«Любовь без купюр»

Актриса и режиссер Юлия Ауг живет в ритме, который не каждому под силу: спектакли в Москве, Петербурге, Новосибирске и Эстонии, репетиции, съемки в разных точках глобуса, ограниченного пандемией до размеров страны. Пять часов сна — нормально, часто бывает и меньше. Юлия — птица Феникс: она воскреcает, проходя через сложные жизненные испытания; ритм и многозадачность для нее дело привычное и даже любимое.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Боитесь ли вы чего-нибудь?

— Да. Я боюсь, что может заболеть ковидом моя 90-летняя мама. Что может заболеть ковидом мой водитель, у которого был инфаркт и у которого полтора легкого из-за ранения. Этого боюсь безусловно.

— Почему за себя и дочь не переживаете?

— Потому что дочь уже переболела, и это оказалось не так страшно. А я переболела вообще бессимптомно. О том, что это произошло, я узнала, сдав вместе с дочерью кровь на антитела, просто так.

— Понятно, что ковид — главная тема 2020 года, и подводя итоги года, нужно пробовать найти в этом что-то хорошее.

— Можно я не буду искать хорошее? Мне кажется, что эта установка — во всем искать хорошее — в каких-то случаях бывает ложной. Не надо искать хорошее в том, в чем его нет. Для меня в ковиде нет ничего хорошего. А есть масса вопросов, притом очень разного характера. Начиная от того, насколько это естественный или, наоборот, искусственный вирус, специально ли его создали или удачно воспользовались. И заканчивая тем, а не происходит ли у нас на глазах некая смена кодов человеческого поведения. И меня это очень сильно пугает.

Пишет мне подруга, которая всего несколько лет живет в Германии. Говорит: «У вас никогда не закончится ковид, потому что вы не умеете себя вести. Никогда у вас не откроют границы, потому что мировое сообщество прекрасно понимает, как Россия к этому относится. У нас люди дисциплинированные. Вот стоят молодые ребята, им девятнадцать лет, друзья сына. Они реально стоят на двухметровом расстоянии друг от друга, таким вот образом общаются. У нас никто уже не бросается ни к кому на шею, никто не обнимается, все прекрасно знают, что сейчас новая форма поведения».

И я не могу сказать, что мне это нравится. Меня это категорически раздражает и расстраивает. То, что было у людей: некая душевность, возможность не только вербального, но и тактильного общения, некая общность — сейчас убирают из человеческих кодов. Это происходит по всему миру, и мне это кажется не очень правильным и не очень хорошим.

«Не могу пойти поперек себя»

— Не страшно ли вам в этой стране быть таким последовательным оппозиционером? У вас очень четкая гражданская позиция. За это же можно и пулю получить.

— Пулю вряд ли. Нет, не страшно.

— В любом случае могут лишить потенциальных наград, премий.

— Ну лишают, и что? И ролей лишают. Дело даже не в возможности высказаться. А в том, что я не могу поперек себя пойти. Ну правда, не могу. Если я совершенно искренне вижу, что власть обнаглела, что она уже явно хамит и превращается в данный момент в некий режим, уничтожив практически всю социальную инфраструктуру (и как раз именно ковид показал, насколько у нас социальная инфраструктура не работает), почему я должна молчать? Я понимаю, что меня услышит небольшое количество людей, но кто-то услышит. Знаю абсолютно точно, что, условно говоря, на моей совести есть люди, которые по-другому стали смотреть на мир, видеть его, видеть некие связи, взаимодействия, потому что просто разговаривали со мной. На моей, условно, совести есть определенное количество молодых людей, которые благодаря общению со мной имеют критическое мышление и стараются не все принимать на веру. И прекрасно понимают, что такое пропаганда.

— Я практически уверена, что в начале спектакля «Это всё она» про «Новое величие» добавили вы.

— Да, конечно, и «Новое величие», и «Сеть» добавила я.

— Вы продолжаете следить за делом ребят? Что вас во всем этом больше всего возмущает?

— Ложь. Подтасовки. Грязные методы, которыми пользуется власть. Я не только за этим делом продолжаю следить. Я, например, слежу и за делом Оли Мисик. И вообще, есть такой телеграм-канал — «Протестный МГУ». Удивляет то, что люди не учатся. Забываются исторические факты. Сейчас я, по сути дела, вижу, как воспитывается протестное студенчество.

