В Издательстве Ивана Лимбаха вышел первый роман литературоведа Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру» — воскрешающая набоковскую традицию книга-головоломка, в которой русская история пошла по другому пути
Фото: Издательство Ивана Лимбаха
Фото: Издательство Ивана Лимбаха
Это нечасто бывает сейчас с филологами, но Александр Соболев — культовая, хотя и в довольно узких кругах, фигура. Репутация эта возникла благодаря «Живому журналу», в котором Соболев на протяжении многих лет публикует свои разыскания. Прежде всего — изящные очерки, посвященные забытым литераторам русского модернизма — фигурам пятого ряда, которых он выводит на свет из тьмы примечаний и указателей. Часть этих текстов вошла в двухтомник «Летейская библиотека», был еще сборник очерков «Тургенев и тигры», а также небольшое собрание одного из самых загадочных его персонажей — протообэриута Артура Хоминского (автора прекрасно-бредового романа «Возлюбленная псу» и обладателя крайне неудачливой литературной судьбы). Всей своей деятельностью Соболев возрождает полузабытый образ филолога — старомодного денди, чудака-коллекционера, трепетного хранителя высокой культуры в самых пустяковых ее проявлениях — персонажа не то Набокова, не то Вагинова. Особое очарование его текстов возникает во многом за счет атмосферы причастности к немного смешным тайнам. К роману «Грифоны охраняют лиру» все это имеет самое непосредственное отношение.
Дело в том, что роман этот также посвящен поиску писателя: филологическая задача становится здесь поводом для авантюрного сюжета. Завязка, если вкратце, такова: в Москве 1950-х годов молодой человек по имени Никодим ненароком узнает от немногословной матери, что его отец — прозаик Шарумкин. Об этом литераторе мало известно. Несколько лет он блистал и одновременно скрытничал, заметая следы и путая всех вокруг. Он очень любил собак (привет несчастливцу Хоминскому), любил выпить, устраивал скандал при каждом появлении на публике, был связан не то с какой-то таинственной сектой, не то с тайной полицией, не то с той и другой. Сами тексты Шарумкина — метафизические парадоксы, так или иначе посвященные вопросу о загробном существовании. Никогда не интересовавшийся литературой Никодим пускается на поиски отца и волей-неволей попадает в ловушки его писаний.
Как уже, наверное, понятно, действие соболевского романа разворачивается не в привычном нам мире. «Грифоны охраняют лиру» — опыт альтернативной истории вроде «Человека в высоком замке» Филипа Дика (и, несмотря на абсолютную несхожесть стиля и настроения, в своей конструкции книга Соболева удивительно на роман Дика похожа). Действие последнего разворачивалось в мире, в котором победу во Второй мировой одержали Германия и Япония. У Соболева в Гражданской войне победили белые. Соответственно не было коллективизации, репрессий. Не было и Великой Отечественной. Катастрофы отменены. Не считая короткого периода террора против большевиков, старый режим вернулся на старые рельсы и тихо эволюционировал в уютную буржуазную монархию. На месте все его главные черты: остатки сословного деления, княжеские балы, церковная традиция, вяло бунтующая прогрессивная интеллигенция, канонизированный высокий модернизм, названия улиц. Даже городовые на месте. Наблюдается легкий прогресс в нравах и технологиях. Царевич Алексей уехал в Швейцарию, но вполне себе здравствует, и его виртуальное тело скрепляет нацию. Все очень даже неплохо.
В одном из интервью, посвященных филологической работе, Соболев признается, что его любимая эпоха русской истории — десятилетие перед Первой мировой. В «Грифонах» он заставляет ее продлиться — пусть не в наш день (это было бы чересчур), но все же немного поближе к нам. В этом трюке сквозит мягкая ностальгия, мечта о лучшей доле для родной культуры, но много и иронии (вместе с лучшими чертами эпохи воскресают и худшие). И еще больше ощущения, что все это — условность, игра.
Соболевский роман откровенно играет с читателем — предлагает угадывать правила, подбрасывает ключи, чередует поддавки с подножками. Причем сама атмосфера игры гораздо важнее собственно разгадок и результатов. Мастер, уроками которого эта игра питается, моментально узнается — это Набоков. От него — и барочная витиеватость каждой фразы, и обилие «текстов в тексте» — поигрывание стилистическими мускулами, и аристократически-ерническая интонация, и сама ностальгическая ирония как главная нота в отношении собственного художественного мира и его насельников. Иногда все это выходит у Соболева крайне остроумно, иногда — хуже (особенно там, где возникают сатирические намеки на российскую современность, и «Грифоны» вдруг превращаются в снобистское подобие книг Пелевина). Как всякий текст, беззастенчиво демонстрирующий упоение собственным блеском, книга эта может немного раздражать, но может и по-настоящему очаровывать.
У Никодима была (помимо очевидной) еще одна причина запомнить 24 мая 195* года: в этот день его мать назвала ему имя его отца. Человеческая память умеет компенсировать определенные несовершенства собственного устройства, закладывая в свои хранилища некоторые ключевые моменты целиком, даже не мгновенным фотографическим снимком, а полным слепком, объемной звуковой и пахнущей картиной мгновения. Потом эта минута вспоминалась Никодиму как мизансцена тщательно продуманного спектакля (покрываясь, может быть, некоторой патиной по мере погружения во внутренний депозитарии?): одна створка окна была приоткрыта, светлая штора шевелилась, как будто любопытствующий невидимый соглядатаи? с тои? стороны стекла приоткрывал ее, чтобы получше рассмотреть комнату; с Большого Козловского доносился обычный уличный шум — проезжали машины, дворник поливал мостовую, чтобы сбить пыль; доставалось воды и вязам, росшим по обе стороны переулка (про один из которых, ничем не выделявшийся в ряду близнецов, отчего-то говорили, что он видел Наполеона); лаяла собака…
Издательство Ивана Лимбаха