премьера опера
В рамках небезынтересного оперного абонемента дирекции концертных программ Минкульта руководитель Симфонической капеллы Валерий Полянский представил столичной публике концертное исполнение оперы Верди "Луиза Миллер". Этой ранней вердиевской работе в России не везло. Нынешнее ее исполнение — первое после семидесятилетнего перерыва (в 1934-м ее ставили в Ленинграде). СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ нашел, что к столь выдающемуся событию можно было подготовиться и получше.
"Луиза Миллер" — оперная версия слезоточивой шиллеровской драмы "Коварство и любовь", возникшая благодаря заказу неаполитанского театра "Сан-Карло" и оперативности либреттиста Сальваторе Каммарано. Заказ случился в довольно неудобное время — шел революционный 1848-й, так что на месте Верди и Каммарано нужно было обладать не то чтобы смелостью, а скорее недюжинным упрямством, взявшись протащить через пугливую цензуру переложение пьесы, бичующей беспринципную жестокость придворных нравов. Шиллера, впрочем, сильно подправили, убавив силу пресловутого бичевания и вообще упростив запутанные политическо-любовные дрязги. Президент Вальтер стал графом Вальтером, отчасти заместив по сюжету шиллеровского герцога. Герцогская любовница стыдливо заменена на племянницу графа. Исходная стилистика "мещанской трагедии" с навязчиво вырисованными социальными типами растворена в несколько однообразной высокопарности: и неаполитанским импресарио, и потребителям вердиевского сочинения было совершенно ни к чему оценивать своеобразие языка крестьянствующего отставного солдата или английской проходимки, царствующей в герцогской опочивальне.
Но, как ни относись к либретто "Луизы Миллер", все-таки оно заслуживает несколько лучшего отношения, чем то, что продемонстрировали певцы. Среднее качество звучания голосов (по большей части принадлежащих к труппе Большого) в общем-то было неплохое, особенно в мужском составе. Но почти все партии были основательно испорчены ужасающе скверной артикуляцией. Сочный, хотя и простоватый бас Александра Киселева (Вальтер) и корректный баритон геликоновца Игоря Тарасова (Миллер-старший, отец Луизы) бились в клетках невнятной дикции. А вот Всеволод Гривнов (Рудольф) со своим невышколенным тенором и Андрей Антонов со слегка надтреснутым плоско-металлическим басом просто демонстрировали явные нелады с итальянским. Дополнялась грустная картина невыразительным, хотя и звонким сопрано Екатерины Морозовой (Луиза) и неряшливыми, вполсилы, работами эпизодических меццо (Людмила Кузнецова и Ирина Долженко). Результат однообразный: проглоченные фразы, невзятые ноты, плохо припрятанные в неразберихе ансамблей, и очень мало вкуса.
Чем такое объяснить, сказать затруднительно; в общем и целом вокальный состав, повторюсь, куда более качественный и профессиональный, чем могло бы быть. Остается предположить, что певцам не хватило элементарного прилежания. В этом убеждала, например, работа Всеволода Гривнова: к кульминации тенор добирался кое-как, пока не пришел черед коронного фрагмента партии — сцены "Oh! Fede negar potessi... Quando le sere al placido" в конце второго акта. И тут буквально с первыми тактами стало понятно, что вот на этот кусочек было брошено все старание и добросовестность. Если речитатив и можно было пожурить за излишнюю крикливость, то лирическая ария оказалась спетой неожиданно точно и искусно. Что, кстати сказать, певца явно приободрило: на момент душераздирающего финала, когда влюбленная пара потравилась лимонадом, он явно обгонял по уровню энергичности подуставших партнеров.
Нельзя сказать, чтобы оркестр при этом хоть как-то выручал солистов; капелла явно пребывала не в лучшей форме. Не говоря уже о том, что громкость, как нарочно, предательски сникала в тех местах, где вокальную немощь лучше было бы прикрыть: сами оркестровые группы сотрудничали как-то очень приблизительно. А деревянные духовые, начав с фальшивого кларнетного соло в увертюре, мазали все три действия с удручающей частотой. Впрочем, все это, как ни странно, уже меньше мучило. Благо исходный музыкальный материал, крепкий, пестрый и бойкий, как будто специально приноровлен к такого рода эксцессам. Иное сочинение бы, может, и не сдюжило, а этой бодрой и неглубокой драме все нипочем: действие не задерживается, коварство не раздумывает, любовь стремительно несется к гибели, а яд пузырится в лимонаде.