Два последних года у актера и режиссера Невидимого театра Семена Серзина выдались удивительные. Он дебютировал как кинорежиссер: лента «Человек из Подольска» с конца ноября в прокате по стране. Выпустил первый спектакль в «Гоголь-центре». Сыграл свадьбу с актрисой Таисией Вилковой. Стал папой теперь уже полугодовалой дочки. Скоро выйдут давно ожидаемые «Петровы в гриппе» Кирилла Серебренникова, и Серзина узнают даже те, кто раньше был не знаком с этим лицом.
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ
— Повлиял ли на вас как-нибудь тот факт, что вы родились и до 18 лет прожили в Мурманске?
— Наверное, как-то повлиял. Я человек, который жил и вырос за Полярным кругом, но ощущается это, когда ты оттуда уезжаешь, сравниваешь новую жизнь с той, что была. Известно, что полярную ночь не воспринимаешь, когда живешь на севере. А когда уезжаешь и ненадолго возвращаешься обратно, недоумеваешь: как можно так существовать?
— У вас отец военный?
— Моряк, но не военный. Гражданский.
— Вы с братом поступили в академию театрального искусства один за другим. Каково было родителям?
— Они не понимали, что происходит. И только некоторое время назад осознали, для чего все это было нужно. Думаю, сейчас они гордятся нами.
— Ваш брат, кроме того, еще и музыкант — играет в группе «Не'Мой Фронт». Вы ходите на его концерты?
— Ходил. Сейчас уже не так часто бываю, да и концертов не так много.
— К слову, как вы восприняли требование о 25-процентном наполнении зала? Часть артистов считает, что лучше тогда уж вообще не выходить на сцену.
— Бред. Лучше всегда выходить. Лучше играть, чем не играть, это точно. Даже если будет 10%, надо играть. В этом уникальность происходящего: с одной стороны, ты понимаешь, что очень странно играть премьеру для 40 человек, с другой — это ковидная зима-2020, и в ней странно всё.
— У нас был недавно public talk с Чулпан Хаматовой, и она сказала, что ее главная эмоция года — это страх. А ваша?
— Как ни странно, радость. Несмотря на сумасшествие вокруг, лично у меня приключилось столько крутейших моментов! Это, может быть, диссонанс, но у меня был очень хороший год.
— У вас тоже прекрасный голос. Не думали записать альбом?
— На следующей неделе выйдет релиз песни, которая вошла в спектакль «Мама, мне оторвало руку» — на YouTube, на музыкальных стримах. И мы не будем запикивать обсценную лексику. Это же не телевидение.
«Как ты делаешь материал, так и материал делает тебя»
— Важно ли для творческого человека быть наглым и дерзким?
— Что значит «наглый»? В наглости ради наглости нет никакого смысла. Но нужно быть наглым и иногда провоцировать себя, чтобы убивать самоцензуру.
— В одной из сцен «Кисы» — вашей нынешней премьеры в «Приюте комедианта» — главный герой оказывается скрюченным в инвалидном кресле, как Стивен Хокинг. Вы не боитесь реакции общественности?
— А что здесь такого?
— Нельзя смеяться над Хокингом.
— Никто не говорит про Стивена Хокинга. Это человек с ДЦП — разве их мало? Это в какой-то мере тоже отражение реальности. Другое дело, понятно, что прием на грани, и просто не принято о таком говорить. Но в спектакле речь идет не про больных людей, а про людей, которые прикидываются больными.
— То, что на грани, вас больше интересует?
— Конечно. Любую ситуацию нужно обострять, чтобы понять, как она себя проявляет и как люди в ней проявляются. Что касается этой истории, она в принципе острая — не по существованию, а по событиям, в которых находятся персонажи. И интересно, как зрители реагируют: они держатся до последнего, а потом начинают ржать. Но сначала впадают в ступор. Потому что это смешно, а у тебя в голове заложено, что нельзя смеяться над больными.
— Вы не оставили Остапу Бендеру никаких шансов. У Ильфа и Петрова финал отличается...
— «Киса» поставлен по мотивам «12 стульев». И если взять и отбросить продолжение, а разбираться только с этой историей, то совсем по-другому смотришь на финал. Да, есть «Золотой теленок», да, Воробьянинов перерезал Бендеру горло и тот выжил — но вообще-то это на грани фантастики. Понятно, что роман был популярен и надо было написать продолжение. Но если оставить это в стороне, убийство — мощное событие, к которому идет Киса, и тот факт, что красивая авантюра оканчивается убийством, очень драматичен. Никто финал так не воспринимает, все думают: «А, ну дальше же продолжение».
