Отсутствие инвестиций в бизнес и его массовый уход в несостоятельность — такие процессы последних лет ускорились за время пандемии, считает управляющий партнер юридической фирмы «Дювернуа Лигал» Егор Носков. Он рассказал корреспонденту BG Марине Царевой, как практика привлечения к субсидиарной ответственности тормозит развитие бизнеса, чем юристы похожи на врачей и почему судиться в России удобно, но не справедливо.
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
BUSINESS GUIDE: Спрос на какие юридические услуги возрос во время пандемии?
ЕГОР НОСКОВ: Юридические компании нашего профиля специализируются на услугах для частного бизнеса, доля которого в России не растет уже более семи лет: крупных иностранных инвестиций даже в средний сектор не наблюдается со времен «Очакова и покоренья Крыма». Из-за этого уменьшается количество сделок и инфраструктурных проектов, сопровождением которых могут заниматься юристы. Обслуживанием госкорпораций или государства в любом виде обычно занимаются «придворные» фирмы — тут можно провести аналогию с госзакупками. Давно существующие компании широкого профиля были бы рады работать с министерствами и ведомствами, но в тендерах они побеждают нечасто, ведь по закону о закупках основным фактором при выборе поставщика является цена. На мой взгляд, юридические услуги по определению нельзя выбирать по такому критерию: профессионалы высокого уровня не могут стоить дешевле всех. В итоге в тендерах, даже в крупнейших, зачастую побеждают никому не известные юрфирмы. Например, если посмотреть рейтинг российских фирм по выручке, то миллиардные обороты там могут быть у неизвестных на рынке компаний.
Все остальные фирмы занимаются обслуживанием реального частного сектора, представленного российскими и зарубежными компаниями. Еще до пандемии мы наблюдали уменьшение частных бизнесов и их массовый уход в несостоятельность. Такая тенденция сохраняется уже несколько лет. Фактически пандемия только ускорила эти процессы.
BG: Учитывая фактическое отсутствие помощи, как сейчас обстоят дела у юркомпаний, работающих с бизнесом?
Е. Н.: Юридическая отрасль пострадала меньше других, жаловаться здесь не очень прилично. Суды не прекратились — их количество даже увеличилось. Из-за финансовых затруднений обострились конфликты между акционерами компаний и их финансовые взаимоотношения, прибавилось банкротных процессов. Новые сделки по слиянию и поглощению — это то, с чем в прошедшем году сталкиваться почти не приходилось. Раньше они были основой деятельности нашей компании на протяжении десяти лет. «Дювернуа Лигал» сопровождала те сделки, которые были достаточно крупными, чтобы нанимать профессиональную юридическую фирму, но недостаточно крупными, чтобы идти сразу в международную компанию, представленную в России. Поэтому, если говорить о юридической отрасли, то она пострадала в меньшей степени. Однако произошедшее свидетельствует о нездоровых процессах в обществе и государстве в области защиты прав и интересов граждан.
BG: Почему?
Е. Н.: Не может быть здоровой ситуация, при которой основной доход юристов получается от представления клиентов в уголовных делах, а их количество продолжает бить рекорды. Есть дела о мошенничестве, которые возбуждают после многих гражданско-правовых конфликтов, а теперь это усугубляется привлечением к субсидиарной ответственности: Верховный суд через созданную практику открыл ящик Пандоры. На фоне и без того депрессивной экономической ситуации это приводит к чудовищным результатам. Всех без исключения выпускников юридических вузов: юристов, судей, прокуроров, работников следственных органов — учили, что в ООО ответственность учредителя ограничивается его вкладом в уставном капитале. Этот инструмент был придуман еще в Древнем Риме именно для обособления личного от «проектного» имущества и используется во всем мире для того, чтобы при открытии новых бизнесов снять у предпринимателей страх перед потерей личного имущества.
