У издательства Common place появился импринт «Вздорные книги», берущий на себя издание разнообразной забытой литературы. Одна из первых книг — собрание сочинений писателя-эмигранта Ивана Шкотта, автора нежной повести об обреченных школьниках «Мальчики и девочки»
Фото: Common place
Фото: Common place
Начать стоит с самого проекта. Имитирующее старый текстиль оформление этих томиков отсылает к знаменитой серии «Забытая книга», выходившей на рубеже 1980-х и 1990-х в издательстве «Художественная литература»,— символу возвращения модернистских шедевров широкому читателю (в ней были переизданы «Козлиная песнь» Вагинова, «Город Эн» Добычина и еще три десятка книг). «Вздорные книги» ставят перед собой ту же задачу реанимации забытых текстов, но подход здесь немного другой. Он, как можно догадаться по названию, филологическо-хулиганский. Точнее, сама филологичность, архивность и представляется здесь как едва ли не панковская деятельность. Задача проекта, как пишут его создатели Анна Слащева и Тимур Селиванов,— издание книг несвоевременных, «неугодных и просто негодных», выбранных по прихоти. Две открывающие серию книги отлично эту установку иллюстрируют. Одна из них — сборник трудов и дневников просветительницы конца XIX века Эмилии Кислинской-Вахтеровой. Вторая — собрание сочинений Ивана Шкотта.
Этого писателя сложно назвать пропущенным гением. Он — автор нераскрывшийся, печальный персонаж фона литературного Монпарнаса 1920-х. Именно поэтому его выбор выглядит жестом дендистским (для сравнения: «Забытая книга» открывалась переизданием «Серебряного голубя» Белого). Тем не менее это любопытная фигура с не совсем типичной для эмигрантов первой волны судьбой.
Шкотт вовсе не собирался уезжать. В 1923 году он учился на химическом отделении Московского университета и вступил в кружок, организованный, чтобы сопротивляться давлению активистов комсомольской студенческой ячейки на учебный процесс. На кружок кто-то донес, двадцатилетний Шкотт попал в тюрьму, провел там восемь месяцев, затем оказался в ссылке в Нарымском крае, а оттуда бежал, пересек советско-польскую границу и в 1926 году приехал во Францию.
Обитатели русского Парижа редко жили в достатке, но в облике Шкотта, по воспоминаниям Алексея Ремизова, по-особому «глядела бедность». Ремизов стал его главным литературным покровителем, вторым был Михаил Осоргин. Они давали ему наставления, помогали с публикациями, но писать Шкотту было почти некогда. Он был чернорабочим на металлургическом заводе и в железнодорожном депо, а дома вырезал поделки по кости, зарабатывая гроши и с трудом сводя концы с концами. К 1933 году его настигла болезнь, постепенно развивавшаяся после ссылки и побега. Немного не дожив до тридцати лет, Шкотт покончил с собой, приняв смертельную дозу снотворного.
Писал он, выкраивая для этого редкие свободные от работы вечера и дни, и написал очень мало. Еще меньше из его наследия сохранилось, все эти тексты опубликованы в книге. Это два юмористических рассказика о похождениях неудачливого русского парижанина в поисках легких денег, одна невнятная мифологическая поэма в прозе, немного писем и единственная большая вещь — опубликованная в 1929 году под псевдонимом Иван Болдырев повесть «Мальчики и девочки».
Действие происходит в 1919 году. Шкотту было 16, примерно столько же его героям — Сереже, Вовке, Шурке, Вале, Любе, Кате и прочим старшеклассникам Единой советской трудовой школы в центре Москвы, недавно преобразованной из мужской гимназии.
Забавно, что «Мальчики и девочки» созданы в те же годы, что и главные тексты раннесоветского школьного канона — «Кондуит и Швамбрания», «Дневник Кости Рябцева», «Республика ШКИД»,— и вполне органично в этот ряд вписываются, отличаясь двумя вещами. Во-первых — стилем. Повесть Шкотта написана вычурной модернистской прозой «под Белого»: с эксцентричным синтаксисом, рваным ритмом, повторами, обрывами и подвыванием чего-то неясного, прорывающимся сквозь звуки обыденности. Все это выходит у него иногда изящно, но чаще неловко.
Вторая вещь более важная. Это чувство истории. Герои советских школьных книг переживают момент, когда прошлое умирает на глазах и из него рождается будущее, свидетельствуют эту чудесную трансформацию и активно участвуют в ней. В «Мальчиках и девочках» времени будто бы нет. В том числе поразительно мало его примет: есть какой-то школьный исполком, уволили старого директора, с трудом достаются продукты, где-то идет гражданская война, но все это далеко. Политика для героев располагается на том же вполне абстрактном уровне, что другие взрослые вещи, о которых они временами болтают,— вроде теории относительности. В основном же они нежничают, подличают, умничают, жеманничают — делают все, что делают подростки, пока взрослеют. Эти драмы и забавы Шкотту удаются замечательно: психологом он был гораздо более тонким, чем стилистом.
Однако взросление требует будущего, а его у этих детей из хороших семей, скорее всего, нет — или оно совсем не такое, как им мерещится. Герои об этом не подозревают, поэтому во всей своей подростковой испорченности — невинны. А автор — знает и уже не может забыть: он описывает отрочество не как утерянный рай, а как канун испытания.
...несколько дней — запустеет школа: получат аттестаты, так, никудышные кусочки бумаги, одиночками пойдут по Москве, всем русским городам, по просторной Руси, всей земле — великим и жалким человеческим походом, через человеческие мытарства и утехи — люди дела, денег, люди служения и любви; некоторые никогда не станут людьми, никакими, но всякий будет искать свое счастье, всякий по-своему.
Иван Шкотт. Собрание сочинений
Common place