— Это естественно.

— Конечно, естественно. Но я просто не понимаю, почему власть совершает такие неумные поступки. Если учить историю, можно предвидеть, что вслед за этим может произойти: критическая масса накопится, будет большой взрыв, и, к сожалению, в России большой взрыв — кровавый и беспощадный. Таков менталитет. А мы с вами в XXI веке, и можно было бы, изучая исторический материал, поступить более цивилизованно. Я прямо сейчас вижу, как у нас вырастают радикалы. Не просто протестное студенчество, а именно радикалы. А накануне Февральской революции именно благодаря им была пройдена точка невозврата.

— У вас на аватарке в фейсбуке очень долго был бело-красно-белый флаг. Как вы считаете, ситуация в Беларуси имеет какое-то решение?

— Я не политолог. Но я смотрю за этим, и у меня много разных мыслей. Я понимаю, что ситуация в Беларуси уникальна, и уникальна она в силу менталитета белорусского народа. Он действительно значительно менее дикий, чем, допустим, россияне, и значительно больше приближен к Европе. Представить себе, что люди, протестующие против чего-то, будут снимать обувь и вставать в носках на скамейку, чтобы ее не испачкать, в России невозможно. Что так упорно, в течение четырех месяцев, люди, которых избивают, которых сажают, которые пропадают, в которых стреляют, которые погибают, будут еженедельно выходить на улицы и продолжать протестовать, — я себе такого в России представить не могу. И при этом протестовать не путем разрушения и деградации, а путем выхода с цветами, в красивой одежде, с мирными маршами, прямо удерживая message мирного протеста. И сколько бы их не провоцировали, они все равно продолжают этот мирный протест. Для меня это какая-то удивительная вещь!

Я за этим наблюдаю и многократно себя ловила на очень радикальных мыслях. О том, как мне жаль, что не появится реальный лидер, который это все объединит, консолидирует, и наконец такая же мощная сила свергнет этого идиота, который там стоит у власти. Реальный же идиот. Если бы не поддержка Путина и России, его бы давно убрали. Он там сидит исключительно потому, что его поддерживает Россия, исключительно потому, что был высажен пропагандистский десант и все методы, которые на России опробованы, сейчас используются в Беларуси.

Для меня удивительно, что протест не ослабевает, и это еще и без лидера. Это какая-то совершенно новая форма коллективного протеста. И я, с одной стороны, думаю: черт, нашелся бы человек, который все это организовал! А потом думаю: а может быть, и не надо? Может быть, этот непрекращающийся протест сможет что-то изменить не кровавым путем, а мирным? Вполне возможно, что белорусам удастся то, что никому до этого вообще не удавалось.

— Довольно сложно жить в такой стране, как наша. Теоретически, вы не думали все-таки отказаться от российского гражданства и получить эстонское? Эмигрировать и жить в Эстонии.

— Зачем мне эмигрировать и жить в Эстонии, когда у меня там есть квартира, постоянный вид на жительство? У меня там есть работа. Я опять получила грант от фонда Сийма Калласа на создание своего нового спектакля, который будет о холокосте в Эстонии. 18 декабря в Таллине прошло торжественное вручение этих грантов.

Заметьте, в Эстонии я тоже делаю очень, скажем так, непростые и неудобные продукты. Спектакль «Моя эстонская бабушка» был совсем неудобный для эстонской власти. И разговор об Эстонии как о первом в Европе государстве, которое само объявило себя judenfrei, то есть свободным от евреев,— это та тема, на которую вообще никто в стране открыто не говорил. Мой спектакль будет первый публичный разговор на эту тему. Но вы знаете… В Эстонии меня поддерживают культурные фонды, продюсеры. Эмигрировать мне нет необходимости. Просто в какой-то момент мне нужно понять: я здесь все закончила. Собрать вещи и переехать в Эстонию. В которой у меня есть собственная квартира, вид на жительство и работа.

Когда в действие вступает рок

— У вас есть какое-то представление о том, чем вы будете заниматься через десять и через двадцать лет? Я уверена, что вы будете востребована как актриса, но вы как думаете?

