Случилось это в 1911 году, когда счет женщин-ученых в России шел уже на сотни. А всего веком раньше они были столь редкой диковиной — единицы, в наше время их сотни тысяч, а во всем мире — миллионы. Но и по сей день ученые-женщины считают, что подвергаются со стороны ученых-мужчин дискриминации по признаку пола, и даже создали науку для изучения этой несправедливости. Сегодня научный феминизм вполне самостоятельное научное направление, которое предметом своих исследований все чаще привлекает ученых-мужчин.
Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
Ученые читательницы
По данным заместителя гендиректора Российской государственной библиотеки, доктора исторических наук Александра Самарина, согласно подписным листам научных изданий, выходивших в нашей стране в конце XVIII века, с 1787 по 1800 год на «Теоретический и практический курс чистой математики в трех томах, сочиненный артиллерии штык-юнкером и математики партикулярным учителем Е. Д. Войтяховским в пользу и употребление юношества и упражняющихся в математике» подписалась одна женщина; на «Полный географический лексикон» профессора Лангера — три; на «Начертание естественных законов происхождения вселенной» в двух томах Ивана Ертова — одна. Итого — пять женщин на всю империю.
Правда, как пишет доктор исторических наук Ольга Валькова из ИИЕТ РАН, в те же годы гораздо больше женщин выписывали книги и журналы исторического содержания (103 дамы), философско-религиозного (36), «Экономический магазин» (20), «Журнал о земледелии для Всероссийской империи» (9). Кроме этого две дамы выписывали «Библиотеку ученую, экономическую, нравоучительную», а одна в 1794 году подписалась на «Санкт-Петербургские врачебные ведомости».
Понятно, что это далеко не полных список российских женщин, интересовавшихся в те годы наукой, это всего лишь данные, которые строго документированы. Дама могла выписывать то или иное издание не сама, а это делал по ее просьбе, например, муж. А кроме того, человек, который интересовался наукой в конце XVIII века, вряд ли ограничился бы только российскими изданиями, напротив, в его библиотеке должны были преобладать иностранные научные издания, выписываемые из-за границы. Иностранный язык не служил помехой, скорее проблемы у подписчиц могли быть с родным русским языком.
По данным Юрия Самарина, социальный состав женщин-подписчиц намного аристократичнее, чем подписчиков-мужчин. Среди них отсутствуют представительницы недворянских сословий, а более трети принадлежат к титулованной аристократии и генералитету, то есть из семей придворных и чиновников первых четырех классов в Табели о рангах, где с детства чаще говорили по-французски, а не по-русски. Но одно дело — выписывать умные книги и журналы, другое — самой заниматься научными исследованиями. Здесь тоже пальцев одной руки хватит, чтобы сосчитать таких дам.
Ученые дамы
Самая известная из них — княгиня Екатерина Дашкова (в девичестве Воронцова), которая была назначена Екатериной II на пост директора Петербургской академии наук (ныне РАН). Эта должность императрица ввела в академии для ее реальных руководителей, потому что бессменный на протяжении полувека президент академии наук фельдмаршал и гетман войска Запорожского граф Кирилл Разумовский, назначенный руководить российской наукой еще Елизаветой Петровной, выполнял в академии чисто бутафорскую функцию.
Кроме Дашковой часто вспоминают Анну Бунину, которая серьезно занималась филологией и теорией литературы. Она происходила из старинного дворянского рода, была принята при дворе Александра I и жила в столице на стипендии, предоставленные ей членами императорской семьи. Формально ее можно считать ученой в современном понимании этой профессии, получающей гранты на занятия наукой. Но на самом деле она была более известна грантодателям и широкой публике как Русская Сафо благодаря ее переводам стихов и собственным стихам.
Княгиня Авдотья Голицына (в девичестве Измайлова) принадлежала к высшему свету, ее петербургский салон на Миллионной улице пользовался большой популярностью среди просвещенной публики из высшего света, которую там угощали приглашенными учеными, в частности академиком Остроградским, и разговоры там велись на математические и философские темы. Но больше известна Голицына была своей красотой и прозвищем princesse Nocturne (Ночная Княгиня). Юный Пушкин писал о ней: «Отечество почти я ненавидел — / Но я вчера Голицыну увидел / И примирен с отечеством моим».
