от 1 марта по 1 мая брошено в оборот новых 1,5 млрд бумажек.

Непомерные требования к казенному сундуку уронят ценность бумажного рубля до грошей».

Его сведения о новой эмиссии денег не отличались точностью. По опубликованным позднее данным, с 1 июля 1916 года по 1 июля 1917 года было выпущено кредитных билетов на 13 055 млн руб. А за три следующих месяца — до 1 октября 1917 года — еще на 4235 млн. Страшное вздорожание жизни продолжалось.

В быт городских жителей прочно вошли «хвосты» — очереди. 18 июля 1917 года Окунев записал:

«Осмотрел свою жалкую обувь, надо бы сменить подошвы, да сказали, что дешевле 12 р. сапожник не берет. Новые ботинки можно купить рублей за 70, а если встать в хвост у "Скорохода", то надо посвятить на это 3 дня (дают отпуски на кормежку и за "нуждой", т. е. так сговариваются сами хвостецы, чередуясь между собой)… По тротуарам идти сплошь не приходится. Он занят хвостами: молочными, булочными, табачными, чайными, ситцевыми и обувными».

Но вскоре и стояние в бесконечных очередях перестало что-либо приносить. 31 августа 1917 года Окунев констатировал:

«Все эти продовольственные комитеты и разные зем- и реворганизации так запутали дело, что все только тем и занимаются, что что-нибудь прячут и вздувают цены на всякую необходимость».

К осени все устали от беспомощного и блиставшего только бесконечными и неисполненными обещаниями Временного правительства. Так что большевикам и левым эсерам не составило труда направить новую волну недовольства рабочих и солдат на свержение власти министров-капиталистов.

«Бесконечное обесценение марки»

Очень похожая ситуация складывалась в Германии, где власти активно использовали печатный станок. Если на 23 июля 1914 года в обращении находилось купюр в общей сложности на 1956 млн марок, то в середине 1919 года — на 37 139 млн. Так же, как и в России, огромное недовольство вызывала дороговизна. Разница заключалась лишь в том, что немецкой правящей элите удалось подавить революцию.

Но вслед за тем началась череда новых проблем. По Версальскому договору Германию обязали выплатить странам-победительницам огромные репарации. А новое правительство страны пыталось всячески оттянуть начало выплат и платить как можно меньше. Ведь отдать требуемые победителями 269 млрд золотых марок даже частями на протяжении десятков лет было тяжелейшим бременем для экономики и населения. А потому германские руководители прибегали к самым разнообразным уловкам.

Когда их на переговорах прижимали к стенке, они давали все требуемые обязательства. Но несколько недель спустя находили весомые аргументы для отказа от выполнения подписанных договоренностей.

Представители стран-победительниц были в ярости. В принятом ими на совещании в Сан-Ремо в апреле 1920 года заявлении говорилось:

«Германия не выполнила своих обязательств ни в отношении уничтожения военных запасов, ни в отношении сокращения численности армии, ни поставок угля, ни репараций, ни издержек по содержанию оккупационных армий.

По-видимому, она даже не обсудила, каким образом она могла бы пойти на выполнение своих обязательств».

Союзники угрожали оккупировать промышленно развитые районы Германии и начать самим взимать репарационные выплаты деньгами и продукцией предприятий, и германское правительство недолго поставляло уголь во Францию. Деньги из немецких чиновников просто выдавливали по капле. Британское правительство пыталось охладить пыл союзников и намекало, что с немцев затребовали в 33 раза больше, чем они сами получили после победы во франко-прусской войне 1870–1871 годов. Но французы твердо стояли на своем.

В 1922 году германское правительство настоятельно попросило о предоставлении моратория на выплаты как минимум на два года, объясняя невозможность найти деньги тяжелейшим финансовым состоянием страны. Ярость французов перешла все границы. Они доказывали союзникам, прежде всего англичанам, что немцы искусственно устроили экономический кризис, запустив на полную мощь денежный печатный станок. В ноте французского премьер-министра и министра иностранных дел Раймона Пуанкаре, направленной британскому послу в Париже маркизу Роберту Крю-Милнсу 20 августа 1923 года, говорилось:

«Германия в подтверждение своей просьбы приводила развал своих финансов, падение своей валюты, свою экономическую катастрофу. Но она ничего не сделала для приведения своего бюджета в порядок. Со времени заключения мира она вела политику расточительности и разрушения. Она держала тарифы своего транспорта на более низком уровне, чем где-либо. Она увеличила количество и содержание своих чиновников. Она экономила на взимании налогов, сопровождаемом всякого рода привилегиями и изъятиями для крупной металлургии и крупного судостроения. Она вновь соорудила огромный торговый флот, в настоящий момент конкурирующий в водах Америки с флотом Англии и нашим флотом. Она прорыла каналы, развила телефонные сети; короче говоря, она предприняла без счета всевозможные работы, которые Франция ныне должна откладывать. Для оплаты этих затрат Германия прибегла к огромной инфляции».

