выставка современное искусство
В Государственном историческом музее открылась выставка "Москва--Берлин/Берлин--Москва. 1950-2000. Современный взгляд". Впервые выставка современного искусства проходит в такой близости от Кремля, да еще и под патронатом президентов РФ и ФРГ. В том, что "Москва--Берлин" действительно историческая выставка, убедились ИРИНА Ъ-КУЛИК И МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА.
Эпохальный выставочный проект, в который немецкая сторона вложила €5 млн, а российская — почти €3 млн, понаслышке казался чуть ли не диверсией. Как можно отказаться от истории и хронологии, что предложил с самого начала инициатор идеи немецкий куратор Юрген Хартен (и из-за чего, кстати, российские кураторы чуть не рассорились с немецкими), и сосредоточиться исключительно на внутренней логике искусства — при таком бюджете и статусе это непозволительная роскошь. Ведь такая выставка просто обязана говорить о России и Западе, социализме и капитализме, наследии фашизма и сталинизма, падении стены и крахе коммунистической утопии, то есть о тех страницах истории, которые в последнее время подвергались наиболее ожесточенному переписыванию. Побывавшие на берлинской премьере выставки в сентябре этого года рассказывали, что вместо этого зрителю предложили какие-то абстрактные категории, выбранные произвольно, вокруг которых чуть ли не по принципу пасьянса группировались произведения разных эпох и стилей. Хотя, надо отдать должное, очень знаменитые и эффектные произведения.
Частично эта структура осталась и в Москве. Первый зал, например, называется "Возвышенное". В этот разряд попали две иронические картины соц-артистов Виталия Комара и Александра Меламида (начала 80-х), одна из которых — "Рождение социалистического реализма" — изображает Сталина с музами, геометрическая абстракция Йозефа Альберса, посвященная квадрату Казимира Малевича (50-е), и групповой портрет советской сборной по гимнастике 1965 года Дмитрия Жилинского. Попробуйте разгадать эту шараду — и вы поймете, почему немецкая критика встретила выставку, что называется, неоднозначно. Действительно, только искушенный профи найдет логическую цепочку в этом сочетании — советский академик Дмитрий Жилинский втихаря восхищался русской иконой и свою вполне по виду заказную вещь написал именно как икону с красным фоном, с левкасом и прочее, превратив гимнастов чуть ли не в мучеников. Казимир Малевич тоже называл свой знаменитый квадрат иконой, и с его легкой руки в идеальные геометрические миры поверила половина западных художников. А ерники Комар и Меламид буквально воспроизвели в своей картине со Сталиным принцип, по которому должна писаться икона: муза обводит по контуру тень вождя на стене — ничего из головы, все по канону.
Дальше все проще и понятнее. Раздел "Старые раны", названный по известной картине Гелия Коржева-Чувилева из собрания Третьяковки, посвящен травмам войны. И тут соседство гигантских живописных портретов советских вдов и израненных ветеранов с инсталляцией немецкого классика Виа Левандовски — распиленной пополам берлинской комнатой — вопросов не вызывает, так сказать от нашего стола вашему столу. В следующих залах с говорящими названиями "Гибель богов", "Массы и символы", "Идеологическая комедия" уверения кураторов, что они старались быть "вне политики" и истории, кажутся простым кокетством. Складывается ощущение, что ты попал на первомайскую демонстрацию — в глазах рябит от знамен, лозунгов и красного цвета. То, что наши "подпольщики", художники-диссиденты, были неравнодушны к советской символике и риторике, факт общеизвестный, но вот то, что среди немцев (причем по преимуществу тогда еще западных) было такое количество поклонников коммунистической идеи, думается, для нашей публики будет откровением. Чего стоит один Йорг Иммендорф, в своих картинах-агитках середины 70-х годов не стеснявшийся вопрошать: "С кем твое искусство, товарищ?" и утверждать без тени иронии: "Искусство принадлежит народу". А ведь еще есть "Симпатичная коммунистка" Мартина Киппенбергера и портрет Сталина Томаса Байрле, сложенный из крошечных силуэтов грузовика с грушами.
Но не стоит и думать, что эта выставка — только про переживание художниками болезненных политических тем. Здесь нашлось место и космической утопии, и скуке обыденной жизни застоя и последним достижениям русско-немецкого арт-фронта. Чуть ли не впервые в Москву привезено такое количество произведений топ-звезд современного мирового искусства. Правда, приглашенная на вернисаж культурная общественность, не слишком привычная к выставкам современного искусства, бродила по залам в некоторой растерянности. Юморист Геннадий Хазанов недоуменно смотрел на инсталляцию гуру немецкого искусства Йозефа Бойса — громадные пласты войлока, который немецкий художник наделял магическим смыслом после того, как его, летчика люфтваффе, подбили над крымскими степями и крымские татары выходили с помощью жира и этого самого войлока. Нарядные дамы опасливо поглядывали на вращающиеся в воздухе ружья из инсталляции Ребекки Хорн. Ружья стреляют красной краской, и попасть под залп никому не хотелось. Но любителям сделали поблажку — московская версия выставки, подготовленная Екатериной Деготь, Павлом Хорошиловым и Виктором Мизиано, по сравнению с берлинской уменьшилась на треть. В Берлине было выставлено около 500 произведений, в Москве — 300. Господин Хорошилов уверял на пресс-конференции, что дело вовсе не в цензуре (хотя, например, по сравнению с Берлином в Москве явно поубавилось свастик).
Академичность "Москвы--Парижа" и первой "Москвы--Берлина" все же делала их выставками об истории искусства. Первая прочитывалась как летопись расцвета и гибели русского авангарда. Вторая позволяла убедиться в сходстве сталинского стиля с эстетикой Третьего рейха. Упразднившая хронологию "Москва--Берлин. Современный взгляд" стала выставкой про историю, общую для всех. Символично, что выставка открывается всадницей с белым флагом на видео Марины Абрамович, а завершается легендарной картиной Дмитрия Врубеля и Виктории Тимофеевой, изображающей страстный поцелуй Брежнева и Хонеккера. Этот поцелуй когда-то украшал Берлинскую стену, теперь его некуда повесить, кроме как на стену Исторического музея.