Позже оказалось, что результатом светских бесед princesse Nocturne с учеными, в основном математиками, стала ее монография «De l’analyse de la force» («Анализ силы»). Как пишет доктор Валькова, княгиня «собственноручно написала в Конференцию Петербургской академии наук, попросив дать отзыв на ее сочинение. Почтенное академическое собрание пришло в растерянность от подобного обращения и долго тянуло с ответом. В конце концов академики были вынуждены отнестись к просьбе серьезно, назначить рецензентов из своего круга и затем обсуждать сочинение княгини... Правда, ничего одобрительного о ее работе они сказать не захотели, что, в свою очередь, не обескуражило Голицыну и не помешало ей напечатать продолжение книги, а затем выпустить второе ее издание, уже в Париже, и третье — в Лондоне, на английском языке».
Известна была также благородная барышня Анна Турчанинова, которая в юности училась у монахов Киево-Братского монастыря (бывшей Киево-Могилянской академии) и, по воспоминаниям современника, «не имея еще двадцати лет от роду, избегала общества, одевалась неряхою, занималась преимущественно математическими науками, знала латинский и греческий языки, собиралась учиться по-еврейски и даже пописывала стихи, хотя весьма неудачно; у нас ее знали под именем философки». Продолжила учебу барышня Турчанинова в Париже у маркиза де Пюисегюра, где овладела основами животного магнетизма (впоследствии это направление месмеризма школы де Пюисегюра назовут психотерапией). Как раз владение методами гипноза вызвало к ученой барышне Турчаниновой интерес Николая I и, соответственно, «всего Петербурга».
Словом, с женщинами-учеными в России в те времена было негусто. Впрочем, негусто с ними было и в западной науке, единственная разница — Европа могла похвастаться женщинами, которые с XVIII века занимали профессорские должности и преподавали в университетах (самая известная из них — Лаура Басси из Болонского университета). Впрочем, любой может набрать в поисковике «женщины-ученые» и полюбоваться списками ученых женского пола прошлого, начиная с античности. Много времени их чтение не займет, они короткие и повторяют друг друга. Хотя может попасться и что-то нетривиальное, например, исследование Софьи Усеиновой из СПбГУ «Женщины-ученые в средневековом исламе», оно доступно в интернете и стоит прочтения хотя бы потому, что разрушает весьма опасные в наше время стереотипы.
Единственным сомнительным утешением для нашей национальной гордости может служить то, что в начале XIX века в русском литературном и разговорном языке стали общеупотребительными словосочетания «ученая женщина», «ученая дама» или просто определение «ученая», высказанное по отношению к женщине, причем не всегда в ироническом контексте. Но в целом отношение к ученым дамам, мягко говоря, было нетолерантное, грешил подобного рода сексизмом даже «наше все» А. С. Пушкин: «Не дай мне бог сойтись на бале / Иль при разъезде на крыльце / С семинаристом в желтой шале / Иль с академиком в чепце!».
От курсистки до академика
Ситуация начала меняться к концу века, что было связано с первой волной феминизма в 1860-е годы, когда собственно и началась организованная борьба женщин за свои права (забегая вперед, надо сказать, что вторая волна началась ровно век спустя, только теперь женщинам пришлось бороться за равные возможности реализации завоеванных ими прав). В нашей стране, имеющей, как известно, «особенную стать», первая волна феминизма имела особенность: она велась с оружием в руках. Во всяком случае, и Вера Фигнер, и Софья Перовская, и Вера Засулич были вполне учеными дамами и имели дипломы, последние две даже по два диплома — учительский и фельдшерский.
