Фильм Валерия Тодоровского «Гипноз» — история старшеклассника Миши (Сергей Гиро), страдающего сомнамбулизмом. Родители, перепробовав знакомых психологов, приводят его к профессиональному гипнологу, доктору Волкову (Максим Суханов). Довольно быстро выясняется, что мальчик гипнозу не поддается, но зато неожиданно набивается к доктору в ученики, а «Гипноз» из драмы взросления сворачивает в камерный триллер, где зрители вместе с героем постепенно перестают отличать реальность от грез. О собственном опыте гипноза, страхе потерять контроль над реальностью и будущем фильме про девяностые Валерий Тодоровский рассказал Константину Шавловскому.
Фото: СППР
Фото: СППР
Фильм Валерия Тодоровского «Гипноз» — история старшеклассника Миши (Сергей Гиро), страдающего сомнамбулизмом. Родители, перепробовав знакомых психологов, приводят его к профессиональному гипнологу, доктору Волкову (Максим Суханов). Довольно быстро выясняется, что мальчик гипнозу не поддается, но зато неожиданно набивается к доктору в ученики, а «Гипноз» из драмы взросления сворачивает в камерный триллер, где зрители вместе с героем постепенно перестают отличать реальность от грез. О собственном опыте гипноза, страхе потерять контроль над реальностью и будущем фильме про девяностые Валерий Тодоровский рассказал Константину Шавловскому.
Фото: СППР
Фото: СППР
В титрах «Гипноза» вы указаны как автор идеи — откуда она взялась?
Из детства. Подростком я, в общем-то, довольно случайно попал в лабораторию знаменитого доктора Владимира Райкова, он тогда очень гремел. И провел у него месяц, а может быть, даже полтора. Тут все как в фильме: вначале я ходил к нему как пациент, но потом выяснилось, что я гипнозу не поддаюсь, а меня заворожил процесс его работы, и я как-то к нему прибился — попросился приходить и смотреть, как он работает. Он мне разрешил остаться, что было, как я теперь понимаю, довольно неожиданно, и я ходил к нему какое-то время, наблюдая за тем, что там происходило. Иногда задавал ему вопросы, мы разговаривали. В общем, я был таким учеником волшебника. Потом, уж не помню почему, он меня все-таки прогнал. Но у меня остались очень яркие воспоминания об этом времени.
А как вы к нему попали?
У меня довольно долго, лет до тринадцати, была клаустрофобия. Я боялся замкнутых пространств, не мог ездить в лифте, но самая большая проблема была в том, что я не мог оставаться один дома. И когда мои родители, к примеру, хотели уйти вечером в гости, я выходил на улицу и ждал там их возвращения. Моя мама, которую это ужасно раздражало, в какой-то момент узнала через подругу про доктора Райкова и отвела меня к нему. И я очень многое оттуда запомнил: например, вся история с крысами, которых доктор Волков в нашем фильме «подбрасывает» пациентам в трансе и предлагает убить,— ее я буквально видел своими глазами.
«А с чего ты взял, что я ни разу тебя не загипнотизировал?» Я удивился: «Ну как же, я бы помнил!» — «Нет-нет-нет, ты бы не помнил»
Довольно жуткая сцена, надо сказать.
Да, и он это делал! Но тут важно оговориться, что, конечно, не все эпизоды фильма являются экранизацией моих детских воспоминаний.
А что стало с вашей клаустрофобией?
Это вот самое интересное: я ходил к доктору Райкову, но ни разу не был в трансе, сидел на его сеансах свидетелем. И в какой-то момент просто перестал бояться. О чем я ему рассказал: «Вы знаете, удивительно — вот вы меня ни разу не загипнотизировали, а проблема ушла». И тогда он мне сказал фразу, которая и явилась для меня толчком к тому, чтобы спустя столько лет сделать этот фильм. Он так улыбнулся, посмотрел на меня и сказал: «А с чего ты взял, что я ни разу тебя не загипнотизировал?» Я удивился: «Ну как же, я бы помнил!» — «Нет-нет-нет, ты бы не помнил. Ты же видишь этих всех людей — они ничего не помнят». И я, помню, потрясенный, от него ушел. И очень много лет крутил все это в своей голове, понимая, что однажды это может стать фильмом. И когда мы разговорились со сценаристкой Любой Мульменко, с которой мы очень хотели сделать вместе какой-то проект и искали общую тему, я рассказал ей и про доктора Райкова. И она загорелась, сказала: «Да, да, да. Вот это мне интересно, вот это я хочу». Так, в общем-то, и получился «Гипноз».
