Читай и помни

Музей истории ГУЛАГа издает и рассылает по России книги о советских политических репрессиях и терроре — это воспоминания осужденных, восстановленные спустя годы личные истории, публикация выводов первой советской комиссии, изучавшей Большой террор, исследование о влиянии сталинизма на культуру, очерк истории ГУЛАГа с момента его возникновения. Посылки — ящики с десятком книг — получают университетские, городские и сельские библиотеки, пожелавшие принять участие в проекте, получившем название «Другие книги». Пока музей собирает новые заявки на участие в проекте, “Ъ” решил рассказать об этих книгах.

Одну из своих миссий Музей истории ГУЛАГа видит в публикации наиболее значимых источников по истории политических репрессий в СССР. Идею же рассылать книги этой тематики по библиотекам директор музея Роман Романов позаимствовал у общества «Возвращение», созданного бывшим узником ГУЛАГа Семеном Виленским (1928–2016). Как рассказал “Ъ” господин Романов, еще в то время, когда это было запрещено, Виленский и его товарищи, бывшие солагерники, записывали и собирали воспоминания осужденных по политическим статьям. Позднее, как только это стало возможно, собранные материалы были изданы в виде книг, которые Виленский вместе с товарищами собственноручно развозили по региональным библиотекам, организовывали встречи с читателями.

«Мы написали в прошлом году письма в центральные библиотеки регионов, предложив им присоединиться к нашему проекту "Другие книги": принять от нас десять посылок с книгами и направить их в местные библиотеки. Три месяца собирали ответы. Согласие дали 40 регионов»,— рассказал “Ъ” заведующий библиотекой музея Алексей Миронов.

Отказов, по словам господина Миронова, не было, а молчание библиотек он объяснил влиянием карантина.

Благодаря издательской программе музея и Фонда Памяти были допечатаны дополнительные тиражи изданий, и к концу года книги в крепких фанерных ящиках отправились по адресам. Всего — 400 ящиков.

«Первым согласие дал Магадан — у нас там прочные связи с министерством культуры, да и регион тесно связан с нашей темой»,— отметил господин Миронов. Такие же посылки получили Карелия, Коми, ХМАО, НАО и ЯНАО, Калининградская, Ростовская, Томская и Новосибирская области, Красноярский край. На Северный Кавказ ящики с книгами уехали в Ингушетию, Кабардино-Балкарию и Карачаево-Черкесию, а вот Чечня на предложение еще не ответила. В музее знают, в какие именно библиотеки в итоге попадут посылки: регионы заранее присылали список конечных адресатов.

Проект продолжится и в этом году. «Мы принимаем новые заявки от библиотек — сельских, центральных, университетских. Обращения идут в основном из тех регионов, куда мы уже отправили посылки,— говорит господин Миронов.— Будем смотреть, сколько надо допечатывать книг».

“Ъ” прочитал книги, которые вошли в проект, и предлагает читателям также познакомиться с ними. К слову, часть изданий выложена в открытом доступе на сайте Музея истории ГУЛАГа.

Леонид Городин. «Одноэтапники. Невыдуманные рассказы». Музей истории ГУЛАГа. 2018

Книга «Одноэтапники» — это короткие рассказы о жизни ссыльных и заключенных. Лагерного опыта у ее автора Леонида Городина (1907–1994) предостаточно — тюрьмы, лагеря, стройки и лесоповалы. В местах лишения свободы он провел в общей сложности 15 лет. Его арестовывали четыре раза по обвинениям в контрреволюционной троцкистской деятельности. Первый раз — в 1928 году, когда ему исполнился 21 год. Он, токарь на трамвайном заводе в Киеве, распространял письмо Ленина к XII съезду — так называемое завещание Ленина, которое власть объявила троцкистской выдумкой. На свободу он окончательно вышел в 1954 году, после смерти Сталина. А полной реабилитации добился лишь в начале 1990-х.

