На дне с  Ундиной

В прокат вышла «Ундина» Кристиана Петцольда — современная интерпретация сказки о русалке, заманивающей мужчин в свои сети и самой же в них и гибнущей. За роль в этой картине Паула Бер получила «Серебряного медведя» на Берлинском фестивале 2020 года, а Юлия Шагельман убедилась, что традиции немецкого романтизма до сих пор живы.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Берлин, наши дни. За уличным столиком кафе сидят рыжая девушка (Паула Бер) и светловолосый парень (Якоб Маченц): он что-то сбивчиво объясняет, она в основном молчит, отвечает односложно — свидание у них явно последнее. Под пристальным взглядом ее зеленых глаз зеленеют и его собственные, и его замшевая куртка (потом, с другой, они приобретут холодный, голубовато-стальной оттенок). Внезапно она будничным тоном бросает: «Ты же знаешь, что если уйдешь от меня, то мне придется тебя убить». Встает и уходит сама. Он еще какое-то время мается за столиком, нервно курит — похоже, принимает угрозу вполне всерьез,— и в конце концов тоже уходит.

Девушку зовут Ундина. «Ундина уходит» — название рассказа австрийской писательницы Ингеборг Бахман, которым вдохновлялся Кристиан Петцольд, неофициальный глава берлинской школы кинематографистов, когда писал сценарий своего фильма. А еще — старинными немецкими сказками и произведениями романтиков XIX века, например, Фридриха де ла Мотта Фуке, написавшего повесть «Ундина» о русалке, которая полюбила человека, рыцаря Хульдбранда, и жестоко отомстила ему за измену. Фильмы Петцольда принято объединять в трилогии по связывающим их темам, «Ундина» открывает новую — трилогию о германских мифах.

Современная Ундина работает экскурсоводом в музее департамента городского развития, рассказывает туристам, как строился на воде, то есть на болотах, Берлин, как он разрушался, распадался надвое, объединялся и отстраивался заново. Она хранительница истории города, хотя ей не нравится, когда фасады новых зданий копируют те, что стояли на этом месте раньше, ведь это значит, что прогресса не существует. Но история самой Ундины в фильме тоже не ведает прогресса, она стара как мир и уводит во тьму веков, в толщу зеленых вод, где медленно плавают огромные усатые сомы, а на опорах мостов с незапамятных времен написано ее имя.

В перерыве между экскурсиями Ундина возвращается в то самое кафе в надежде все-таки застать там сбежавшего возлюбленного. Но вместо него встречает другого, неловкого и застенчивого Кристофа (Франц Роговски) с чуть кривоватой детской улыбкой. Он сразу чувствует в девушке родственную, нездешнюю душу и общую стихию: он работает промышленным водолазом, погружаясь в большие и малые водоемы вокруг Берлина, починяя проржавевшие за долгие годы опоры, на которых стоит город. Если Ундина вышла из сумрачных германских легенд, то Франц — из андерсеновской «Русалочки». Он тоже неуютно чувствует себя на твердой земле и почти всегда молчит, как если бы его лишила способностей к речи злая колдунья.

От силы их взаимного притяжения разлетится вдребезги аквариум в кафе, и они улыбнутся друг другу, лежа на мокром полу среди водорослей, задыхающихся рыбок и осколков стекла. Вокруг них все время будет что-то биться: Ундина уронит на пол подаренную Францем статуэтку водолаза, которая лишится ноги (но будет любовно починена), Франц случайно расколотит о стену бокал с вином, и память об этом навсегда останется на светлых обоях красным, будто кровавым пятном.

В этой безумной любви они, конечно, утопят друг друга, погрузившись в нее с головой и забывая дышать — иногда физически, и тогда Францу придется оживлять Ундину, как учили на курсах водолазов, под ритм песни «Stayin’ Alive». Как положено в сказках, придет время и ей отплатить добром за добро, потому что древнее проклятие, заявленное в первых кадрах, никуда не делось, оно все время присутствует где-то за кадром и ждет своего часа.

При этом «Ундина» очень урбанистическое кино: Берлин с его улицами, домами, вечной стройкой и реконструкцией, линиями надземного метро за окнами съемных квартир — полноправный участник этой истории. Но влюбленные живут здесь в собственном мире, где, как в стихах уже русского поэта, «Толпой нахлынули воспоминанья, / Отрывки из прочитанных романов, / Покойники смешалися с живыми». В «зеленый край за паром голубым» Петцольд утягивает, как на дно реки, и зрителя — и этому совсем не хочется сопротивляться.