Фото: СППР
Фото: СППР
Фото: СППР
Фото: СППР
В последнее время вы снимаете по чужим сценариям, хотя сами начинали как сценарист. Сейчас так почти не носят: большинство режиссеров снимают как раз по своим сценариям. Это какая-то ваша потребность в диалоге?
Диалог тоже, безусловно, важен. Но вообще-то в тот момент, как сценарист начинает снимать фильмы как режиссер, а тем более как продюсер, он перестает быть сценаристом. Потому что сценарист — это определенный образ жизни. Это человек, который может выключить телефон и уехать за город, сесть и писать месяц сценарий. Я, к счастью или к сожалению, очень много лет живу другой жизнью и для того, чтобы писать сценарии, уже не приспособлен.
Две ваши картины из последних написаны не просто сценаристами, а людьми принципиально другого кинематографического поколения: «Большой» — Настей Пальчиковой, а «Гипноз» — Любой Мульменко.
Они обе очень талантливые и амбициозные. С Любой мы, кстати, сейчас делаем ее первый фильм, который она снимает как режиссер, а я выступаю там в качестве продюсера. А Настя только что на «Кинотавре» показала фильм «Маша» и получила приз за лучший дебют.
Кстати, почему не вы его запустили?
Когда Настя должна была снимать, у меня был в производстве свой собственный фильм «Одесса», и я понял, что могу, конечно, стать ее номинальным продюсером, но в какой-то момент я ее точно заброшу, и она будет биться там одна. В итоге я выступал у нее в качестве друга и советчика, а она меня вывела в титрах «художественным руководителем».
В «Маше» вы не только художественный руководитель, но и, кажется, один из вдохновителей — во всяком случае, роль Крестного в исполнении Максима Суханова кажется почти что цитатой из «Страны глухих».
Я думаю, что, как и у меня в случае с «Гипнозом», Настю на фильм «Маша» вдохновила в первую очередь ее собственная история. А что касается Максима — уверяю вас, это был ее выбор. Она очень долго искала артиста на роль Крестного и в итоге влюбилась в Максима. Но он действительно хорош.
Удивительно, что Суханов кажется абсолютно вашим артистом, притом что, с одной стороны, ролей у него много, а с другой, в «Гипнозе» вы работаете с ним всего второй раз в жизни. Во что довольно трудно поверить — я специально по фильмографии сверял.
Да, но на самом деле я редко снимаю одних и тех же артистов. Для меня работа с актером — это всегда вызов. Когда ко мне приходит новый человек, и я его не знаю, но при этом знаю, что он талантливый, то выстраивание его роли и отношений с ним — это для меня интрига. Понимаете, я очень боюсь комфортности. Если ты человека снял один раз, два, три раза, то потом ты уже заранее знаешь, как это будет, понимаешь, как он сыграет. Ему с тобой хорошо, тебе с ним хорошо, вам вместе хорошо — и это не всегда хорошо для фильма. Поэтому я стараюсь каждый раз искать новых артистов. Но бывают ситуации, как в «Гипнозе», когда я в какой-то момент сел и в ужасе признался сам себе, что у меня тут есть только один выход — это Суханов. Про которого я могу добавить, что вообще-то мы учились вместе в 232-й школе на Сухаревской и знакомы, можно сказать, с нашего тинейджерства, так что у нас очень долгая история отношений.
В связи с «Машей» и прошлогодним «Быком» Бориса Акопова хочу спросить вас не только как режиссера «Страны глухих», но и как продюсера «Бригады» — почему, как вам кажется, наше кино опять возвращается к девяностым?
Вот это удивительный для меня вопрос. Я-то сижу и поражаюсь, почему у нас так мало фильмов про девяностые! Почему так мало написано романов, почему почти нет попыток художественно осмыслить это время. Я уверен, что как у моего папы и его поколения главным событием в жизни была война, так и в нашем поколении главное событие — это падение Советского Союза и то, что из этого получилось. И про эти девяностые, как там их ни называй, мы будем говорить до конца своих дней. Время, в котором одна страна уходит, другая страна еще не возникла, и в этом пересменке между двумя странами живет огромный народ, пытаясь как-то выжить, не погибнуть, кем-то стать, состояться,— по-моему, это невероятная, абсолютно грандиозная тема. Так что я бы ваш вопрос переформулировал: почему до сих пор так мало об этом сказано и снято? Лично я, например, лет пять назад пытался запускать какие-то проекты, связанные с девяностыми, и был поражен тем, что их отвергали везде. Люди боялись, не хотели давать на это деньги, не хотели это показывать в кинотеатрах и по телевизору. Это была тема если не запретная, то очень болезненно-непопулярная. И сейчас только-только прорвало.