Его рассказы — скорее штрихи к портретам, зарисовки о людях, которые сумели сохранить человеческое лицо и достоинство среди лагерной грязи, работы до кровавых мозолей и жестоких драк за еду.

Деликатные, к кому «даже вши не пристают», ответственные и заботящиеся о товарищах, организованные и корректные, не опускающиеся до «тыканья», способные обсуждать Достоевского и цитировать Пастернака. Встречи с такими людьми были глотком свободы, давали силы жить дальше. Характерно для Леонида Городина стремление видеть человеческое в матерых урках и радоваться, например, тому, что воры, оказывается, способны вкалывать за троих, когда могут сами выбрать время и объем задач.

К книге прилагается небольшой перечень обиходной лагерной лексики с пояснениями. Первоначально он появился исключительно для облегчения восприятия, но по мере написания воспоминаний стал перерастать в полноценный словарь. Работу над ним Леонид Городин завершить не успел, но собранные материалы Музей ГУЛАГА выпустил отдельным изданием под названием «Словарь русских арготизмов. Лексикон каторги и лагерей имперской и советской России».

Заглянул и к Фраеру. Он стоял на пронизывающем ветру и что-то записывал в тетрадку из грубой коричневой бумаги. В те годы бумага была большой редкостью. Я узнал бумагу, из которой была сшита тетрадка. На Руднике делали шлакоблоки. Цемент для них поступал в бумажных мешках. За пайку хлеба я покупал у работяг пустой мешок. Вытряхивал цементную пыль, разглаживал листы и изготовлял из этой бумаги табели.

За пайку, вероятно, была приобретена и бумага для этой тетрадки. Что он туда записывает?

Его вопрос, обращенный ко мне, все разъяснил.

— Не помните ли вы стихотворение Пастернака «Годами, когда-нибудь, в зале концертной…»? Я запамятовал, как там дальше после строчки: «Художницы робкой, как сон, крутолобость…».

Изо дня в день, у бочек на юру, на барачных нарах рылся он в своей памяти, извлекал оттуда стихотворные строчки и записывал в тетрадку. Затерялась строчка, слово — оставлен пробел. Со временем он заполнится. Сам ли вспомнит, товарищ ли подскажет.

Составилась богатая поэтическая антология. Его перевели в ОЛП «Капитальная», и я его потерял из виду. Но слухи об этой антологии ходили по лагерю. Многие из нас жили тогда, как верблюды в безводной пустыне, за счет своих горбов. Но мы, как и верблюды, поддерживали только свою жизнь. Он же поддерживал духовную жизнь и в других. Скольким людям чтение этой антологии было как глоток живительной воды в пустыне!

---

Ирина Ратушинская. «Серый — цвет надежды». Музей истории ГУЛАГа. 2018

«Мои заслуги перед родиной высоко оценены: семь лет лагеря строгого режима и пять лет ссылки. Этот приговор мне подгадали ко дню рождения, к двадцати девяти годам»,— пишет Ирина Ратушинская (1954–2017). Арестовали ее при Брежневе, осудили при Андропове, а освободили при Горбачеве в 1986-м. Срок она получила за свои стихи о том, как Родина пережевывает своих сыновей. Впрочем, среди записей, признанных клеветническими и идейно вредными и «уничтоженных путем сожжения», были и произведения Тютчева и Пушкина.

В Мордовию, в женский политический лагерь строгого режима, Ирина Ратушинская отправилась, уже прочитав книги Александра Солженицына. Знала, что выданную на этап селедку есть не надо — воды не дадут, молча сносила унизительные досмотры и придерживалась зэковского принципа «не верь, не бойся, не проси». Однако реальность оказалось не совсем такой, как в книгах. В столыпинских вагонах ее просили прочитать стихи, слушали ее рассказы, в том числе о Солженицыне, причем не только заключенные, но и конвоиры.

Оказалось, заключение — это не такой уж ад, если можно погладить кошку, обсудить мультфильмы, посадить цветы и овощи.