Как выглядела в глазах современников молодая женщина того времени, стремящаяся к науке, можно видеть на знаменитой картине Николая Ярошенко «Курсистка». Картина была написана в 1883 году, то есть на пике народовольческого террора, и впечатление на современников она производила двоякое: то ли конспекты ученая девушка несет под мышкой по мрачной, темной улице, то ли замаскированную под книги бомбу. Но какими бы ни были средства достижения цели, процесс, как говорится, пошел. К концу XIX — началу ХХ века женщины-ученые в нашей стране уже насчитывались десятками, среди них появились профессора университетов и даже члены-корреспонденты Императорской Санкт-Петербургской академии наук. А в 1895 году археолога графиню Прасковью Уварову (в девичестве княжну Щербатову) избрали академиком. Правда, она стала почетным академиком, то есть «ненастоящим», и ее имя сейчас отсутствует на сайте РАН в ретроспективном списке действительных членов академии с 1724 года.
О первых отечественных женщинах-ученых в современном понимании этой профессии (помимо вечной «дежурной» по российскому научному феминизму Софьи Ковалевской) можно почитать в работах Натальи Пушкаревой из Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. Она доктор наук, профессор, президент Российской ассоциации исследователей женской истории, глава Российского национального комитета в Международной федерации исследователей женской истории, визитирующий профессор по основам гендерной теории для историков в университетах Германии, Франции, США, Швейцарии, Австрии, Нидерландах и т. д. Ее работы доступны в интернете, легко читаются и весьма информативны, а намеренно перечисленные выше научные регалии профессора Пушкаревой могут дать представление о том, насколько серьезно «женский вопрос» стоит сегодня в мировой науке.
До революции 1917 года дипломы высших женский курсов (аналога университета для женщин, существовавшего с 1869 года) не могли служить допуском к испытанию на ученые степени, а если и давали это право в некоторых российских университетах, то «в случае выдержания испытания не давали права ими пользоваться». В переводе на современный язык потолком женского образования был бакалавриат. Магистерскую степень и далее они могли получить только в некоторых европейских университетах, в остальных, как и в России, женщин тоже не допускали в науку. Закон, упразднивший эти ограничения, был принят лишь в 1911-м, и на деле им воспользовались единицы. Иными словами, высшее женское образование было таким же «ненастоящим», как академическое звание графини Уваровой.
Новые обиды
Настоящим оно стало только при советской власти, когда женщин пустили в науку без ограничений. Согласно пункту №3 декрета Совета народных комиссаров от 27 мая 1918 года «все учебные заведения Республики… открыты для всех, без различия пола. За нарушение указанного декрета все ответственные лица подлежат суду революционного трибунала». В Европе и США примерно в это же время произошло то же самое, только там мужчин, руководивших образованием и наукой, трибуналом не пугали, вероятно, они сами испугались или, что менее вероятно, усовестились.
Утверждение гендерного равноправия в науке в советской России совпало с масштабной сменой научных поколений, многие старорежимные академики и профессора либо эмигрировали, либо сами ушли из науки, либо были вычищены оттуда новой властью как неблагонадежные. На их место пришла молодежь, в том числе женщины. Спустя десять лет, к концу 1920-х годов, в естественно-научных областях и медицине их было 40%, чуть меньше в гуманитарных науках (39%) и заметно меньше в сельскохозяйственных и технических. Правда, как показывает статистика, 60% женщин-ученых в те годы состояли на должностях низшего уровня, по сути «бессловесных» ассистенток-помощниц (лаборантов, аспирантов, чертежниц и т. п.).
Со временем статистика немного изменилась. Доля женщин в науке в нашей стране в разные периоды колебалась в интервале 30–40%, то их было столько же, сколько в остальных развитых странах. По отраслям науки их доли перераспределились несколько иначе, чем в годы НЭПа: в точных и естественных науках их стало меньше, в общественных и гуманитарных больше, как и в мировой науке. Во всех странах, включая СССР, сдвинулась вверх и медиана их научных должностей. Казалось, что еще нужно ученым-женщинам, занимайся своей наукой да радуйся. И это притом, что женщины-ученые давно перестали быть бессловесными ассистентками и лаборантками, их голос в науке стал отчетливо слышен. Достаточно только одного примера — Лизы Мейтнер, которая собственно и придумала атомную бомбу, ее, бомбы, мелкие детали потом доработали мужчины, включая Альберта Эйнштейна.