— Не знаю. Я так далеко не думаю. Правда, поверьте мне. Я примерно понимаю, что буду делать в течение двух лет. Ближайшие полгода буду очень много работать в театре, и как актриса, и как режиссер. Потом начну как режиссер с мая-июня месяца готовить свой фильм. В ноябре поеду в Эстонию и буду выпускать этот спектакль, для этого мне нужно будет найти время посидеть в архивах и подготовить материалы для него, очень серьезные. Ну и в конце года я выпущу спектакль в Эстонии, а фильм, скорей всего, буду снимать уже в 2022 году.

— О чем он?

— Я рассказывала эту историю в течение нескольких лет и вдруг в этом году нашла продюсера. Совершенно удивительно, что в наше время появился человек, который готов это продюсировать. Три года назад такой человек не нашелся, а сейчас он нашелся. Это совершенно достоверная история европейский кинозвезды латышского происхождения Марии Лейко. Она жила в Германии, снималась у Фридриха Мурнау. Жизнь сложилась таким образом, что потребовалось убегать от фашистов, которые пришли к власти. (Это интересный момент — очень похоже на то, что происходит сейчас. Притом что сейчас, по сути дела, некуда бежать. Во всем мире происходит с разными нюансами, но примерно одно и то же,— смена парадигм. Ты вроде как можешь уехать в Америку или Европу, но от нее не уйдешь.) Понимая, что ей, с ее корнями, с мужем — евреем-банкиром — нечего будет делать ни на немецкой сцене, ни на студии УФА, где она снималась, Мария Лейко решила вернуться в свою маленькую Латвию. Не предполагая, что с Латвией может произойти в 1940 году. Она возвращалась через Советский Союз. По стечению удивительных обстоятельств ее дочь вышла замуж за советского дипломата грузинского происхождения. И Мария, уезжая в Латвию, просто заехала в Советский Союз, чтобы повидаться с дочерью. Об этом узнал руководитель латышского театра. В Москве было два национальных театра: еврейский под управлением Михоэлса и латышский Skatuve, «Сцена».

Руководитель этого театра, узнав, что в Москву приехала звезда мирового кино Мария Лейко, сделал ей совершенно невероятный прием. Это общение закончилось тем, что она подписала контракт о сотрудничестве с театром на два года. Потому что режиссер предложил ей сыграть роль, о которой она мечтала всю жизнь,— главную роль в спектакле «Кукольный дом» Ибсена. И она, как актриса, прекрасно понимая, что происходит в Советском Союзе, не смогла отказаться от роли. И вот здесь, как в греческой трагедии, вступает в действие рок. Потому что, подписав этот контракт, она подписала себе смертный приговор: через полтора года, в январе тридцать восьмого, она со всем составом театра Skatuve была расстреляна на Бутовском полигоне.

Я буду рассказывать эту историю.

— А ваша роль мечты — она уже сыграна?

— Да у меня как-то особо нет ролей мечты.

— Мы с вами встречались на «Злачных пажитях», где вы выступали в качестве режиссера. Теперь у вас спектакль «Перемирие» в «Театре на Литейном». Значит ли это, что вектор ваших интересов смещается в режиссуру?

— Нет, он не смещается в режиссуру, он существует совершенно параллельно. Я уже в течение многих лет каждый год обязательно ставлю один-два спектакля. Обычно в кино бывают мертвые месяцы, когда не очень много работы.

— Зимой, например.

— Да, зимой. Конечно, есть фильмы, которые принципиально снимают зимой. «Екатерину» мы начали снимать 20 января, я как сейчас помню. Вообще, есть такие мертвые месяцы, чаще всего это как раз январь, февраль, март, что-то начинает шевелиться в апреле. И я буду ставить спектакль в Новосибирске с конца февраля. Премьера в апреле.

— С театром «Старый дом»?

— Да. В начале февраля у меня премьера в «Электротеатре» как у актрисы, я начинаю репетировать с режиссером Денисом Азаровым. Потом выпускаю спектакль в Москве и сразу уезжаю в Новосибирск.

— Есть смысл спрашивать про «Ку-ку», где вы только начали сниматься? Или это крепкий, но проходной для вас проект?