Практика привлечения акционеров и менеджмента компании к субсидиарной ответственности останавливает предприимчивых граждан. Они не идут на риск и не развивают новые отрасли. Понятие ограниченной ответственности было создано именно для того, чтобы можно было обособить определенное имущество и рисковать только им. Конечно, для юридических компаний это хлеб и жаловаться на недостаток работы не приходится. Но считать ситуацию здоровой нельзя. Эти процессы были запушены в судебной системе, которая пыталась защитить вкладчиков от недобросовестных банкиров, однако на деле вышло по-другому. Сейчас я с трудом представляю себе молодого предпринимателя, готового открыть бизнес с осознанием, что в случае ошибки отвечать он будет не только им, но и всем имуществом.
BG: Получается, у предпринимателей остается всего одна попытка?
Е. Н.: Да, и еще несколько лет назад такой ужасающей практики не было. С 2014 года реальный бизнес сокращается, происходит все большее огосударствление экономики. Я не придерживаюсь широко распространенного мнения, что это хорошо. В здоровой экономике должно быть большое количество разнообразных предприятий, которые будут конкурировать между собой и давать более высокое качество услуг и товаров. Чтобы так было, люди должны не бояться принимать на себя коммерческие риски и, в случае неверного расчета, не оставаться без имущества.
Для юридической отрасли время неплохое, работы достаточно, но это не та деятельность, которой хотелось бы заниматься. Здесь юристов можно сравнить с врачами, которые наверняка не получают большого удовольствия от работы в хосписе. Мы находимся в ситуации, когда ничего не создается, а только разрушается: люди с активной жизненной позицией попадают в тюрьму, теряют сбережения или вынуждены уезжать за границу. Такая работа конечна: когда большинство клиентов обанкротится, юридический бизнес современного образца на этом и закончится. Все постепенно вернется на уровень стряпчих, который существовал в России до судебной реформы 1864 года.
BG: Можно ли после длительного депрессивного периода ожидать увеличения количества уголовных дел о мошенничестве?
Е. Н.: Статистика по количеству уголовных дел о мошенничестве лукавая, потому что в нее входит как, например, вошедший в фольклор обман граждан по телефону под видом службы безопасности банка, так и последствия любой сделки, в которой одна из сторон осталась ею недовольна. Уголовное дело по факту мошенничества может возбудить бесконечное количество подразделений правоохранительных органов, поэтому у предпринимателей велик соблазн сразу обратиться в СК или МВД, а не в арбитражный суд, если часть коммерческих взаимоотношений их не устроила. Количество дел о мошенничестве с каждым годом растет в геометрической прогрессии: сложно найти крупное предприятие, которое не столкнулось бы с уголовным делом или попыткой его возбудить.
При экономическом росте компании выполняют свои обязательства гораздо аккуратнее, поэтому конфликтных ситуаций в принципе меньше. Споры возникают на безденежье, которое сейчас прогрессирует. Политической воли на изменение ситуации мы не наблюдаем, поэтому я не думаю, что 2021 год будет отличаться от 2020-го в лучшую сторону.
BG: Что должно произойти, чтобы изменения случились?
Е. Н.: Этого должен кто-то захотеть в политическом руководстве. Но в России одну половину экономики составляют вертикально интегрированные компании с госучастием, а другую — сотни тысяч маленьких предприятий, которые по большей части сейчас не процветают. Конечно, в краткосрочной перспективе кто-то в этой ситуации выживет, юридические фирмы — точно: им не требуются постоянные инвестиции в основные средства, не надо платить высокие налоги на землю и имущество.
BG: Чего еще стоит ждать в виде последствий пандемии?
Е. Н.: Будет расти количество уголовных дел о неуплате налогов. Мораторий, введенный на время пандемии, закончится, а денег не прибавится. У государства же нет никакого намерения выдавать гранты на уплату налогов и поддерживать бизнес прямыми субсидиями. Нам много говорят о стабильности как о благе, но стабильность, очевидно, бывает не только благом.
BG: Помимо негативных явлений, у пандемии, на первый взгляд, были и положительные стороны. Например, вперед движется цифровизация судов. В мае Арбитражный суд Санкт-Петербурга и Ленобласти анонсировал онлайн-заседания — правда, в назначенный день они так и не начались из-за технического сбоя. Через несколько дней поучаствовать в процессе онлайн сторонам все же удалось. Как вы думаете, ждет ли суды цифровизация как таковая?
