выставка гравюра
В Русском музее отмечают 250-летие Гавриила Ивановича Скородумова (1754-1792), самого известного русского гравера XVIII века. Его творчество впервые представлено в таком объеме: на юбилейной выставке показывают 60 гравюр, несколько миниатюрных портретов и рисунков, извлеченных из фондов самого Русского музея, а также Эрмитажа и Российской национальной библиотеки. О художнике--персонаже баснописца Крылова рассказывает АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Юбиляра можно лицезреть на темноватой парсуне Степана Погодина и на двух автопортретах. Один — знаменитый: полный достоинства господин стоит подбоченясь посреди кабинета гравюр Эрмитажа. Другой — из Ярославского художественного музея — почти 100 лет как числился потерянным: умное, насмешливое лицо, взгляд из-под руки. Это его баснописец Крылов выводит в "Почте духов" под именем художника Трудолюбова, который все грозится "при первом же случае удалиться в Англию, где знают лучше цену моего художества и где за оное получал я во сто крат больше, нежели здесь". И дело не в низкопоклонстве перед Западом — у Гаврилы Скородумова имелись все резоны, чтобы стремиться обратно в Лондон, где он, пенсионер петербургской Академии, попал в обучение к самому модному европейскому граверу Франческо Бартолоцци, в совершенстве овладел неизвестными в России техниками гравирования — пунктиром и карандашной манерой — и прославился.
Имя "Scorodoomoff", выведенное каллиграфическим италиком в левом нижнем углу гравюры, в Европе, не в пример России, и вправду знали и ценили. Он, кажется, единственный из наших художников XVIII века сгодился не только для внутреннего употребления, уловил конъюнктуру, вышел на интернациональный рынок — без скидок на молодость и провинциальность русской школы. Успех, с одной стороны, объяснялся спецификой профессии репродукциониста: пока русская школа в целом пыталась переводить с нижегородского на французский, Скородумов, не тратя времени на трудности перевода, копировал картины европейских знаменитостей с европейским же лоском. С другой — нездешней легкостью скородумовского цветного пунктира, благодаря которой репродукционная гравюра — дело сугубо коммерческое и прикладное — поднимается до уровня изящнейшего искусства.
Самый ходовой товар Гаврилы Скородумова — головки нежных прелестниц и античные сюжетцы с оригиналов модной, всех европейских монархов придворной художницы Анжелики Кауфман. Сентиментальные английские картинки — Абеляр и Элоиза, Ромео и Джульетта, девица над романом Ричардсона про Клариссу — расходились большими тиражами. Были в его репертуаре и копии с Мурильо, Гвидо Рени и Рейнольдса, и по собственным рисункам гравированные портреты — в основном русских англофилов: княгини Дашковой, графа Румянцева. Все гравюры в Русском музее представлены в нескольких состояниях и вариантах отпечатков: цветные, черно-белые, в тоне сепии — на любой, самый взыскательный вкус.
Подлинная история художника Трудолюбова, спрятанная за этими грациозными пустячками, выглядит печально. Хотя история, в общем, обыкновенная: про стажера, который никак не хотел возвращаться с заморских хлебов к родным осинам, а когда вернуться все-таки пришлось (по настоятельному приглашению Екатерины), заскучал, спился и умер в полной нищете совсем еще молодым. Неизбежный отъезд из Лондона Скородумов, ссылаясь на острый ревматизм, и так затянул почти на десять лет. В ходе тяжелой продолжительной болезни он успел награвировать с полсотни гравюр, из-за которых столетие спустя дрались коллекционеры, передружиться со всем художественным бомондом Лондона, обзавестись английскими заказчиками и английской женой Мэри, сколотить капиталец и обустроить дом. Но главное — почувствовать вкус свободы, который не могли перебить ни должности хранителя гравюр в Эрмитаже и придворного гравера, ни царские милости. Он упорно не хотел знать своего места. Раздражал англофильскими замашками. Рисовал пасхальные гулянья — так, словно это сам великий карикатурист Томас Роуландсон заглянул на недельку в Петербург. Гравировал не вполне парадные виды одевающихся в гранит набережных, в которых главным героем становилась не имперская столица, а трудовой люд, копошащийся на первом плане,— взгляд, понятный британскому промышленнику, но не русскому аристократу. И остался чужим среди своих — заморским виртуозом по имени Scorodoomoff.