Я никак не ожидал увидеть его на пороге — а это, без сомнения, был он. Привычно большой и неожиданно стройный, с доброжелательной и немного печальной улыбкой, он будто запустил с собой в дверь что-то бодрящее и морозное; вообще, его присутствие сразу превратило обычную прихожую в какие-то, что ли, сени, порог уютного заснеженного дома, как будто Ростовы вернулись с охоты и в зале уже накрывают на стол. В последний раз, когда я его видел, мы задержались перед прощанием во дворике дома Ростовых, там рядом его любимый «Каретный двор». И вот он пришел, и я начал было суетиться, надо же встретить гостя — но вдруг стало так спокойно и радостно, что и спешить вроде незачем. Все хорошо, все уже пришли. Я даже проснулся от собственного смеха.
Фото: AFP
Фото: AFP
Это был хороший день, один из многих хороших дней — и в этом году какой-то иной стала их хорошесть. Пойти в кино, казалось бы, эка невидаль — а ведь когда летом открыли кинотеатры и так все сложилось, что сразу попали в руки билеты в самый большой зал «Октября», какое это было чудо, все равно как на каникулах сбежать из дома на что-то захватывающе-американское, про инопланетян. А когда открыли музеи! Или вот, в какой-то момент оказалось можно ездить в гости — не то чтобы раньше было нельзя, просто стало не страшно; и было такое чувство, как будто, не знаю, все вернулись из эвакуации. А когда вдруг случилось очутиться на пляже в Комарово — ей-богу, не помню уже, когда так хорошо было на море. И еще зимой, до всего, была прогулка по лесу в сумерках, и где-то вдали дорогу перебежали лоси — и потом целый год можно было вспоминать, что вот, бывает лес, а в нем лоси. И каждая добрая новость в мессенджере — «сняли с ИВЛ», «уже отвезли в ковидное, а тест оказался отрицательный», «переболели, но легко» — это был праздник. Много хорошего, правда.
Наверное, для журналистов, которые то и дело отправляются на ближние и дальние войны, или для контрактника из условного «ЧВК Вагнера» эта картина выглядит иначе — но изнутри многолетнего столичного благополучия кажется, что вся история этого года была своего рода знаком, то ли отрезвляющим напоминанием, то ли репетицией чего-то большего: нескольким поколениям, не видевшим войны, вдруг дали пережить ее в самой щадящей лайтовой версии. Нестрашные лишения, комфортные ограничения, безболезненные страдания. Были и потери — но жизнь вообще не обходится без потерь. Многое изменило масштаб — совершенно изжил себя, например, жанр бытовой фейсбучной истерики: ну, знаете, «курьер опаздывает уже на двадцать минут, горите в аду». Или переживания по поводу слишком напряженного графика перелетов. Хотя нет, о чем я, ничего не изменилось — и переживания, и поводы для них остались все те же. Наверное, когда случается настоящая революция или, не дай бог, война, людям долго еще кажется, что это временные неудобства вроде карантина, и все трагические подробности (процент выживаемости на ИВЛ, график работы в красной зоне, подсчеты летальности), на фоне которых как-то неловко переживать об опаздывающем курьере,— это то, что бывает с другими.
Наверное, на этом месте я перестану говорить от лица воображаемых «всех» и скажу только за себя. Когда жизнь превратилась в цепочку потерь — возможных или случившихся, мелких или непоправимых,— что-то все-таки изменилось. Мне совершенно неинтересно стало играть в традиционную столичную игру, участники которой учат своих нерадивых собеседников, как высказываться по какому поводу, с кем дружить и в каких компаниях появляться, через какие диоптрии на мир смотреть. Не потому, что «все дозволено» — а потому, что конечным результатом этой игры неизменно становится исключение оказавшихся «по ту сторону» из числа тех, с кем можно разговаривать, кого нужно слышать, если не из числа людей вообще. И вот этим выписыванием из списка людей совершенно расхотелось заниматься — пандемия, спецслужбы, какая-нибудь, не дай бог, очередная война прекрасно справляются с этим без нас. Я больше стал ценить людей, с которыми могу быть не согласен — но в которых есть мысль и масштаб. Наверняка Эдуард Лимонов или Константин Крылов, с которыми я мало был знаком, если бы и вспомнили в жизни обо мне, то не самым добрым словом — но когда они уходят, на их месте остается тоскливое зияние. А самодовольный хам, повторяющий заезженные штампы, сам по себе тоскливое зияние — неважно, за Навального он или за Донбасс. И еще более дороги стали люди, которые умеют не строить новые границы по каждому актуальному поводу, а самим своим присутствием делать их (и границы, и поводы) несущественными и малозначительными и заставлять время двигаться иначе, поверх и помимо сегодняшней суеты, и радоваться не правильному мнению — а точно найденному новому слову, или неожиданно выстроившейся связи, или вообще чему-то смешному, умному и доброму — такому редкому на фоне бездны, пожирающей все и всех, ставшей в этом году ощутимо ближе. И даже если эти люди уже не здесь — можно всю жизнь чувствовать их присутствие, вспоминать, что они были. Как лес и лоси.
Я не могу назвать себя близким другом Александра Тимофеевского, мы виделись, как правило, по случаю, раз в год или два, но, кажется, тепло друг к другу относились, я уж точно. И почему-то именно его внезапный уход, никак вроде бы не связанный с пандемией, оказался для меня главным событием года. Был при Ельцине такой праздник, День согласия и примирения,— и это то, чему учит нас смерть: не бросать камень в ушедших, война закончилась, бездна примиряет всех. Но у А. Т. поводом для этого понимания была не смерть, а именно жизнь — каждая встреча, каждый его текст или даже фейсбучный пост оказывались праздником примирения и согласия, и это душевное расположение, как любая новая мысль и точное слово, бесценно и неповторимо. И не могу с собой ничего поделать: мне кажется, что это неповторимое не просто было (и оставило после себя зияние), но продолжает каким-то образом быть,— и однажды дверь распахнется, впустив морозный воздух, и станет совершенно незачем спешить, и все наши переживания о том, что все хорошее и настоящее уходит, покажутся ужасно смешными. И мы проснемся.
Как мы это пережили // Спецномер Weekend
Этот номер Weekend посвящен тому, как изменилась жизнь за последний год. Коронавирус лишил нас привычного образа жизни, любимых развлечений и важных людей, но этот номер не о том, чего не стало, а о том, что появилось. О том, как на смену знакомым формам жизни приходили новые и как мы к ним приспосабливались. Это не подведение итогов, а попытка разглядеть, как сквозь пустоту карантина и изоляции прорастала жизнь — и проросла