На зоне Ирина Ратушинская встретила участниц правозащитного движения и тех, кто попал под репрессии за веру. Их голодовки и забастовки сменяют одна другую. Если политические не сидят в ШИЗО, то лежат в лазарете. В лагере она поняла, почему политические так раздражают надсмотрщиков: они не чувствуют беспредельной власти над осужденными, у которых свой, человеческий кодекс чести.

Описание борьбы за убеждения чередуется с описаниями лагерного быта и хитростей, помогающих его очеловечивать: как сделать теплое белье для штрафного изолятора, как починить утюг и хлипкую печку, как смастерить колодец рядом с прорвавшейся водопроводной трубой, как получить удобрения для песчаной почвы и, на зависть надзирателям, вырастить огурцы…

Получился многоплановый рассказ об изнанке внешне благополучных 1980-х годов, закончившихся распадом СССР.

— Первая, первая, что одна едешь?

Первая — это я, по номеру клетки. Она в вагоне крайняя.

— Политическая.

— Ну?! Это что, ты в Андропова стреляла?

— Нет, я за стихи.

— Это как же за стихи? Против власти, что ли?

— Независимо от власти, вот они и обиделись.

— Про Бога, небось?

— И про Бога тоже.

— Это да, это они не любят. А почитай. Помнишь, нет?

Еще бы мне не помнить. Начинаю:

Не берись совладать,

Если мальчик посмотрит мужчиной —

Засчитай как потерю, примерная родина-мать!

Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына,

Как жестоко взамен научилась его проклинать!

Притихли. Слушают. Господи, да что они поймут — это ведь урки, половина из них сроду ни одной книжки не прочла. А с другой стороны, не все ведь урки, какой только люд не сидит по нашим тюрьмам! Слушают.

— Не разговаривать!

На рожон не лезу, лучше переждать вохровскую бдительность, все равно ее надолго не хватит. Через минут десять голос:

— Первая, ты нам на бумажку спиши и подгони в шестую, ладно?

Писать, в общем, рискованно. По советскому закону это квалифицируется как «распространение клеветнических документов в стихотворной форме». Перехватят — могут пришить новое дело. Но с другой стороны, не сидеть же в лагере семь лет, как мышь под метлой! Ведь этого КГБ от меня и добивается, чтобы я боялась давать людям свои стихи!

— Ты потом устроишься, ты грамотная. Будешь помиловки всем писать, тебе всего натащат.

— Это как — помиловки?

— Ну, прошения о помиловании, на Валентину Терешкову или на правительство. Мол, раскаиваюсь, осознаю свое преступление, прошу сбавить срок. Все так пишут.

— И помогает?

— Ни хрена не помогает, особенно если на Валентину Терешкову. Она вообще стерва, это же она зэковскую форму ввела и нагрудные знаки.

— Как так?

Тут уже начинает галдеть все купе, да и соседи подают эмоциональные реплики. Потом я еще и еще буду убеждаться во всеобщей зэковской ненависти к председателю Комитета советских женщин Валентине Терешковой. Ну хоть бы раз за четыре с лишним года отсидки услышала я о ней что-то хорошее!

---

Ольга Раницкая. «Метео-чёртик. Труды и дни». Музей истории ГУЛАГа. 2017

Можно ли восстановить историю человеческой жизни, если от него осталась всего лишь маленькая — с ладонь — книжечка с рисунками про чертика, работающего на метеостанции? Да еще если этой книжечке более шестидесяти лет, а создана она в Карагандинском лагере — Карлаге?

«Хорошо помню тот субботний день восьмилетней давности, когда в редакцию с проходной позвонил офицер МЧС и сказал, что его мама передала для меня письмо и какой-то сверток. Прочитала письмо, развернула сверток... Офицер тоже растерялся: "Я только сейчас понял, что привез. Поверьте, мама ничего мне не сказала, просто велела вам лично передать". В свертке оказалась книжечка из ГУЛАГа, которую вы сейчас держите в руках»,— вспоминает обозреватель «Новой газеты» Зоя Ерошок.

В 2009 году записная книжка попала ей в руки.