Но не тут-то было, идеальное гендерное равенство в науке так и не было достигнуто, появились новые обиды и новые теории про «высокие пороги» и «стеклянные потолки» для женщин в науке. Сейчас в РАН, то есть на самом высшем уровне научного генералитета, всего 5,49% женщин-академиков и 9,8% членов-корреспондентов. Такая же ситуация в западной науке, по данным последних докладов «She Figures» Еврокомиссии, женщины составляют около 43% от общей численности исследователей, имеющих научную степень, но на высших должностях в академической науке их всего 15%, то есть ровно столько же, сколько у нас.
Семья или наука
Вопросы, кто виноват в таком вопиющем неравноправии и что делать, возникли у женщин-ученых не сейчас, а более полувека назад, когда набирала силу вторая волна феминизма. Прежде всего виноватыми были, разумеется, ученые-мужчины, которые в силу своего мужского шовинизма как не могли на протяжении всей истории цивилизации, так и до сих пор органически не могут терпеть «академика в чепце». Но на этот раз ученые феминистки все-таки обратили внимание на причины, кроющиеся в них самих, точнее в их физиологии и психологии. Ведь они вынуждены совмещать карьеру ученого с природной обязанностью продолжения рода человеческого, не говоря уже о домашних семейных обязанностях.
Тут статистика была устрашающей. По данным Венского института демографии, 44% женщин-ученых в возрасте 40–45 лет не имели детей, у остальных 56% на каждую женщину приходилось 0,9 ребенка (каждая десятая женщина бездетна). В целом же у женщин, занимающихся академической наукой в Австрии и Германии, уровень бездетности был чрезвычайно высок, достигая 45–60%, что подтверждалось исследованиями разных лет. В отличие от венских, данные других исследователей были не столь драматичны: в Польше 25% женщин-ученых не имели детей, в Швеции — около 20%, во Франции и Испании — 10%.
В России вероятность остаться бездетной у женщины с ученой степень в два раза выше, чем у домашней хозяйки, и возраст рождения первенца у таких женщин — 29 лет, на пять лет позже, чем у женщин с менее высокой квалификацией. Неприятная, согласитесь, статистика, и вывод из нее был соответствующий: «Факт малого присутствия женщин в науке доказывает как раз то, что они стремятся к рождению и воспитанию детей и отказываются от научной карьеры в пользу реализации своих природных функций».
Далеко не все мужчины-ученые молча глотали инсинуации в свой адрес со ссылками их коллег-женщин на роддом и обязанность варить борщи. В 1995 году появилась довольно громкая публикация «Who Succeeds in Science: The Gender Dimension» («Кто преуспевает в науке: Гендерное измерение»). Его авторы Герхард Соннет и Джералд Холтон из Гарварда поставили целью подтвердить или опровергнуть гипотезу «стеклянного потолка» (glass ceiling), согласно которой существует реальный, но незримый барьер, не позволяющий женщинам занимать ведущее положение в своей профессиональной области, и гипотезу «порога», согласно которой женщины, сумевшие преодолеть ряд стоявших на их пути барьеров, как бы переступают порог, за которым половая принадлежность уже не сказывается на карьере.
Исследование довольно объемное и интересное, желающие могут познакомиться с ним в подробностях, оно доступно в интернете на английском языке, но еще интереснее выводы, к которым пришли Соннет и Холтон. Наличие семьи и детей не связаны с такими карьерными показателями, как место работы, занимаемая должность, научная продуктивность. Нет, Соннет и Холтон такой связи не отрицали, но «она стала более тонкой и трудно улавливаемой. Если научную карьеру рассматривать как путь со многими поворотами, то на каком-нибудь из них факторы, связанные с семьей, не могут не сказаться. В частности, как было обнаружено, карьера тех респодентов (24% женщин и 8% мужчин), которые выбрали место своей постдоковской стажировки, руководствуясь желанием быть вместе с супругом, сложилась менее удачно».