Тогда переформулирую вопрос: почему про девяностые говорят дети девяностых, такие как Акопов и Пальчикова, а ваше поколение — молчит?
Что касается меня, то я просто готовлюсь. Я еще не осмыслил все до конца. Но то, что я об этом сниму, если бог даст,— это обязательно! И думаю, может быть, не один раз вернусь к этому времени. У меня сейчас как раз один сценарий в работе, и я буду счастлив его снять, как только представится возможность.
А кто настоящие герои девяностых для вас? О ком будет ваш фильм?
Безусловно, это будет фильм не про бандитов. Герой этого времени для меня — самый обычный человек, который познал вкус денег. Человек в тот момент его жизни, когда он вдруг переходит из обычной жизни в жизнь богатую.
Из советской — в несоветскую?
Да. Это бизнесмены, которые вчера еще были инженерами, сотрудниками НИИ, а некоторые, как мы знаем, комсомольцами, которые начали с нуля свои бизнесы и вдруг обнаружили, что у них есть вот эти миллионы долларов. Герой этого времени для меня — это маленький человек, который вдруг получил большие возможности.
Пока вы не сняли этот фильм, кто, как вам кажется, точнее всего рассказал про девяностые на экране?
Ну вот тот же «Бык» показался мне очень достойным фильмом. А напомните, что у нас еще было?
Балабанов?
Ну конечно. Конечно, да. Но мне кажется, что Леша все-таки делал свое кино изнутри — это не были фильмы, снятые с дистанции. Как и «Страна глухих» — это фильм не про девяностые, а про современность. А «Груз 200», действие которого происходит в 1984 году, но который рассказывает о том, откуда выросли девяностые,— это, конечно, метафора.
Как и ваш «Гипноз» — это ведь тоже метафора?
Это вам, конечно, видней. Но если вы спросите, что для меня было самым интересным в этом фильме, кроме собственно процесса гипноза, который, конечно, очень кинематографичен,— то это история про манипуляцию. Про то, как нас пытаются сделать такими, какими нас хотят видеть. Меня интересовали наши отношения с реальностью: что было на самом деле, а что нам внушили? Как мы видим этот мир? Что мы вытесняем, а что нет? Вот все эти вещи меня ужасно увлекали. Ну а кроме того, мне хотелось сделать маленький триллер, потому что я сам очень люблю такое кино. Я себя считаю последователем кинематографа Трюффо, и я всегда хотел сделать такой маленький фильм, где будут несколько героев, напряженная атмосфера — и во всем этом будет какой-то смысл. Так что «Гипноз» для меня — это в первую очередь небольшой жанровой эксперимент, а потом уже метафора. А еще я очень давно не снимал фильмов с подростком в главной роли. С героем, который познает и открывает мир.
У вас есть любимый фильм про гипноз?
Хичкок, «Головокружение». Там нет буквально гипноза — но там все гипноз. Весь фильм — это сеанс гипноза. Причем гипнотизирует нас режиссер. И манипулирует нами, занимаясь тем, что выдает настоящее за сон, а сон за настоящее, и запутывает нас, и доводит до отчаяния в какой-то момент, пока в конце не разрешает нам узнать правду. Вот это, наверное, и есть для меня настоящее кино.
Вы, кстати, поняли, почему не поддаетесь гипнозу?
Мне кажется, что у меня, как и главного героя «Гипноза», есть дикий страх перед тем, чтобы потерять контроль, отпустить себя и оказаться беспомощным, не способным контролировать то, что со мной происходит. Именно поэтому меня так царапнул в свое время вопрос доктора Райкова — а с чего я взял, что я не поддаюсь гипнозу? Возможность поставить реальность под сомнение меня пугает до сих пор — и этот страх, в отличие от клаустрофобии, с годами никуда не делся.
В прокате с 15 октября