Шаг за шагом за несколько лет благодаря многим неравнодушным людям журналистка смогла узнать имя автора рисунков — Ольга Раницкая — и в общих чертах восстановить ее биографию.

Родилась она в 1905 году в Киеве. Участвовала в Гражданской войне. В 1938 году ее приговорили к пяти годам лагерей за шпионскую работу в пользу Польши. Срок отбывала в Карлаге, работала на метеостанции, где и рисовала похождения метео-чертика для своего сына Саши, по которому, вероятно, ужасно скучала. Из-за начала войны ей пришлось провести в Карлаге на четыре года дольше. После смерти сына в 1943 году отдала книжку солагернице — матери того самого офицера, что приходил в редакцию с письмом и свертком. В 1955 году власти признали обвинение ложным и полностью реабилитировали Ольгу Раницкую. После освобождения жила на Урале, удочерила двух девочек, потом вернулась на родину, в Киев, где и умерла в 1988 году. О лагерном прошлом она не говорила. Соседи по коммуналке запомнили ее как интеллигентную, чистоплотную женщину…

Книга стала плодом совместных усилий «Новой газеты» и Музея истории ГУЛАГа и собрала воедино результаты их поисков: протоколы допросов Ольги Раницкой, письма людей, встречавшихся с ней в Карлаге, ее соседей по киевской коммуналке, ее родственников и подруг. И, конечно, сама книжечка с метео-чертиком. Публикаторы подчеркивают: вне зависимости от меры наказания обязательным условием советских репрессий было уничтожение памяти о человеке. Сейчас эта память восстановлена.

Мне было объявлено, что дело мое прекращается. Однако меня из тюрьмы не освободили, и через полгода был объявлен приговор Особого Совещания о заключении сроком на 5 лет «по подозрению в шпионаже». Фактическое освобождение последовало 12/VIII 1946. За эти годы погиб на войне мой муж, покончил с собой сын, утрачено всё. Вернуться к оставшимся в живых родным я не могла, да и опасалась скомпрометировать их. Живу в Караганде, куда из-за моей тяжелой болезни приехала моя мать (73 лет). В апреле 1953 г. я была амнистирована, но что изменил в моей жизни этот факт? Морально это не удовлетворяет, т. к. прощение предусматривает вину, я же прожила эти годы с неизменной обидой и болью в душе от нелепости незаслуженного наказания (за что?). Практически же это не вернуло мне утраченного — дорогого имени, семьи и возможности в мои годы жить на родине с близкими людьми. Семью, сына — не вернут.

---

«Художник Борис Крейцер. Папка с эскизами». Музей истории ГУЛАГа. 2018

В 50-х годах прошлого века в городах стали появляться люди — ученые, писатели, художники. Молчаливые, изможденные, они прибывали из лагерей, но предпочитали не говорить о прошлом.

Талантливый иллюстратор и оформитель книг Борис Крейцер также не распространялся о том, что ему пришлось пережить во время двух своих арестов и ссылок. В своей автобиографии он писал, что вернулся к творчеству «после долгого перерыва». Но освободившись, он поставил перед собой цель — добиться официального подтверждения своей невиновности.

Еще в ссылке он писал заявления о том, что признание в шпионаже в пользу Японии его заставили подписать сотрудники НКВД после издевательств и избиений. Писал Сталину, писал Берии, а после смерти Сталина писал еще больше.

В итоге КГБ разрешил ему приехать в Ленинград, и с ним заново начал работать следователь. Более того, Борис Крейцер смог воплотить мечту многих репрессированных — добился очной ставки со своим мучителем из НКВД, которому следователь также задавал неудобные вопросы о фальсификации уголовного дела. Художника признали несправедливо осужденным. Он был реабилитирован.

О том, что среди узников ГУЛАГа был известный иллюстратор Борис Крейцер, в Музее истории ГУЛАГа узнали, обнаружив на аукционе папку с эскизами детских деревянных игрушек, выполненных художником по заказу НКВД. А руководитель проекта «Возвращенные имена», историк Анатолий Разумов добавил новые подробности: по материалам уголовного дела, Борис Крейцер был приговорен к расстрелу, но чудом сумел этого избежать.