— Нет, это о-о-очень крутой проект. Пока мы сняли пилот, это первая серия, вообще их восемь. Пилот снят для того, чтобы получить деньги на все остальное. Это снимается для платформы Start, там есть совершенно замечательный креативный продюсер. Я, честно говоря, думаю, что проект получит поддержку, потому что там невероятный сценарий. И я очень рада тому, что этот сценарий написала и снимает моя ученица, моя подруга Аня Озар. Это история про мальчика, страдающего нарушением аутического спектра, поэтому и «Ку-ку». У него проблемы с коммуникацией, с миром. История всей семьи, которая его окружает: нормальные, стандартные, очень умные и даже вполне себе успешные люди. Но в конечном итоге оказывается, что единственный по-настоящему нормальный человек — вот этот мальчик. Я играю его бабушку, папу играет Юра Чурсин. У нас с Юрой складывается очень смешно: в одном фильме чуть ли не любовный роман был, в другом я играла молодую маму его жены, в этом играю его маму! Мы смеемся, что теперь мне осталось сыграть его дочь, и все будет нормально.

Да, я играю маму всей большой семьи, но она принадлежит к такой породе женщин, которые остаются женщинами всю жизнь, до конца. У нее молодой двадцатипятилетний любовник. Она хочет жить, не собирается стареть, очень крутая, деятельная, содержит всех.

Наивысшая степень моего личного ада

— Как вы относитесь к старости и старению? И как вы воспринимаете собственную внешность? Какие у вас отношения со своим лицом и телом?

— Вопрос старения, конечно, очень болезненный. И сказать, что я как-то легко и спокойно воспринимаю старение… Нет, не воспринимаю. Это довольно тяжелый процесс, я подхожу к зеркалу, и мне не нравится все то, что происходит с моим лицом и телом.

Во всем этом есть много пластов и планов. Это профессия, и старея, ты лишаешься колоссального диапазона тех ролей, которые могла бы сыграть раньше. Твое внутреннее содержание и энергия вполне еще могут играть эти роли, а внешность уже не позволяет, и это ужасно обидно, прямо катастрофа какая-то. Наверное, если бы я была где-нибудь в Европе или в Америке, у меня бы не было таких проблем. Мы сейчас смотрим их прекрасные сериалы и понимаем, что там женщины пятидесяти-шестидесяти лет играют отношения, любовь, страсть. У них нет такой проблемы — человек испытывает страсть, желание, занимается сексом до тех пор, пока он может это делать. Нет такой установки: в этом возрасте этого не делают, это может быть кому-то неинтересно. В России же с этим проблема, люди старше сорока лет не воспринимаются как сексуальные объекты. Если вдруг у них какая-то любовь, продюсер говорит: «Что это такое? Это никто смотреть не будет».

Кстати, я сейчас, осенью, снялась в новом фильме Николая Хомерики «Любовь», где мы с Андреем Смоляковым играем-таки любовь, без какой бы то ни было цензуры, купюр. И у нас даже есть сцена, где мы абсолютно обнажены. То есть рвем шаблоны восприятия.

— Прекрасно.

— И меня это очень радует, потому что мне кажется, что об этом необходимо говорить — о том, что любовь и страсть есть в любом возрасте, это не заканчивается. И это может быть невероятно красивым.

Видите, у меня, с одной стороны, достаточно сложное отношение к старению. А с другой — я очень рада, что мне везет и я продолжаю играть такие роли. И роль в «Ку-ку», где у меня молодой двадцатипятилетний любовник,— это прекрасно.

— Но вы еще и выглядите чудесно.

— Я полтора год назад стала ходить к косметологу. До этого не ходила и даже немножко боялась косметологов. Потому что у меня было совершенно неправильное, предвзятое понимание того, что же они на данный момент делают. Мне казалось, что косметолог и вообще уколы молодости — это когда ты как маска ходишь. Выяснилось, что совсем не так. Что современная косметология — это ювелирное искусство, оно не делается за один раз или два. Ты не можешь пойти к косметологу раз в полгода и выглядеть хорошо. Нет, это очень серьезный труд, и необходимо выкраивать время минимум раз в неделю, особенно когда только начинаешь работать со своей внешностью. Ходить регулярно, делать разные процедуры, не обязательно колоть филеры (у меня, кстати, ни одного филера не стоит). Я целенаправленно делаю разные уколы, витаминами, кислотами, липолитиками, которые восстанавливают тонус мышц, убирают жировые отложения, подтягивают кожу и так далее. Я сейчас выгляжу лучше, чем два года назад, знаю это абсолютно точно.