Пуанкаре писал, что за этот результат расплачивается в первую очередь немецкий народ:

«Вплоть до конца 1922 года Германия не переставала, таким образом, усугублять свое финансовое, экономическое и валютное положение… Она оставляла свободными руки магнатов крупной промышленности. Они делались все более могущественными в государстве и обогащались за счет самого германского народа. Под их давлением Имперское Правительство, вместо того чтобы искать средств к обратному водворению вывезенной ими валюты, упорствовало в своей политике беспорядочной инфляции; и начиная с декабря 1922 года бесконечное обесценение марки, непрерывный рост дороговизны, экономический и финансовый беспорядок приняли такие размеры, что они со дня на день могли вызвать в Германии самые прискорбные катастрофы».

В итоге франко-бельгийские войска оккупировали часть территории Германии и договорились о выплатах напрямую с крупными промышленниками. Но недовольство, вызванное гиперинфляцией, очень скоро проявилось неожиданным для германского правительства образом. Секретарь исполнительного комитета Коммунистического интернационала О. А. Пятницкий в 1933 году признавал:

«Что влияние фашистов росло вместе с недовольством широких масс, подтверждается следующими цифрами. Впервые они выставили свои кандидатуры в рейхстаг в мае 1924 г., во время инфляции, общехозяйственной разрухи и недовольства широких масс населения. Они тогда получили 1918 тыс. голосов… В июле 1932 г. они уже получили 13 732 тыс. голосов. Они использовали громадное недовольство масс (положением во время начавшегося в 1929 году мирового экономического кризиса.— "История"), главным образом мелкой буржуазии, чтобы стать у власти…

Вся полицейская власть Германии перешла к фашистам. Они делали выборы. Там, где не удавалось получить желаемых результатов выборов посредством террора, штурмовики просто подсыпали бюллетени, которых у них оказалось в изобилии. Правительство Гитлера—Гутенберга—Папена получило большинство и сейчас правит Германией "на законном основании"».

«А также недопоставкой»

А в СССР после ликвидации нэпа проблема дороговизны была решена раз и навсегда. Установлены государственные цены на все продукты и товары, менявшиеся в зависимости от возможностей социалистической промышленности и сельского хозяйства. То, что при этом по всей стране, за исключением Москвы и крупных промышленных центров, наблюдался хронический дефицит практически всего, было совершенно другим вопросом. Для недовольных отсутствием тех или иных продовольственных товаров существовали рынки. Не хочешь стоять в очередях за тем, что выбросили на прилавок,— иди и торгуйся с частниками.

Однако при малейшем признаке появления дороговизны советские люди, особенно те, чья зарплата оставляла желать много лучшего, не сумев приспособиться к изменениям, достаточно быстро стали реагировать на перемены к худшему. Взрыв их недовольства ростом цен и снижением расценок за труд, вылившийся в почти забытые властью за десятилетия протестные выступления, стал одной из причин скоропостижной отправки на пенсию главы партии и правительства Н. С. Хрущева в октябре 1964 года.

Л. И. Брежнев, учтя опыт предшественника и понимая, что продовольственную проблему все равно окончательно решить не удастся, заключил своего рода социальный договор с населением СССР. Люди не предъявляют особых требований, а власть сквозь пальцы смотрит на их балансирующие на грани закона способы приспособления к ситуации.

Однако после избрания в 1985 году генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачева ситуация переменилась. Недавний секретарь ЦК по сельскому хозяйству, которого считали одним из авторов Продовольственной программы, стал во главе партии, получил все рычаги власти и, казалось, наконец сможет решить продовольственные проблемы. Он безостановочно обещал улучшение жизни, но вместо этого начался рост цен и усилился дефицит продуктов. Граждане страны писали возмущенные письма в ЦК и Совет министров, обещания продолжались, а снабжение ухудшалось день ото дня.