Книга выполнена как перевертыш: с одной стороны представлены работы мастера — иллюстрации и обложки книг, с другой — материалы уголовного дела, допросы, воспоминания друзей о его жизни в заключении и, конечно, эскизы детских игрушек, которые никогда не были изготовлены.

ВОПРОС РЕЙНЕРУ: Вы знаете сидящего перед Вами гражданина?

ОТВЕТ: Нет, сидящего передо мной гражданина я не знаю.

ВОПРОС КРЕЙЦЕРУ: Вы знаете находящегося перед Вами гражданина?

ОТВЕТ: Да, узнаю. Это Рейнер, который в 1938 году вел следствие по моему делу. Он допрашивал меня в 822 или 828 кабинете УНКВД Ленинградской области. Личных счетов с Рейнером я не имею.

ВОПРОС РЕЙНЕРУ: Теперь Вы не припомнили, кто находится перед Вами?

ОТВЕТ: Я подтверждаю, что я работал в 822 или 828 кабинете УНКВД ЛО в 1938 году и допрашивал в одном из этих кабинетов арестованных. Я припоминаю, что сидящего передо мной гражданина мне приходилось допрашивать в 1938 году, но его фамилии я в настоящее время не помню. С этим гражданином я никакой связи в личной жизни не имел и поэтому личных счетов к нему не имею.

Он никогда, конечно, не упоминал ни об избиениях, ни о пытках, которые ему пришлось пережить в тюрьме. Борис Генрихович в разговорах часто вспоминал о тюрьме и ссылке, но обычно это были какие-то забавные эпизоды. Я помню, как моя мама однажды все-таки решилась спросить: «Борис Генрихович, как это было — сидеть в камере смертников?» Он ответил: «Да, Вера Александровна, все как-то спокойно, идет жизнь, баланду приносят. Каждую ночь, конечно, кого-то забирают. А потом, днем, опять все тихо, как всегда. Только на руках шесть пальцев. Сосредоточусь, пересчитываю: раз, два, три, четыре, пять. Чуть отвлекусь, смотрю — шесть! Вот такую странную штуку мозг выкидывал».

Спасло его почти чудо. Когда конвой пришел забирать приговоренных для перевозки в тюрьму, где исполнялись смертные приговоры, произошла неувязка. Принимая осужденных для расстрела, конвой был обязан проверить анкетные данные: имя, фамилия, отчество, год и место рождения. По их сопроводительной бумаге приговорен был немец Б. Г. Крейцер, родившийся в городе Бинце. В тюрьме же сидел еврей Б. Г. Крейцер, родившийся в Грозном. Ему велели отойти в сторону. Также в сторону отправили и какого-то китайца, который считал свой возраст не от рождения, а с момента зачатия. Их вернули в тюрьму. Пока дело выяснялось, в верхах произошли изменения, «тройки» были отменены, их приговоры стали недействительны. Куда девать недорасстрелянного Крейцера, было непонятно. Пересмотрев дело, Особое совещание приговорило его к восьми годам лагерей.

---

«Вы-жившие. ГУЛАГ. Сборник графических новелл. Воспоминания жертв массовых репрессий». Музей истории ГУЛАГа. 2019

Назвать эти рисунки комиксами — язык не поворачивается, но в действительности это так. Их авторы передали в рисованных историях жизнь четырех семей, попавших под каток репрессий. Истории — рядовые для советского времени. Девочка переписывается с сосланным отцом, а когда он умирает в лагере из-за болезни, решает стать врачом… Девушка работает с немцами ради того, чтобы достать поддельные документы для красноармейцев и спасти их, а после войны попадает на каторгу по обвинению в сотрудничестве с фашистами…Исследователь Сибири строгает детям деревянные мечи, а потом его отправляют на Соловки и расстреливают в Сандармохе…Раскиданные по детским домам братья и сестры, соединившись вновь, пытаются найти фотографии родителей…

Несмотря на то, что это довольно условные рисунки, а не документальные фотографии, от переданного духа времени и эмоций перехватывает горло.

