На следующей неделе в Историческом музее открывается выставка "Москва--Берлин. 1950-2000. Взгляд из современности", уже показанная осенью в Берлине (см. Ъ от 29.09.03) и обещающая стать едва ли не главным событием Дней Берлина в Москве. На монтаж выставки приехал один из самых именитых ее участников — немецкий художник ХАНС ХААКЕ. Он рассказал ИРИНЕ Ъ-КУЛИК, трудно ли быть политически ангажированным творцом.
Ханс Хааке родился в 1936 году в Кельне, но с 1960-х годов живет и работает преимущественно в США. Он начинал с концептуальных объектов и инсталляций экологического толка, но вскоре перешел от исследования природных систем к изучению общества. Он выставлял в качестве реди-мейда ящики, в которых американские военные в Латинской Америке содержали пленных, писал квазиофициальные портреты Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, восстанавливал в австрийском городе Граце обелиск фашистской эпохи, собирал компромат на известные своим меценатством компании и знаменитых коллекционеров, которых он уличал в связи с торговлей оружия, поддержке режима апартеида в ЮАР или организации предвыборных кампаний политиков правого толка. В 1971 году Музей Гуггенхайма отказался выставлять его работы, а сам Хааке не захотел продать свое произведение Петеру Людвигу: работа разоблачала бизнес известного коллекционера, и художник опасался, что господин Людвиг хочет купить это произведение только для того, чтобы спрятать его от публики. Работы Ханса Хааке находятся в крупнейших музеях мира. В 1993 году Ханс Хааке сделал нашумевшую инсталляцию "Германия" в немецком павильоне на Венецианской биеннале.
— Когда наш фотограф захотел снять ваш портрет, вы отказались. Почему?
— Уже несколько десятилетий я избегаю фотографироваться для публикаций. Облик художника сегодня фетишизируется. Из художника делают знаменитость. По-моему, это только мешает. Я не верю в эту идею художника как звезды, героя или святого. Смысл имеет только сама работа.
— На выставке "Москва--Берлин" представлена ваша инсталляция "Масляная живопись. Посвящается Марселю Бродарсу". Не могли вы пояснить это произведение?
— Я сделал эту работу в 1982 году для выставки "Документа" в Касселе. Это была, если вы помните, эпоха холодной войны. Как раз за две недели до открытия Рональд Рейган приезжал в тогдашнюю столицу ФРГ — Бонн, чтобы убедить парламент в необходимости размещения американских ядерных ракет на территории Германии, что вызвало огромную демонстрацию протеста. Я знал, когда Рейган приедет в Бонн, и заранее, в Нью-Йорке, написал его портрет — по моим представлениям, официальный. В качестве образца я искал фотографии, на которых Рейган выглядел как можно более надменным, империалистическим, этаким хозяином мира, которому ничто не может помешать. Я также поддерживал контакты с организаторами демонстрации в Бонне, я заранее знал, где она будет происходить, и пришел на нее с фотоаппаратом.
Моя инсталляция — это, с одной стороны, столкновение народа и императора. Но это также столкновение двух представлений об искусстве. С одной стороны — официальная живопись в золотой раме, со специальной подсветкой и парадной красной ковровой дорожкой. Все это очень в духе XIX века. А с другой стороны — нормальные люди, показанные при помощи такой современной и предельно демократичной техники, как фотография.
— Это произведение показывалось на разных выставках, фотографии заменялись на снимки демонстраций, проходивших в тех городах, где проходили выставки; ведь против Рейгана и размещения ядерных ракет протестовали по всей Европе. То есть ваша инсталляция обладала актуальностью газетной передовицы. А как она должна восприниматься сегодня, когда демонстрации проходят совершенно по другому поводу и Рональд Рейган уже давно не президент США?
— В Москве будет самая первая фотография, сделанная в Бонне. Что же до самой инсталляции, то, наверное, сегодня она все больше и больше становится примером из истории.
— В современном политическом искусстве должно меняться только содержание или сам язык должен стать другим, не таким, как десять или двадцать лет назад? И не стало ли само политическое искусство еще одним стилем?
— Я использовал самые разные техники — фотографию, живопись, инсталляцию. Я работал со всем, с чем только можно — с растениями, с животными. Невозможно предсказать, какое средство будет самым эффективным в каждом конкретном случае. Сегодня очень мало художников, занимающихся политически ангажированным искусством. Я подозреваю, что молодые художники понимают: когда они говорят на действительно больные темы, это не слишком способствует их карьере.
— На "Москва--Берлин" ваше произведение выставлено рядом с отечественным соцартом и концептуализмом. А вы сами видите сходство между тем, что делаете вы, и тем, что делает, скажем, Эрик Булатов?
— Советские нонконформисты работали в совершенно иных условиях. Они использовали другие средства и критиковали другие явления.
— Мне кажется, наши художники к власти относились как к чему-то фатальному и неизменному и не думали, что могут как-то повлиять на положение вещей. А вы верите в то, что искусство может изменить общество?
— Политически ангажированное искусство (я предпочитаю говорить именно об ангажированном искусстве, потому что так или иначе политическим является любое искусство) имеет шанс повлиять на социальный климат и на общественное мнение, но только в так называемых либеральных обществах. И с другой стороны, именно эти общества порождают ангажированное искусство. Я не знаю, как это происходит при диктаторском режиме. Но вполне возможно, что если бы не было таких художников, как Булатов и Кабаков, само социальное мышление в вашей стране было бы другим, куда менее продвинутым.
— Вы выставляли поистине разоблачительные расследования, посвященные крупнейшим коллекционерам и меценатам современного искусства — Петеру Людвигу, Чарльзу Саатчи. Вы полагаете, что любое частное меценатство — дело нечистое? Но разве целиком полагаться на государственное финансирование не менее рискованно?
— Петер Людвиг хотел получить власть в публичной институции. Кельнский музей Людвига — это не частный, а государственный музей. Почему же его директоров и кураторов должны назначать Людвиг или, как сейчас, его вдова? Это, по-моему, абсолютно неприемлемо. И потом, Петер Людвиг использовал свое влияние в культуре в интересах своего шоколадного бизнеса, а Чарльз Саатчи — в своих политических делах. Что же до того, что предпочтительнее — государство или деньги частных меценатов, то на этот вопрос нельзя ответить однозначно. Если речь идет о либеральном государстве, чьи принципы были заложены французской революцией, то управлять институциями и обладать властью должны мы, его граждане. Если же мы находимся в ситуации, когда государство скорее является врагом либеральности, то, возможно, предпочтительнее будет все же частное финансирование культуры.