Ханс Хааке: политическим является все

Ханс Хааке родился в 1936 году в Кельне, но с 1960-х годов живет и работает пр


На следующей неделе в Историческом музее открывается выставка "Москва--Берлин. 1950-2000. Взгляд из современности", уже показанная осенью в Берлине (см. Ъ от 29.09.03) и обещающая стать едва ли не главным событием Дней Берлина в Москве. На монтаж выставки приехал один из самых именитых ее участников — немецкий художник ХАНС ХААКЕ. Он рассказал ИРИНЕ Ъ-КУЛИК, трудно ли быть политически ангажированным творцом.
       Ханс Хааке родился в 1936 году в Кельне, но с 1960-х годов живет и работает преимущественно в США. Он начинал с концептуальных объектов и инсталляций экологического толка, но вскоре перешел от исследования природных систем к изучению общества. Он выставлял в качестве реди-мейда ящики, в которых американские военные в Латинской Америке содержали пленных, писал квазиофициальные портреты Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, восстанавливал в австрийском городе Граце обелиск фашистской эпохи, собирал компромат на известные своим меценатством компании и знаменитых коллекционеров, которых он уличал в связи с торговлей оружия, поддержке режима апартеида в ЮАР или организации предвыборных кампаний политиков правого толка. В 1971 году Музей Гуггенхайма отказался выставлять его работы, а сам Хааке не захотел продать свое произведение Петеру Людвигу: работа разоблачала бизнес известного коллекционера, и художник опасался, что господин Людвиг хочет купить это произведение только для того, чтобы спрятать его от публики. Работы Ханса Хааке находятся в крупнейших музеях мира. В 1993 году Ханс Хааке сделал нашумевшую инсталляцию "Германия" в немецком павильоне на Венецианской биеннале.
       — Когда наш фотограф захотел снять ваш портрет, вы отказались. Почему?
       — Уже несколько десятилетий я избегаю фотографироваться для публикаций. Облик художника сегодня фетишизируется. Из художника делают знаменитость. По-моему, это только мешает. Я не верю в эту идею художника как звезды, героя или святого. Смысл имеет только сама работа.
       — На выставке "Москва--Берлин" представлена ваша инсталляция "Масляная живопись. Посвящается Марселю Бродарсу". Не могли вы пояснить это произведение?
       — Я сделал эту работу в 1982 году для выставки "Документа" в Касселе. Это была, если вы помните, эпоха холодной войны. Как раз за две недели до открытия Рональд Рейган приезжал в тогдашнюю столицу ФРГ — Бонн, чтобы убедить парламент в необходимости размещения американских ядерных ракет на территории Германии, что вызвало огромную демонстрацию протеста. Я знал, когда Рейган приедет в Бонн, и заранее, в Нью-Йорке, написал его портрет — по моим представлениям, официальный. В качестве образца я искал фотографии, на которых Рейган выглядел как можно более надменным, империалистическим, этаким хозяином мира, которому ничто не может помешать. Я также поддерживал контакты с организаторами демонстрации в Бонне, я заранее знал, где она будет происходить, и пришел на нее с фотоаппаратом.
       Моя инсталляция — это, с одной стороны, столкновение народа и императора. Но это также столкновение двух представлений об искусстве. С одной стороны — официальная живопись в золотой раме, со специальной подсветкой и парадной красной ковровой дорожкой. Все это очень в духе XIX века. А с другой стороны — нормальные люди, показанные при помощи такой современной и предельно демократичной техники, как фотография.
       — Это произведение показывалось на разных выставках, фотографии заменялись на снимки демонстраций, проходивших в тех городах, где проходили выставки; ведь против Рейгана и размещения ядерных ракет протестовали по всей Европе. То есть ваша инсталляция обладала актуальностью газетной передовицы. А как она должна восприниматься сегодня, когда демонстрации проходят совершенно по другому поводу и Рональд Рейган уже давно не президент США?
       — В Москве будет самая первая фотография, сделанная в Бонне. Что же до самой инсталляции, то, наверное, сегодня она все больше и больше становится примером из истории.
       — В современном политическом искусстве должно меняться только содержание или сам язык должен стать другим, не таким, как десять или двадцать лет назад? И не стало ли само политическое искусство еще одним стилем?
       — Я использовал самые разные техники — фотографию, живопись, инсталляцию. Я работал со всем, с чем только можно — с растениями, с животными. Невозможно предсказать, какое средство будет самым эффективным в каждом конкретном случае. Сегодня очень мало художников, занимающихся политически ангажированным искусством. Я подозреваю, что молодые художники понимают: когда они говорят на действительно больные темы, это не слишком способствует их карьере.
       — На "Москва--Берлин" ваше произведение выставлено рядом с отечественным соцартом и концептуализмом. А вы сами видите сходство между тем, что делаете вы, и тем, что делает, скажем, Эрик Булатов?
       — Советские нонконформисты работали в совершенно иных условиях. Они использовали другие средства и критиковали другие явления.
       — Мне кажется, наши художники к власти относились как к чему-то фатальному и неизменному и не думали, что могут как-то повлиять на положение вещей. А вы верите в то, что искусство может изменить общество?
       — Политически ангажированное искусство (я предпочитаю говорить именно об ангажированном искусстве, потому что так или иначе политическим является любое искусство) имеет шанс повлиять на социальный климат и на общественное мнение, но только в так называемых либеральных обществах. И с другой стороны, именно эти общества порождают ангажированное искусство. Я не знаю, как это происходит при диктаторском режиме. Но вполне возможно, что если бы не было таких художников, как Булатов и Кабаков, само социальное мышление в вашей стране было бы другим, куда менее продвинутым.
       — Вы выставляли поистине разоблачительные расследования, посвященные крупнейшим коллекционерам и меценатам современного искусства — Петеру Людвигу, Чарльзу Саатчи. Вы полагаете, что любое частное меценатство — дело нечистое? Но разве целиком полагаться на государственное финансирование не менее рискованно?
       — Петер Людвиг хотел получить власть в публичной институции. Кельнский музей Людвига — это не частный, а государственный музей. Почему же его директоров и кураторов должны назначать Людвиг или, как сейчас, его вдова? Это, по-моему, абсолютно неприемлемо. И потом, Петер Людвиг использовал свое влияние в культуре в интересах своего шоколадного бизнеса, а Чарльз Саатчи — в своих политических делах. Что же до того, что предпочтительнее — государство или деньги частных меценатов, то на этот вопрос нельзя ответить однозначно. Если речь идет о либеральном государстве, чьи принципы были заложены французской революцией, то управлять институциями и обладать властью должны мы, его граждане. Если же мы находимся в ситуации, когда государство скорее является врагом либеральности, то, возможно, предпочтительнее будет все же частное финансирование культуры.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...