Папа составил большой путеводитель по Соловецкому архипелагу, которым и в настоящее время пользуются ученые. Иногда ему удавалось рисовать, и это было большой радостью — отдаться на досуге любимому занятию. Также папа работал над переводом на русский язык карело-финского эпоса «Калевала». 15 мая 1935 года он нам сообщил, что закончил работу и передал ее в монастырский музей. Мама обратилась в общество помощи политзаключенным. Екатерина Пешкова, жена писателя Максима Горького, помогла маме «в виде исключения» получить разрешение на свидание. Когда мама приехала на Соловки, ее продержали пять дней, пока наводили справки. Думали, что она авантюристка, настолько невероятно было получить туда свидание.

---

Евгений Добренко. «Поздний сталинизм: эстетика политики. Том 1, 2.». Новое литературное обозрение. 2020

Историк культуры, профессор Шеффилдского университета (Великобритания) Евгений Добренко изучает эпоху позднего сталинизма (1946–1953) — «самых глухих годов», времени «окаменения революционной лавы». Для автора это время рождения советской нации: ничего не происходит, революционная волна оседает, ей на смену приходит рутина построения социализма. Историк подчеркивает, что тогда «был создан миф о войне и советском величии, о зависти высокомерного Запада и русской национальной исключительности, об обидах и украденной славе», и в таком контексте советская нация коллективно осознала себя.

В процессе рождения нации ключевую роль сыграли два фактора — страх и идеологическое наполнение, считает автор.

Идеология продвигалась через культуру, поэтому искусство в те годы было высоко политизированным. Однако исследователя интересуют не очевидные политические манифесты, а «манипуляции семиотического и символического характера» в литературе, кино, музыке, театре. Эти влияния вплетаются в культурную и историческую память разных социальных групп и оказывают на нацию серьезное влияние вплоть до подмены реальности, уверен автор. По его мнению, дыхание позднего сталинизма ощущается и сегодня: в нем общество ищет «духовные скрепы» для нового создания нации. Это научное исследование, стиль — соответствующий. Впрочем, любознательному читателю поиск вместе с автором «эстетических модусов, тропов и фигур политики позднего сталинизма» принесет интеллектуальное удовольствие и позволит по-новому взглянуть в том числе и на современную реальность.

В действительности же идеология является набором представлений, которые (для того чтобы стать частью или даже мотивом для политического действия) должны быть укоренены в массовом сознании. Чистой пропагандой процесс индоктринации не исчерпывается. Одних политинформаций и простого чтения газет мало для трансформации массового сознания и социальной мобилизации. Для того чтобы быть эффективным, этот процесс нуждается в трансформации самой реальности. Хотя газета играет здесь важную роль, она не воздействует напрямую на сферу воображаемого, а тем более — бессознательного. Здесь, бесспорно, ключевая роль принадлежит эстетике. Соцреализм не был простым набором канонизированных текстов, он не был и только доктриной и не являлся лишь институциональной машиной. Свое завершение эта эстетика находила в выходе за пределы искусства, в преобразовании самой жизни, в политике — через ее эстетизацию и создание «государства как тотального произведения искусства».

Перенос этой ложной симптоматики на все общество требовал глубокой деформации как актуальных политических событий, так и истории. Соцреалистическое «изображение жизни в формах самой жизни» оказывается адекватным стилистическим оформлением этой стратегии, по-разному реализуемой в разных жанрах. И если результат этих репрезентационных усилий выглядел неправдоподобно, то вовсе не потому, что здесь использовались какие-то элементы фантазии или формы условности, но потому что сталинизм основывался на теориях заговора, всякое отражение реальности в которых было заведомо искаженным безо всякой фантастики. Оно было вполне фантастическим, как фантастичен мир конспирологической паранойи, которым пронизан сталинизм. Лежащий в ее основе страх перед несуществующим заговором требовал подтверждения, находя его в рационализации и драматизации, в которых теория заговора как будто материализовывалась. Производимая в результате параллельная реальность представлялась искаженной, сдвинутой, искривленной. Ее «правдивое изображение» в формах «самой жизни» лишь усугубляло и эксплицировало эти деформации. Погруженный в конспирологические теории Сталин был одновременно манипулятором и жертвой собственных манипуляций.