Когда я в первый раз пришла к своему косметологу, она посмотрела на меня и сказала: «Надо рассчитывать на путь в полтора года. Мы его пройдем, немножко развернем время вспять, а потом это нужно будет поддерживать, и это уже легче». Я прошла этот путь, очень довольна результатом. И считаю, что раньше этим не занималась исключительно от косметологического бескультурья.

— Возможно, это время на себя нашлось еще и потому, что вы все-таки прожили смерть мужа, которую так тяжело переживали. Самый ли это был болезненный этап в вашей судьбе? Сколько нужно времени, чтобы начать видеть мир вокруг?

— Было ли это самым больным? Да. На данный момент жизни это самое больное, что со мной произошло, 16 декабря было пять лет, как умер Андрей. Но, видите, оно как-то вкупе произошло: сначала мы потеряли дом, потом через три года я потеряла мужа. Эти три года муж был настолько болен, что практически был инвалидом, который не мог работать, потому что у него случилось два микроинсульта. Это такой единый комок — сначала его разорение, потом потеря дома, отданного за долги, затем его болезнь, которая никак не лечилась, прогрессировала и в конечном итоге закончилась смертью. Это не стресс, который произошел — и всё, а это стресс, который длился в течение трех лет и закончился смертью Андрея. И это была какая-то наивысшая степень моего личного ада.

Год я реально не испытывала никаких эмоций. Это было самое тяжелое время, потому что работать я не прекращала, а эмоций не испытывала. И мне приходилось имитировать их. Память у меня сохранилась, и эмоциональная, и нервная: я помнила, как выглядит радость, печаль, удивление. И так, как я помнила, могла их имитировать. По-настоящему я не испытывала вообще никаких эмоций — ни горя, ни печали. Жила в абсолютной вате. Было ощущение, что у меня очки, и они мутные: я плохо вижу, плохо слышу, ничего не испытываю. Так прошел год.

Совершенно удивительно — недаром же год траура есть во всех культурах. После становится чуть-чуть легче, наступает маленький миллиметр просветления. Ты начинаешь дышать. (Да, еще дышать было невозможно. Все время было ощущение кома в горле и груди — ты не можешь до конца вдохнуть воздух.) Но по-настоящему я начала испытывать разные эмоции — и радость, и боль, и печаль — через три года после смерти мужа. А еще через полтора года я влюбилась.

— Я ужасно рада.

— Радоваться особенно нечему. То есть, чему: я живая, я испытываю эмоции, любовь. Но я влюбилась абсолютно безответно. В очередной раз подумала: вот угораздило меня! Нет бы это было взаимно! И какое же это могло быть счастье! Но нет.

— Мама, вы, дочь: насколько сложно выстроить отношения в такой женской парадигме? Не боитесь ли вы повторять ошибки своей мамы?

— Я уже не повторю. Да и какие у моей мамы ошибки? У нее их нет, она очень цельный человек. Я не хочу повторять ее путь, верно. Он абсолютно органичен, но для нее. Мне мой путь очень нравится. Опять-таки, мне очень нравится то, что делает моя дочь, и мне ни в коем случае даже подправить там ничего не хочется.

Насколько сложно выстроить отношения в такой парадигме? Очень сложно. Потому что мама — это один человек, я — другой, а дочь — третий. И если я готова принимать Полину такой, как она есть, даже вопросов не возникает, нет желания никого рихтовать, то у мамы всегда есть желание отрихтовать мою дочь. Этот момент — очень тяжелый, потому что они часто ругаются. Особенно когда я приезжаю: ревнуют друг друга ко мне.

Территория ответственности

— Люди, которые подписаны на вас в соцсетях, знают, что недавно вы взяли собаку, Парня.

— Да, но я не взяла себе.

— Вы его отдаете?

— Ане Озар, которая снимает «Ку-ку», это его хозяйка. Я просто занимаюсь судьбой Парня. Хотя его безумно люблю.

То, о чем я сейчас буду говорить,— это территория ответственности. Вот у меня есть три старые собаки, прямо очень старые. Одному, я боюсь, осталось жить год-полтора.

— Декстеру?

