20 ноября в Москве стартует 19-й фестиваль немецкого кино, где состоится российская премьера документального фильма немецкой актрисы иранского происхождения Марьям Зарее «Рожденная в Эвине», в котором режиссер и героиня в одном лице узнает правду о собственном прошлом
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Немецкая актриса Марьям Зарее («Ундина», «Четыре квартала», «Телефон полиции 110») устала от клишированных ролей мигранток в хиджабах. Она иранка, но о своей жизни в Иране ничего не помнит: ей было два года, когда мать привезла ее в Германию. Отец приехал к ним гораздо позже. Потом Марьям случайно узнала, что отец был политзаключенным и сидел в иранской тюрьме Эвин. И мать отбывала срок там же. И сама Марьям родилась в этой же тюрьме.
«Рожденная в Эвине» — обаятельное селфи на фоне личного ада, проработка частных проблем, которые оказываются проблемами целой страны. Марьям хочет узнать хоть что-то о своем младенчестве, но мать ничего ей не рассказывает. Ни о том, как она, беременная, сидела в тюрьме, ни о том, как рожала, ни о том, что происходило с Марьям в первые месяцы ее жизни. Тебя били? Ты боялась, что я умру? Когда ты рожала, тебе завязали глаза? Больше всего на свете Марьям боится задать матери «правильные вопросы», личные вопросы, те, на которые невозможно будет не ответить. Наверное, ответов она боится меньше, чем собственных вопросов.
Как подступиться к истории, которую никто не хочет рассказывать?
Этот сюжет мог бы стать драмой о попытке изжить свою травму, политическим памфлетом о пытках иранских политзаключенных, фильмом о попытке ассимиляции, высказыванием о роли женщины в революции («без освобождения женщин революция бессмысленна» — был в Иране и такой лозунг). Все это в фильме есть, но Марьям Зарее не интересует политика, ее интересует история. Политика — это лидеры, события, речи. История — это люди, повседневность, молчание.
Сначала «Рожденная в Эвине» кажется квестом, увлекательным детективом о поисках свидетелей. Марьям ездит по родственникам и маминым знакомым, заглядывает на какие-то конференции, где надеется найти таких же, как она, «детей тюрьмы». Мало кто готов с ней разговаривать, но каждый такой не-разговор четче очерчивает темное пятно умолчания, показывает, где находится проблема. «Молчание — часть нашей истории»,— говорит ей кто-то из собеседников.
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Фото: Tondowski Films
Марьям обаятельна и эмоциональна, она не хочет молчать, она готова говорить о прошлом и выслушивать тех, кому тяжело все это вспоминать, она смеется над своими страхами и признает их — и постепенно фильм становится сеансом психотерапии. Сначала для нее, а потом и для ее родителей. Отчасти это напоминает хит Сары Полли 2012 года «Истории, которые мы рассказываем». Сара Полли заполняла непроговоренные эпизоды собственной истории псевдодоком, реконструируя домашнее видео своих родителей. Марьям Зарее заполняет пробелы чужими историями, она, как быстро выясняется, ищет не столько свидетелей собственного рождения, сколько какую-то другую себя, идеальную Марьям, которая все помнит и уже изжила свою травму. Ирония в том, что Зарее окружают психологи и психотерапевты: ее мама, новый мамин муж, мамины подруги — и никто из них не может помочь.
Взрослая, успешная женщина Марьям Зарее все чаще и охотнее превращается на экране в маленькую девочку. Иранские события конца 70-х — начала 80-х она пересказывает как старое кино: «Мои родители слушали Леннона, но у них не было свободы слова, а потом их посадили в тюрьму, и там родилась я». В рассказе отца цепляется за упоминание о полотенце, которое ему выдали в Эвине: когда приговор заключенного приводили в исполнение, его полотенце передавали следующему, когда вешали того, полотенце переходило дальше. Отец Марьям забрал полотенце из тюрьмы с собой, и дочь требует, чтобы он его нашел и показал ей. Ей важны предметы, она как будто пытается ухватиться за что-то вещественное, потрогать собственное утраченное детство.
В результате получается нежнейшее драмеди о взаимоотношениях отцов и детей, матери и дочери, родины и ее граждан. Точнее — о том, как старшее поколение молчит, пытаясь уберечь детей от «плохих» или «тяжелых» эпизодов их общей истории. И о том, как молчит целая страна.
Марьям Зарее работала над фильмом четыре года, даже не представляя себе, куда ее заведет эта тема. Она то и дело подчеркивает, что не знает, как выстроить фильм, что оставить, а что убрать из окончательной версии. Иногда это выглядит уместно и мило — например, когда выясняется, что ее отец занимается зарядкой в кадре не просто так, а по просьбе дочери, да еще и ворчит, что назанимался на два дня. Иногда Марьям сама себе мешает — например, когда вставляет в фильм метафорические кадры прыжка с парашютом, прыжка в неведомое. Потому что сюжет фильма и обаяние главной героини мощнее любых метафор.
Хотя одна прекрасная метафора здесь все же есть. В какой-то момент Марьям встает на эскалатор, и он приходит в движение, начинает медленно разгоняться. Фильм устроен точно так же: стоит лишь начать поиски — и мир вокруг начинает разгоняться, открывая все новую информацию. Жизнь устроена точно так же: начни что-то делать — и уже не остановишься. Революция устроена точно так же.
Молчание устроено точно так же.
«Каро 11 Октябрь», 24 ноября, 19.15