---

Томаш Кизны. «Большой террор. 1937–1938». Музей истории ГУЛАГа. 2020

Польский фотограф и журналист Томаш Кизны собрал в книге снимки жертв советских политических репрессий. Карточки были сделаны в тюрьме сотрудниками НКВД незадолго до расстрела арестантов. Оригиналы хранятся в Центральном архиве ФСБ РФ. Женщины, мужчины, молодые и старые. В глазах — ужас, обреченность, надежда, неверие в происходящее.

Это самый выразительный и страшный фотодокумент сталинских времен, говорит Томаш Кизны.

Следом за портретами идут снимки мест расстрелов и массовых захоронений — эти фотографии автор альбома сделал сам, объехав разные уголки бывшего Советского Союза. В поездках Томаш Кизны встречался с очевидцами и детьми расстрелянных и записывал на видео их воспоминания о Большом терроре. Эти разговоры, также вошедшие в книгу, показывают, что нанесенная государством травма остается на всю жизнь. Боль потери близкого человека усугубляется болью неизвестности: что с ним стало, где он похоронен?..

Для близких, которым удалось дождаться обнародования этих снимков, они имеют особенное значение: возвращают из небытия последний взгляд родных, пропавших без вести несколько десятилетий назад. Память жадно схватывает этот образ и цепко держится за него, как за воспоминания последних минут ареста и расставания. Люди годами возвращаются к этим фотографиям, пытаясь найти в них хоть малейшую подсказку, чтобы понять, что чувствовали и что пережили их близкие. Изо всех сил вглядываются в изображения, находя в них крупицу утешения или еще большую боль.

---

«Первое слово правды». Музей истории ГУЛАГа. 2020

После смерти Сталина в 1953 году десятки тысяч родственников осужденных начали обращаться в высшие властные инстанции, пытаясь добиться пересмотра уголовных дел и освобождения родных. Самым влиятельным семьям это удалось. В итоге на высоких совещаниях все чаще поднимался вопрос, что же все-таки произошло в стране за время правления Сталина. Была создана комиссия во главе с директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Петром Поспеловым. Работа с документами и свидетелями шла месяц в условиях строжайшей конспирации. Результатом стал «Доклад Комиссии ЦК КПСС Президиуму ЦК КПСС по установлению причин массовых репрессий против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде партии. 9 февраля 1956 г.», содержавший жуткий фактический материал о массовом терроре, развязанном во второй половине 1930-х годов. Это было первое слово правды о преступлении Сталина против народа. Документ разбит на подразделы: «Приказы НКВД СССР о проведении массовых репрессий», «Искусственное создание антисоветских организаций, блоков и различного рода центров», «О грубейших нарушениях законности в процессе следствия», «О "заговорах" в органах НКВД», «Судебный произвол Военной Коллегии Верховного Суда СССР».

Зачитывая выводы комиссии на президиуме ЦК КПСС, Петр Поспелов не мог сдержать слез.

Этот документ стал частью выступления Хрущева на XX съезде КПСС, в котором говорилось о культе личности Сталина. В книге впервые публикуется полный текст доклада в сопровождении научного комментария.

Хрущев, Первухин, Микоян: Несостоятельность Сталина раскрывается как вождя. Что за вождь, если всех уничтожает. Надо проявить мужество, сказать правду.

т. Молотов: На съезде надо сказать… Но 30 лет мы жили под руководством Сталина — индустриализацию провели. После Сталина вышли великой партией.