— Нет, Жаку. Я вижу, как он на глазах дряхлеет. Декстер-то как раз не дряхлеет. Несмотря на то что у него уже была куча операций и весной мы удалили ему опухоль, Декстер скачет как молодой, и слава богу. А вот Жак на глазах дряхлеет, и это не болезнь, а старость. У него хороший аппетит, он много ест, но худеет. Думали, может быть, какая-то онкология. Обследовали. Нет, это просто старость. Он стал такой грустный, ходит тяжело, лапки у него болят. И я прекрасно понимаю, что Жаку осталось год-полтора, и он уйдет.

Хаус помоложе, но все равно и ему уже девять лет. Жаку двенадцать, Декстеру тоже двенадцать. Это три старые собаки. Я не могу привезти к себе в дом четвертую собаку. Во-первых, потому что у них будет сильнейший стресс, и как он повлияет на их жизнь, не знает никто, — это может ускорить их конец. Во-вторых, я не могу привезти еще одну собаку и, по сути дела, отдать ее в руки моей мамы, которой девяносто лет, и моей дочери. Потому что меня дома не бывает. Вот я сегодня в Питере, завтра приеду в Москву, у меня интервью, примерка для нового проекта — меня нет. Я приехала, переоделась, бросила вещи, поехала по делам. На следующий день уже первая смена на новом проекте, затем репетиция спектакля в «Гоголь-центре», сам спектакль, через день в первой половине дня съемки, потом спектакль, дальше снова смена, я снова в Питере играю и так далее.

— Как можно в таком ритме жить?

— Мне кажется, чем больше я работаю, тем выше у меня иммунитет. Вспоминаю, что в молодости была очень болезненным человеком. Вот я болела, болела, болела всякими разными болезнями, и мне все время говорили: «Как ты собираешься быть актрисой? Актриса — это профессия, в которой нужно лошадиное здоровье». И я действительно этого не понимала, все время болела. А сейчас у меня даже ОРВИ не бывает.

Да, конечно, случаются моменты, когда происходит некое эмоциональное и энергетическое опустошение, заканчиваются ресурсы. Но я очень быстро восстанавливаюсь. Поэтому я как раз нормально выживаю в таком режиме.

— Спектакль «Это всё она» в «Приюте комедианта» — первая ваша театральная работа в родном городе за пятнадцать лет. Как вам возвращение? Есть ли разница между менталитетом москвичей и петербуржцев или это надуманно?

— Мне кажется что, во-первых, это надуманно, конечно. В феврале прошлого года мы приезжали на гастроли в Питер, привозили «Мученика» из «Гоголь-центра», играли в БДТ. Что в Москве зал аплодирует стоя в конце спектакля, что в Питере переполненный зал БДТ аплодировал стоя в конце спектакля. Наверное, есть какие-то особенности, но мне кажется, что они, скажем так, преувеличены. Я это вижу и по спектаклю «Перемирие», который я здесь ставила в «Театре на Литейном» как режиссер. Точно так же я бы его поставила в любом городе. Я рассчитывала на такую реакцию — я ее и получаю. Уверена, что и «Это всё она» точно так же был поставлен в Москве режиссером Сашей Сазоновым, как он поставлен здесь.

— Финал очень страшный, но мне кажется, в нем есть и надежда. И еще кажется, что для всех родителей подростковый суицид — кошмарный триггер.

— Это правда страшный триггер. И, с другой стороны, это опять разговор об ответственности. Потому что, начиная эту игру, взрослый человек должен был предполагать, чем это может закончиться. Психологически мама младше своего сына, более инфантильна, хотя вроде бы в финале многого добивается. Она не может на шаг вперед просчитать результат своих действий. В общем, совершенно не взрослый человек.

Это то, что я говорю про собаку. Я бесконечно полюбила Парня, бесконечно. Он сейчас находится в стационаре на карантине и на обследовании, потому что я его не могу отдать Ане без этого: его нужно проглистогонить, сделать прививки, и только после этого я могу его отдать в другие руки. То есть я должна о его здоровье позаботиться. И я бы его взяла себе, потому что вы не представляете, какой он хороший. А я не могу. Потому что это моя ответственность. Но я абсолютно точно знаю, что, находясь у Ани, он будет находиться в очень хороших и очень любящих руках. Более того, Аня с Пашей (ее муж Павел Емелин, который, кстати, оператор фильма «Ку-ку», тоже мой давний знакомый) живут на Новой Риге, недалеко от того места, где живу я. Так что я буду приезжать в гости.

Вообще, это все про ответственность, и спектакль тоже. Да и жизнь, по большому счету.