В ЦК признавали, что продовольственный вопрос из-за резкого недовольства граждан страны превращается из социально-экономического в политический. В 1990 году член Политбюро ЦК КПСС А. С. Дзасохов писал о работе Секретариата ЦК:

«Среди первоочередных были вопросы об усилении организаторской работы партийных комитетов по политическому обеспечению уборки урожая и об усилении политической напряженности в связи с ухудшением обеспечения населения продовольственными и иными товарами».

Решения Секретариата ЦК в тот момент еще были полны оптимизма. В одном из них, принятом 7 августа 1990 года, говорилось:

«Практически повсеместно сложились условия для того, чтобы значительно пополнить ресурсы зерна, кормов, овощей, картофеля, смягчить напряжение на продовольственном рынке».

Но в то же самое время Р. И. Кузина из города Боровска писала в ЦК:

«Все соседние с Москвой области снабжают ее продовольствием, а для себя почти ничего не остается. В государственных магазинах прилавки пустые. Есть у нас в Боровске комиссионный магазин, но в нем не всегда купишь колбасу даже по 10 руб. за килограмм и мясо — по 6 руб. Не знаю, что подавать на стол семье».

Но в ЦК только признавали наличие проблем. В решении Секретариата ЦК от 28 августа 1990 года указывалось:

«Секретариат ЦК КПСС с большой обеспокоенностью воспринимает складывающуюся ситуацию с обеспечением населения продуктами питания и другими товарами народного потребления, которая приобретает все более острый характер. Это дестабилизирует политическую обстановку, отрицательно сказывается на морально-психологическом настроении людей, сдерживает осуществление мер по реализации социально-экономических проблем, что негативно влияет на ход перестройки».

Однако, кроме громких, но малозначащих слов, никаких конкретных мер не предлагалось. В ход, как и обычно в советское время, шли статистические данные, доказывающие, что произведено всего больше и лучше. Но полки в государственных магазинах оставались пустыми, а в возрождавшейся частной торговле цены все так же неуклонно росли.

Наконец в отдельных выступлениях и документах стала проскальзывать информация о том, что одна из причин нарастающего дефицита — усиленная работа денежного станка. И именно рост денежной массы «вызывает разбалансированность рынка» и ажиотажный спрос на продукты. Осенью 1990 года руководство СССР признало, что проблемы с едой вызваны отказом многих союзных республик передавать продовольствие по твердым государственным ценам в общесоюзный фонд.

22 ноября 1990 года Секретариат ЦК признал:

«В ЦК КПСС усилился поток обращений по продовольственным вопросам. Во многом это вызвано нарастанием ажиотажного спроса, а также недопоставкой продовольствия из других регионов по общесоюзному и республиканским фондам…

Надо иметь в виду, что имеющиеся в распоряжении республик, краев и областей продовольственные ресурсы с учетом собственного сельскохозяйственного производства в регионах и обеспечения поставок из общесоюзного и республиканских фондов позволяют не снижать достигнутого уровня потребления основных продовольственных товаров».

Но во многих регионах власти и хозяйственники оставались глухи к призывам отдавать ценный ресурс за дешевеющие рубли.

Однако Горбачев еще верил, что громогласными заявлениями, которые телевидение доносило до каждой советской семьи, хитроумными политическими комбинациями можно выправить положение. А главное, сохранить власть.

5 и 10 января 1991 года президент СССР подписал указы, которые в сохранявшей верность ему печати именовались Программой вывода страны из продовольственного кризиса. Отдел аграрной политики ЦК КПСС, в свою очередь, разработал обширный план мероприятий:

«Назрела настоятельная необходимость в разработке на союзном и региональном уровнях программ по увеличению производства зерна — "Зерно", мяса — "Мясо"».

Громких слов опять было написано и сказано очень много. Но в феврале 1991 года ответственный за сельское хозяйство член Политбюро ЦК КПСС Е. С. Строев констатировал:

«Опыт последних лет показывает, что выжать из деревни продовольствие за инфляционные рубли почти невозможно. Ведь не случайно во всех звеньях АПК (агропромышленного комплекса.— "История") нарастают бартер, натуральный обмен».

На этом в истории СССР можно было поставить точку, ведь копившееся много лет недовольство подошло к крайней границе, за которой действующая власть прекращала свое существование. В Кремле сколько угодно могли рассчитывать на успех в проведении трюков в стиле ГКЧП и надеяться, что силовые структуры не подведут. Забывая о том, что их сотрудники, как и весь народ, страдают от дороговизны, несмотря на особые пайки и прочие льготы.

Жаль только, что власть имущие этого не понимали. Они всегда предпочитают пересказывать историю в выгодном для себя ключе. А не усваивать ее уроки.

Евгений Жирнов