— Вы сознательно вывели Воробьянинова на первый план?
— Я вообще ничего сознательно не делал. Это всё из бессознательного вылезает, так получилось. Я не знал, что будет: когда мы начинали репетировать, не представлял, что финал случится именно такой.
— И в каждом своем проекте вы не знаете, чем он окончится?
— Конечно, иначе неинтересно. Наверное, если ты сам написал сценарий, то понимаешь, как будут развиваться события и точно им следуешь. И то в процессе сценарий может начать жить своей жизнью. Как ты делаешь материал, так и материал делает тебя. Это взаимный процесс.
Мне кажется, в итоге я не приглушил фигуру Бендера. А наоборот, попытался пристально в него вглядеться. Обычно Остап выступает главным, безусловно ярким персонажем, а Воробьянинов — его серым спутником. А мне хотелось показать, что это два человека, достойных друг друга по включению в процесс. У Кисы активная позиция, понятно, что им движет, и это как раз действует и на Остапа. В их взаимоотношениях, а не в отдельно взятом человеке, возникает какой-то объем. Если рядом с Остапом сильная личность, то и он становится сильнее. И наоборот.
— У вас одновременно появляется масса проектов в театре и кино. Вы торопитесь успеть?
— Я не тороплюсь успеть. Мой мастер Вениамин Михайлович Фильштинский говорил: «Если репетируешь спектакль, в голове уже должен держать следующий». Он особый авторитет для меня, и так будет всегда.
Нужно, чтобы была какая-то дорога. Но гонки нет. Я привык работать много и быстро, хотя «Кису» мы делали очень долго — только репетировали безвылазно больше двух месяцев. А вообще работа над спектаклем начинается сильно раньше репетиций.
— Чья идея включить в спектакль «Гражданскую оборону»?
— Монтировщиков. Я уходил после репетиции, монтировщики разбирали декорации, у них играла музыка. Зазвучала «Все идет по плану». Я услышал ее — и песня засела в голове. Она настолько же лобовая и заезженная, как и «12 стульев». Но когда начинаешь вчитываться в роман, который никогда не перечитывал, о котором остались только ощущения, видишь его по-другому. То же самое и с песней: я завел ее и по кругу вслушивался в текст. И понял, что никогда не слышал его, у меня было давным-давно сложившееся ощущение от него, откуда-то из 90-х, подъездов, панков, до всех докапывавшихся. Я начал слушать Егора Летова в 30 лет. До этого к нему было отношение, как у большинства, отношение, воспитанное людьми, желавшими стрясти с меня деньги.
— Мне особенно понравился исполнитель роли отца Федора — Олег Рязанцев из МДТ. Есть ли у вас любимые актеры среди коллег? И много ли среди них недооцененных?
— Очень много. Мне кажется, все участники «Кисы» — недооцененные артисты. Есть артисты, с которыми мне нравится работать. Все два состава «Кисы» такие. Тот же Олег Рязанцев, я взял его на роль врача в «Человеке из Подольска». Мы с ним не учились ни вместе, ни параллельно, как с большинством из друзей-актеров — просто жили рядом. Очень рад, что в «Кисе» провел кастинг (которые я вообще ненавижу), и получилось найти Яну Оброскову (исполнительницу роли Лизы, беспризорника — “Ъ”). Это большая удача, я не знаю, кто еще мог бы вынести эту безудержную команду. А она со всем справилась.
«В условиях пандемии артисты оказались никому не нужны»
— Почему вы ненавидите кастинги?
— Потому что это ситуация, когда не в полную ногу кто-то кому-то что-то пытается доказать. На кастинге ты показываешь не роль, а свое намерение, а оно может быть обманчивым. Мне легче поговорить с человеком, и я пойму, какой он артист, чем смотреть, как он старается понравиться.
— А вы режиссер — тиран и деспот или лояльный и мягкий?
— Деспот, конечно. Любой режиссер — деспот, иначе он ничего не сделает. Есть фильм «Молодой Годар» с Луи Гаррелем, там в конце режиссер устраивает демократию: кто хочет, тот и снимает кино. И они ничего не могут снять.
Конечно, я не ору. Но потихонечку деликатно продавливаю свое понимание.