т. Каганович: Историю обманывать нельзя, факты не выкинешь. Мы несем ответственность. Но обстановка была такая, что мы не могли возражать.

т. Булганин: Если съезду не сказать, будут говорить, что мы струсили. То, что вскрылось — мы не знали. Списки на 44 тыс.— невероятный факт.

т. Ворошилов: Более основательно подготовить. Согласен довести до партии (до съезда). Осторожным нужно быть. <…> Сталин осатанел (в борьбе) с врагами. Тем не менее у него много было человеческого. Но были и звериные замашки.

Микоян: Мы не можем не сказать съезду. Впервые самостоятельно обсуждать можем. Как относиться к прошлому? За провал в сельском хозяйстве разве можно простить? Если бы люди были живы — успехи были бы огромны.

т. Маленков: Считаю правильным предложение сказать съезду. Никакой борьбой с врагами не объясним, что перебили кадры. «Вождь» действительно был «дорогой».

---

«Атлас ГУЛАГа. Иллюстрированная история советской репрессивной системы». Музей истории ГУЛАГа. 2018

В издании собраны основные даты, понятия и события истории советских политрепрессий. Хронология берет отсчет с ноября 1917 года, когда были учреждены революционные трибуналы, осуществлявшие красный террор. Спустя пять месяцев были созданы лагеря принудительных работ, ставшие потом основой ГУЛАГа. А к 1921 году на территории РСФСР было уже 122 лагеря. Составители атласа — специалисты Музея истории ГУЛАГа — рассказывают о практике взятия заложников во время крестьянских восстаний, о расправе с «классовыми врагами», об отправке крестьян в спецпоселения на принудительные работы — без вещей, еды и инструментов.

В основном это сухие факты, иногда перемежаемые цитатами из свидетельств жертв репрессий. Но читать больно даже сухие отчеты инспекторов, которые констатируют: в ссылках 80% детей заболели, в скором времени половина из них умрет.

Значительная часть книги посвящена структуре и экономике ГУЛАГа, способам выживания в его системе. Освобождение начинается с 1953 года, но политические репрессии продолжатся и после этой даты.

Для подавления сопротивления различных групп населения вводилась новая карательная мера, до революции в России не применявшаяся,— взятие заложников. В качестве заложников арестовывали представителей всех слоев населения. В первую очередь брали наиболее известных и уважаемых членов общества. Заложники подлежали поголовному расстрелу в случае каких-либо антисоветских выступлений или волнений в данном населенном пункте или местности. По этой причине в концлагерях часто производились расстрелы заключенных. В ходе подавления правительственными войсками Тамбовского крестьянского восстания (1921 год) была создана большая группа полевых концлагерей для заложников, в числе которых преобладали дети, женщины и старики. На 1 августа 1921 года в 10 концентрационных лагерях, по неполным данным, содержалось 1155 малолетних детей, в том числе 397 детей в возрасте до 3 лет и 758 — в возрасте до 5 лет.

В 1940 году ГУЛАГ объединял 53 лагеря с более чем 600 лагерными отделениями и лагпунктами; 425 исправительно-трудовых колоний; 50 колоний для несовершеннолетних; 90 «Домов младенца» для детей заключенных матерей; 162 приемника-распределителя для беспризорных и безнадзорных детей. На 1 января 1941 года 1 876 834 заключенных содержались в исправительно-трудовых лагерях и колониях, из них 555 589 человек (29,6%) отбывали наказание за контрреволюционные преступления. Наряду с ГУЛАГом в структуре НКВД СССР существовали и другие Главные управления лагерей: лесной промышленности, железнодорожного строительства, промышленного строительства, горнометаллургических предприятий и ряд других. Большинство из них были образованы в 1940-е годы на базе производственных отделов ГУЛАГа. Специализированные лагерно-производственные управления имели в своем подчинении десятки лагерных подразделений с сотнями тысяч заключенных. На сегодняшний день российские историки выявили и описали 476 лагерных комплексов, существовавших в разные годы на территории СССР.

Анастасия Курилова