Надо отдать должное гарвардским бухгалтерам гендерности в науке, они ловко вывернулись из положения: дети и домашние обязанности женщин-ученых настолько тонкие, что их трудно измерить, зато легко измеряется то, как науке мешает любовь. Если треть ученых выбирает рай с милым / милой в шалаше, это их проблемы, а не общественные. Подвела итог второй волны феминизма в науке профессор Лонда Шебингер из Стэнфорда в своей книге 1999 года «Has Feminism Changed Science?» («Изменил ли феминизм науку?»). Она тоже доступна в интернете на английском языке и тоже весьма полезна для прочтения ученым дамам. А если в двух словах, то вывод профессора Шебингер таков: «Подлинно инклюзивная феминистская наука возможна… в конце концов (at last), со временем…»
Что делать
С тех пор ничего принципиально нового в науке о женщинах в науке (это не тавтология, а точное определение научного феминизма простыми словами) пока не было открыто. Зато на практике кое-что вдохновляющее случилось. С 1999 года в Австрии появилась Herda Finberg Programme, которая выделяет гранты молодым женщинам-ученым только за то, что они женщины. С 2006 года здесь действует аналогичная Elise Richter Programme для женщин-ученых постарше. С начала нашего века в Швеции, Швейцарии, Великобритании и Германии работают специальные фонды, основная деятельность которых направлена на поддержку женщин-исследовательниц и их семей, включая их семейные расходы (например, уход за детьми). Суммы выплат могут составить от €50 тыс. до €100 тыс. в год.
Фонды разные и ставят перед получательницами грантов разные условия: одни поощряют работу женщины-исследовательницы в том институте, в котором она работает на момент подачи заявки, другие, напротив, стимулируют миграцию ученых-женщин по университетам страны и даже зарубежным университетам. Также понятно, что денег в этих фондах на всех желающих не хватит, например, шведское правительство выделяет своему шведскому фонду €10 млн в год. Но главное, что они есть и общество наконец заметило, что ученая-женщина ко всему прочему еще мать и жена. Хочется надеяться, что до этого дойдет и у нас, все-таки архетип матери является системообразующим в нашем национальном мировоззрении. Но пока у нас едва не заклевали молодую новосибирскую ученую, которая сообщила президенту размер своей зарплаты. Да и в теории научного феминизма не все беспросветно — появился проблеск, который обнадеживает.
Кризис маскулинности
Маскулинность — это не только то, чем внешне и по поведению отличается мужчина от женщины, но и механизм функционирования патриархата, который гарантирует легитимность подчиненного (субординированного) положения женщин в обществе. С точки зрения социальной психологии это как игла в яйце для Кащея Бессмертного: он царствует, пока цела игла, сломается она — и конец его царству.
Источники и составные части маскулинности давно и хорошо изучены. Например, согласно теории, самого, пожалуй признанного авторитета в современном «мужиковедении» (как иронически называл эту науку профессор Игорь Кон) барона Энтони Гидденса из Кембриджа это: 1) потребность в доминировании над другими мужчинами в сфере общественной жизни; 2) двойной стандарт (то, что допустимо для мужчины, неприемлемо для женщины); 3) разделение женщин на «чистых» (на которых можно жениться) и «нечистых» (проституток, содержанок, ведьм); 4) понимание половых различий как священных и незыблемых; 5) представление о женщинах как о существах иррациональных, с неясными желаниями и действиями (женщина как проблема); 6) разделение труда по признаку пола.
Вопрос, имеет ли женщина в подобном обществе шанс на равноправие в какой-либо области, включая науку,— риторический. Вероятно, именно это имела в виду профессор Шебингер, когда обозначала срок окончательного раскрепощения женщин в науке: потом, когда-нибудь… Между тем кризис маскулинности — сейчас одна из самых модных тем в социальной психологии, Наметился этот кризис сравнительно давно, но в последние десятилетия идет ускоряющими по экспоненте темпами.
Самый недавний, но отнюдь не самый показательный пример этого,— отмена президентом Байденом запрета президента Трампа на службу трансгендеров в армии США. Других примеров, явных и не столь явных, но более значимых по масштабу последствий, масса. Достаточно набрать в поисковике «кризис маскулинности» и можно насладиться чтением подробностей того, как мужчина одну за другой теряет опоры для дальнейшей демонстрации своей гегемонии во всех областях жизни, в том числе в науке. И это обнадеживает.