концерт фортепьяно
В Большом зале Дома музыки случилось сенсационное, по уверениям организаторов концерта, событие: пианист Андрей Гаврилов в течение одного вечера сыграл все семь концертов для клавира с оркестром, которые числятся в принятом списке сочинений Иоганна Себастьяна Баха. Всю весомость сенсации еле удалось вынести СЕРГЕЮ Ъ-ХОДНЕВУ.
"Первое выступление в качестве дирижера и солиста",— уверенно гласили афиши и программки. Имелось в виду и подавалось с ноткой какого-то открытия, что сам великий Бах ведь дирижировал с клавесина. Сопоставление общеизвестного факта, что дирижирования в современном смысле в XVIII веке не было вовсе (а управлялся оркестр чаще всего, действительно, с центрального клавесина), с нынешним концертом, однако, выглядело поистине смехотворным.
Во-первых, клавесин — это не концертный рояль. Представить себе Баха играющим на фортепиано — приблизительно то же, что вообразить Дионисия, пишущего маслом, или Рахманинова, осваивающего синтезатор. И совершенно непонятно, зачем были нужны эти сомнительные игры в аутентизм (маленький оркестр, рассадка вокруг рояля), если сам Бах предлагался в виде дикой смеси академичной виртуозности и невежливого волюнтаризма. Во-вторых, господин Гаврилов — не дирижер и вряд ли сможет им стать. Такое пренебрежительно-наплевательское отношение к оркестру, какое сквозило в его нарциссической игре, ну никак не вяжется с тем, что должен делать дирижер.
Как только можно было высвободить хоть одну руку (что при особенностях партитуры отнюдь не всегда совпадало с реальной необходимостью указать оркестру на что-нибудь), пианист вскидывал ее так, чтобы было видно в самых последних рядах. Там, где при камерности оркестра можно было бы по-свойски ограничиться кивком, жесты выходили утрированными до пародии — вроде картинно вскинутой вверх длани с растопыренными вверх пальцами, которой еще и потряхивают. Этакие симфонические потуги на фоне оркестрика в 21 персону смотрелись просто комично — и что еще хуже, сам оркестр от них, кажется, только еще более смущался. Что совсем не красило коллектив, составленный из музыкантов Московского симфонического оркестра (руководимого Владимиром Зивой): два десятка струнников и без того были тише воды ниже травы и если чем и впечатляли, то зашуганностью и невнятностью. Оркестровый звук прорывался только в унисонных пассажах, где его по некоторому акустическо-гармоническому капризу "вытаскивала" фортепианная партия.
Про то, что семь прозвучавших произведений являются концертами, можно было забыть и сосредоточиться на игре солиста. Она была отчаянна, эта игра. Местами слушать ее было физически трудно. Такой шумный, крикливый, шебутной Бах не может вызывать иных мыслей, кроме как о кошмарной напряженности развинтившихся от истерии нервов. Во всем — и в шатких адажио, и в быстрых частях, сыгранных без всякой оглядки на существование оркестра и в таком темпе, что увлекательнейшая баховская текстура превращалась в какое-то липкое пюре,— изумляла не только произвольная ритмика. И не только невнимание к преподанным в тексте партии логичности и остроумию (остроумию не в смысле Елены Степаненко, а в смысле типичных для барокко игр ума). Изумляла настойчивость этой смеси безвкусия и "артистизма", которой была напичкана буквально каждая нота. Если угодно, тут, как у Рудольфа из "Мадам Бовари", "сочетание банальности и изысканности, в котором мещане обыкновенно видят признак непостоянной натуры, душевного разлада, непреодолимого желания порисоваться". С той разницей, что изысканности-то особой и не было. Вместо этого было сбивающее с ног нахрапистое прямодушие. Если часть помечена ритмом какого-либо танца — значит, это будет пониматься не как ремарка относительно темпа и ритма, а так, что получаются действительно сплошные "танцы-шманцы" и больше ничего. Если есть стаккато — значит, будет грубое бацание по клавише со всей что ни есть мочи. Артистично? Ну да. Сыгран Бах? Вроде как сыгран. Но тождество между констатацией этих фактов и гениальностью (на которую было такое чудовищное количество претензий) — приблизительно такое же, как между золотой чеканкой и литьем из латуни по одному и тому же рисунку.
И самое главное — непонятно, зачем это все, зачем эта ажитированность, зачем позерство, зачем программка в рюшечках, где самой программе концерта отведено только полстраницы инфузорным шрифтом? Ответ, по всей видимости, такой: надо ломать стереотипы, и зря люди думают, что Бах — это кафедральное уныние, Бах — это весельчак, Бах — это совсем даже карнавал. Ну как вам, например, тот факт, что в антракте людей, осоловевших от гавриловского Баха, сгоняют в фойе, где стайка неловких барышень ни с того ни с сего устраивает долгое дефиле с показом платьев — и причем это, оказывается, штатная, запланированная часть программы? Если подумать, то разрезов от бедра и застенчивых манекенщиц именно и не хватало для того, чтобы и самым недалеким дать понять: если кто-то догадался с собой прихватить собственные стереотипы относительно хорошего вкуса или еще чего такого, лучше бы их было в этот вечер не предъявлять. А то сломают.