— Невидимый театр, несуществующее театральное объединение: вы хотите быть невидимым?
— Я интроверт, и мне хочется быть невидимым. Но так, чтобы об этом все узнали. И да, я выбрал правильную профессию, она позволяет справиться с самим собой. Мне кажется, это удобная форма театра, когда он невидимый.
— Важно не быть классическим репертуарным театром, статичным?
— У нас в принципе нет такой возможности. В этом и плюс Невидимого театра: организация процесса отметает театральную рутину. Ее не может возникнуть, потому что нет здания, нет помещений для репетиций, никакого плана. Есть просто желание, и пока оно есть, мы играем спектакли.
— То есть театр держится на голом энтузиазме и зарабатывает только билетами?
— Мы не зарабатываем, по крайней мере сейчас. Уходим в ноль, какие-то копейки получают артисты, это не может быть основным источником дохода. Хотя я не очень понимаю, как существовать и на деньги, которые артист получает в государственном театре. Все артисты находятся в бесконечном круговороте, поиске работы. Это очень социально незащищенный слой населения в нашей стране. А в условиях пандемии, как оказалось, еще и не нужный никому. Как будто бы это не люди, у них нет профессии, а так, фигней занимаются по жизни.
Невидимый театр для меня отдушина, то, что я могу себе позволить: заниматься любимым делом, отвечая абсолютно за всё. Но работы много и другой.
— Вы ставили спектакли в Санкт-Петербурге, Ярославле, Перми, Екатеринбурге, Москве, Саратове, Казани, Омске, Набережных Челнах, Новосибирске, Бухаресте. Вы перекати-поле? Почему так много площадок?
— Я очень долго не мог пробиться в Москву, чтобы что-то делать там, и это всё лаборатории. Меня зацепил Олег Семенович Лоевский, главный по театральным лабораториям в России, да, наверное, и в мире. Зацепил, как и многих молодых режиссеров. И я катался по городам и весям до того, как вернуться в Москву или Питер и начать здесь работать.
— Вы вернулись в Северную столицу в октябре после двух лет отсутствия.
— Условного отсутствия. Я же всё равно каждый месяц приезжал. Я очень давно живу на много городов, а теперь все чаще — между двух столиц. Это сложно, но пока других вариантов не вижу. Совсем прощаться с Петербургом мне не хочется, многое с ним связано. Но все равно все возможности в Москве. Жду, когда построят магистраль на магнитной подушке.
— Публика двух городов отличается?
— Иногда московская отличается от московской же. В Питере она одинаковая, в Москве — разная. В Питере, если люди идут в театр, они считают себя театралами, в большинстве своем. Они идут в театр, а не провести вечер. А в Москве очень много событий, она многолика, и даже в разных театрах разная публика: куда-то приходят потусоваться, куда-то — показать новые шмотки, куда-то — посмотреть спектакль.
— Весной вы сыграли свадьбу с Таисией Вилковой. Творческий союз — это тяжело?
— Мы во многих взглядах с Тасей совпадаем. И браки среди актеров — неминуемый процесс, очень сложно выбраться из среды обитания. Многие говорят: «Только не актриса!» Почему?
— И ваша жена, и ваш брат вместе сыграли в ленте «Чувствовать» — судя по трейлеру, довольно пронзительной.
— Изначально она задумывалась как несколько короткометражных, а в итоге получился полнометражный фильм. Я еще не видел его, только одну часть, к этой ленте я не имею никакого отношения. Насколько я понимаю, это чувственное кино про композитора.
— А будничные истории и сценарии вам интересны?
— Мне кажется, это никому не интересно. Зритель идет в кино или театр, чтобы его приподняло над обыденностью, разбередило. Я ставлю себя на место зрителя, но при этом делаю то, что интересно мне.
— У вас есть спектакли по творчеству Геннадия Шпаликова, Александра Башлачева, Бориса Рыжего. Вы любите поэзию?
— Не скажу, что я люблю поэзию, и эти имена скорее исключение из правил. Шпаликов вообще поэт по своей природе, а не потому, что укладывает в строчку слова. Но да, наверное, какое-то романтическое поэтическое состояние мне близко.
Поэт мне интересен как личность. Борис Рыжий главным образом интересен как личность, Башлачев. Как человек, который живет на грани. Никакого особого внимания к теме самоубийства у меня нет. Но суицид, наверное, определяет слой кожи у этих абсолютно рефлексирующих людей. Мне интересен человек, отождествляющий себя со временем здесь и сейчас, понимающий момент, чувствующий. Это очень редкое качество — понимать, что происходит в данную минуту.
