выставка фото
В Лондоне отмечают столетие со дня рождения выдающегося фотографа Билла Брандта. В музее Виктории и Альберта (V&A) открылась ретроспектива его работ, в Национальной портретной галерее (NPG) показывают фотопортреты, а в издательстве Jonathan Cape только что вышла в свет первая биография, написанная Полем Делани. Рассказывает ВИКТОРИЯ Ъ-МУСВИК.
Всего пару месяцев назад в Лондоне отмечали столетие Сесила Битона (см. Ъ от 13 февраля). По иронии судьбы, два самых известных английских фотографа родились с разницей всего в несколько месяцев: Битон 14 января, Брандт 3 мая. Трудно представить себе двух более непохожих авторов, чем светский портретист и поклонник идеальной красоты Сесил Битон, сделавший грандиозное шоу не только из своих снимков, но и из самой своей жизни, и скрытный, таинственный Билл Брандт, с его пристальным вниманием к самому простому и обыденному. Обоих тем не менее в Британии считают мастерами, которым удалось проникнуть в самую суть английского характера, того неуловимого качества, которое сами британцы называют "englishness".
В отличие от коренного лондонца Битона, Билл Брандт для англичан — воплощение европейского интеллектуала-космополита, с чертами, заостренными почти до карикатурности. Родился в Германии, фотографическую карьеру начал в Вене, был ассистентом в парижской студии Мана Рэя, путешествовал по Испании и Венгрии. Его ранние работы — репортажи с парижского блошиного рынка, клошары, испанские нищие и венгерские цыгане, да еще первые ню его жены Эвы и портреты ученых европейцев — выдают влияние не только Мана Рэя, но и Эжена Атже с Брассаи.
Настоящая известность пришла к Брандту лишь после переезда в 1934 году в Лондон и выхода его знаменитых книг "Англичане дома" ("The English at home", 1936) и "Лондон ночью" ("A night in London", 1938) с последовавшими за ними "Фотографом Лондона" ("Camera in London", 1948) и "Литературной Британией" ("Literary Britain", 1951). С конца тридцатых мир узнал нового Брандта, который в попытке бегства от войн и трагедий континентальной Европы попытался стать "настоящим англичанином", перелицевав для этого даже свою собственную биографию. До самой своей смерти в 1983 году он настаивал, что родился не в Гамбурге, а в южном Лондоне. Англичане, впрочем, отмечая его заслуги в познании пресловутой "английскости", так и не признали его своим. "Он желал стать англичанином, но так и остался посторонним, чужаком. Сюрреалист до мозга костей, Билл Брандт смотрел взглядом настоящего европейца на типично английские предметы, и ему удалось поэтому показать свою новую родину и ее людей в совершенно непривычных ракурсах",— писала о нем Guardian.
Знаменитые брандтовские зарисовки английской жизни можно увидеть на выставке в V&A. Среди 150 демонстрируемых работ, в основном винтажей, знаменитый снимок "Дом (Семья шахтера)" с отчетливым социально-критическим подтекстом и не менее известная "Молодая домохозяйка в Бетнал-Грин", отобранная в числе трех других работ Брандта, для самой, пожалуй, знаменитой в истории фотографии выставки МОМА "The family of man". Чумазые ребятишки на улицах Лондона, собор Святого Павла на фоне темных окон города военной поры и знаменитые брандтовские ню, названные именами лондонских районов,— все это действительно не совсем привычная Англия, не Лондон с открыток. И в то же время каждый, кто провел здесь больше нескольких дней, узнает и признает эти образы за "настоящие", "реальные", "жизненные". Те же фирменные брандтовские внимание к тривиальному и отчужденность — в портретах, демонстрируемых в NPG. Его модели — прячущийся за своим автопортретом Рене Магритт, сидящий за кружкой пива в пабе Дилан Томас, бредущий по обледенелой дороге Фрэнсис Бэкон — редко смотрят в кадр. Ведь фотограф, по словам самого же Билла Брандта, "должен дождаться, пока в лице появится такое странное выражение, между явью и сном".
В этот миф о странном, непонятом, талантливом невротике, отказавшемся от своих корней, но так и не обретшем новые, биография Пола Делани вносит свою лепту. Здесь по полочкам разложены брандтовские страхи и комплексы, вроде его боязни женщин и страсти к любовным треугольникам или увлечения психоанализом. И вот тут начинаешь понимать, что "посторонний" Брандт с его игрой противоречиями, нюансами и подтекстами, с его чудачествами, не всегда безобидными, в принципе не так уж сильно отличается от истинного англичанина и денди Сесила Битона. И дело здесь не только и не столько в пресловутой "английскости", а в том, что любой талантливый фотограф в своем балансировании на грани пронзительного самообнажения и отстраненности летописца, детально документирующего реальность,— всегда чужак и чудак.