Е. Н.: Некоторые вещи в России урегулированы лучше, чем в других странах, и, на мой взгляд, к ним можно отнести цифровизацию судебной системы. Она в большей степени вошла в жизнь общества даже по сравнению со столицей разрешения бизнес-споров Великобританией. Это касается и скорости судопроизводства, и удобства ознакомления с делами.
BG: Получается, судиться в России удобнее?
Е. Н.: С точки зрения быстроты рассмотрения спора, затраченных средств, эффективности сервисов и оплаты услуг адвокатов — да. Другое дело, что процедура судопроизводства в России очень формализована, судьи не пытаются добиться справедливости в принятии решений. Упрощенно говоря, в России большую роль играют подписанные документы, даже опровергаемые здравым смыслом, и экспертизы, а в британском суде — объяснения и свидетели. К слову, экспертиза в России — ужасная проблема правосудия. Есть крылатая фраза, известная со сталинских времен, что в уголовном процессе признание — царица доказательств, так вот в гражданском процессе царица доказательств — экспертиза. В судебной практике, к сожалению, не применяется такое понятие, как профессиональная репутация эксперта. Экспертные организации в большинстве случаев представляют собой микроскопические коммерческие организации, которые по факту никем не регулируются и не несут никакой ответственности. Можно представить, какой простор это создает для коррупции. С формальной точки зрения для суда экспертиза стоимости, например, акций, произведенная ООО «Эксперт на все руки плюс», равноценна заключению компании Deloitte. Суть спора часто сводится к тому, какое экспертное учреждение назначит суд. В момент, когда он делает выбор в пользу экспертной организации, предложенной одной из сторон, другая сторона уже готовится к проигрышу. Так процесс в сотни миллионов и миллиарды может упираться в заключение никому не известного ООО.
BG: Сергей Пепеляев считает, что в правовой помощи произойдет перераспределение в пользу перспективных направлений: IT, фармацевтика, международное налогообложение, а юркомпании в ближайшее время начнут работать с этими отраслями больше. Как вы думаете, произойдет ли это?
Е. Н.: Работу в таких отраслях можно сравнить с рестораном, поесть в котором может только десять человек из всего города. И никаких предпосылок, чтобы количество таких людей увеличилось, нет. Я не думаю, что в ближайшее время станет больше фармацевтических или IT-компаний, которым потребуется юридическое сопровождение. А существующие гиганты необходимое им консультирование уже получают. Кто будет создавать большой фармацевтический бизнес в условиях санкций, нестабильного рубля и когда, образно, на одну овцу в стаде приходится десять овчарок? Даже если предназначение овчарок — это охранять овец, когда овчарок больше, чем овец, они сожрут овец сами.
BG: Во время пандемии в России пытались и пытаются регулировать удаленную работу, нерабочие дни, фейки о коронавирусе, принимая поправки в КоАП и УК. У всего этого, как мне кажется, есть много юридических минусов и коллизий, в том числе в процедуре принятия. Что дальше будет с этими законодательными новеллами?
Е. Н.: В России работает много чиновников, которым надо себя чем-то занять. Чиновникам нужно продемонстрировать свою нужность как себе, так и окружающим, поэтому они не перестают писать всевозможные инструкции и циркуляры. Это проблема в любом государстве с неразвитым гражданским обществом, и она характерна не только для современной России — о ней писал еще Франц Кафка ровно сто лет назад. Это естественное явление, поскольку страна становится все более бюрократизированной. Для улучшения ситуации нужно проводить реформу госуправления, которая только что была анонсирована Мишустиным, но в моем представлении это будет очередная акция «Пчелы против меда». Например, в Великобритании, где я провожу большую часть времени и где живет моя семья, в отличие от России за все три локдауна ни на один день не закрывали парки. Это было предельно бессмысленным решением российских властей, ведь на свежем воздухе люди могли заразиться и умереть с наименьшей долей вероятности, а впасть в депрессию и наложить на себя руки от сидения в малогабаритной квартире очень даже легко.