«Я уже проснулся»
— Минутка звенящей пошлости: «Человека из Подольска» можно было ставить только ради голого… скажем так, тыла Виктории Исаковой.
— Без комментариев.
— Это не ее?!
— Без комментариев.
— Тяжело ли было уговорить Викторию сниматься или она с легкостью идет на эксперименты?
— Мне кажется, Вике интересно пробовать себя во всяких амплуа. Мы с ней делали спектакль «Дневник Анны Франк», начинали репетировать другую работу — я не возник из ниоткуда, уговаривать не пришлось.
— Это ваш режиссерский дебют. Сильно отличается кинорежиссура от театральной?
— Мне было удивительно: я все ждал, что буду чего-то не понимать, а на деле, все понимал. Кино вышло, его смотрят, у него высокий рейтинг — классно. Когда ты понимаешь, что делаешь, то всё легко в процессе. И спектакли можно ставить, не понимая для чего, непонятно с кем, и получаться тогда не будет.
Глобальная разница: кино умирает, когда выходит, а спектакль — рождается.
— Много ли абсурда, по вашему мнению, присутствует в жизни россиян?
— Чем дальше, тем больше. Даже текст, написанный Дмитрием Даниловым, сейчас уже не так абсурдно воспринимается. Тогда это казалось совершенной дичью, а сейчас понимаешь — это же и есть наша жизнь. Как минимум, в этом есть доля правды.
— И гайки всё закручиваются.
— Это только наше ощущение. Как и страх, про который Чулпан говорит,— только наше ощущение. Дело не во властных структурах. Страх поселяется в человеке, в обществе. И общество формирует отношение к действительности. Мы считаем, что живем в страхе, и реально появляется мысль: а может, об этом лучше не говорить? Лучше не писать?
— Как думаете, вы проснетесь знаменитым после выхода «Петровых в гриппе»?
— Мне кажется, я уже проснулся. Если серьезно, я не думаю об этом. Прошлый год был для меня этапным, там было всё вкупе: и мой режиссерский дебют, и «Петровы в гриппе», и Москва. Я почувствовал, как все, что делаю, двинулось куда-то дальше. Хорошо, когда каждый день что-то происходит. Я импульсивный человек, меня это радует.
— Вы у Кирилла Серебренникова чему-то научились как у режиссера?
— Конечно. Я учился, смотрел на него. Не могу сказать, чему именно — вообще процессу, наверное. С актерами он работает так... не понимаешь, как. Я, во всяком случае, так и не понял. Не ставит для тебя никаких задач. Вяжет из тебя роль так, что ты сам не ощущаешь этого. Это главное качество режиссера — подводить к роли, а не задавать задачи.
— В сентябре у вас была премьера в «Гоголь-центре», по «Красному кресту» Саши Филипенко. Александр — белорусский писатель, а тема протестов в Беларуси такая же важная в 2020-м, как ковид. Как вы воспринимаете эти события?
— Как жесть, а как это еще можно воспринимать? Другое дело, что со временем даже такая жесть становится рутиной, начинаешь к этому привыкать. Когда меня спрашивают, как события в Беларуси отозвались на постановке «Красный крест», я отвечаю: «Да никак. Ничего нового. Просто сейчас это прозвучало очень выпукло, а ситуация-то развивается очень давно».
— Есть мнение, что события в Беларуси — репетиция событий в России.
— Когда в России что-то подобное начнет происходить, я не стану связывать это с Беларусью. Это можно связать с любой страной бывшего совка, с узурпацией власти, развалом. К сожалению, у таких режимов нет логичного естественного конца, сами по себе они не заканчиваются.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Много наметок. В Невидимом театре я буду ставить Алексея Иванова, «Общагу на крови». Нужно съездить в Псков, доделать спектакль по пьесе Дмитрия Данилова «Свидетельские показания». Будут спектакли в Москве и Питере, с театром Пушкина мы думаем поработать — много планов.
— У вас есть спектакль «Стыдно быть несчастливым». Думаете, человек должен быть счастлив?
— Каждый обязан быть счастлив.
— И вы стараетесь жить так, чтобы быть счастливым?
— Конечно. А зачем тогда еще жить?