Автопортрет «Вася Ложкин», на котором брутальный лысый небритый мужик рисует милого котеночка, делит новую одноименную петербургскую галерею на две части. При входе расположен магазин, в котором продаются сувениры, принты и «всякая всячина». Во второй части расположена экспозиция. Специально к открытию галереи на набережной канала Грибоедова самый цитируемый современный художник страны Вася Ложкин, он же Алексей Куделин, создал серию «Культурный кот Петербурга».
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
«Родина слышит» я повторял раз тридцать»
— Вы специально приезжали в Питер, чтобы их писать?
— Нет. Я В Питере бываю часто, обычно раз в месяц — по делам, просто так. Иногда у меня здесь концерты случаются, живет товарищ, писатель,— я люблю ездить в Питер.
— А почему у вас все коты с алкоголем?
— Ну как? Скажите спасибо Шнурову! Это он сказал: «В Питере — пить!» — все и подхватили, этот образ эксплуатируют. На самом деле коты у меня не питерские с алкоголем — у меня вообще коты всегда с каким-то алкоголем. Вот, например, календарь на 2021 год: январь, февраль, март и так далее — вряд ли вы найдете месяц без рисунка бутылки.
— А вы ведь сами лет десять не пьете, верно? Мешало?
— Это всем мешает. Смотрите, мне лет-то сколько… Сорок четыре. В этом возрасте уже никак. Алкоголь, наркотики — для взрослых они не так привлекательны, нужны и важны. Я занимаюсь искусством, рок-музыкой. Для нас, богемных жителей, алкоголь всегда проблема. Посмотрите на любого художника.
— Давно ли работает московская галерея?
— Сначала у нас был небольшой магазинчик, где просто продавали сувениры. Потом в этом же здании в соседнем подъезде освободилось большое помещение, и мы переехали туда, появился и выставочный зал. Мы пробовали там делать (и делали) разные выставки, например Коли Копейкина, мероприятия, лекции и пресс-конференции. Но потом случился коронавирус и всё закрылось.
Недавно мы опять открылись. И сейчас там проходит выставка питерского художника Павлика Лемтыбожа. В октябре к нам приедет петербургская галерея «Свиное рыло», наши друзья, коллеги, «Колдовские художники» — будет коллективная выставка в Москве.
— В этих форматах — галерея и магазин — что для вас важней?
— Галерея, конечно. В Москве все-таки получился больше магазин: там еще и интернет-магазин, куча заказов. А здесь мы хотим сделать классическое галерейное пространство. И тут, в отличие от Москвы, не планируем проводить выставки других художников — будут только мои, экспозиция будет меняться.
— А почему?
— А кого? В Петербурге, на мой взгляд, в таком же формате работают только «Колдовские художники». Их довольно много, но у них есть своя, вполне состоявшаяся галерея в десяти минутах ходьбы отсюда. Больше некого. Все, кого мы выставляем в Москве, как раз питерские люди, и именно из «Колдовских художников».
— Работы, присутствующие здесь, написаны в единичном экземпляре? Будут ли они тиражироваться?
— Они вообще почти все — 95, а то и 99 процентов — новые, ни разу не показанные на выставках и нарисованные исключительно под это заведение. Может быть, что-то и повторю, но пока не знаю.
— Как часто вам доводится повторять работы?
— Ну, например, «Родина слышит» я много повторял — раз тридцать, конкретно эта работа очень популярна. Есть картины, которые я писал еще по разу-два. Иногда бывает, кому-то что-то очень нравятся и люди просят копию. А потом, они же всё равно получаются разные: разного размера, разного цвета, детали отличаются. Две одинаковые картины сделать очень сложно.
Для любителей творчества мы сделали принты, они висят на холстах, подрамниках на дальней стене. Почитателей таланта можно разделить на две части: кто-то хочет приобрести и повесить дома непосредственно оригинал, а кто-то берет картинку, чтобы просто украсить помещение. Принт стоит раз в десять дешевле, чем картина, и напечатать его проще.
— Насколько экзотические люди встречаются среди фанатов?
— Честно говоря, они все экзотические. Есть коллекционеры, которые приобрели по тридцать моих картин, по сорок. Когда у человека много работ, значит, они висят дома. А бывает, покупают какие-то начальники. Либо подчиненные дарят начальнику, он вешает в кабинете, но тогда уже поштучно — это тоже очень частое явление.
Мы почему принты стали делать? Я раньше, лет десять назад, обращал внимание: приходишь в офис — и на стенах висят эти картинки, распечатанные на черно-белом принтере. Поняли, что надо делать их цветными: они приятней и на взгляд, и на ощупь, когда принт на холсте.
— «Мы» — это кто?
— Я и Михаил Николаевич Афанасьев, он организует все мои выставки. Я бы не назвал его агентом. Мы знакомы достаточно давно, он книгоиздатель, выпускает книги по искусству: каталоги Третьяковской галереи, Пушкинского музея. На этой почве мы с ним сошлись. Сначала он сделал первый мой альбом-каталог, а потом решили расширить ассортимент: книги, календари, наклейки, магнитики и всякая всячина.
— Что называется, мерч. А вы — зарегистрированный товарный знак?
— Да. Мне прислали какой-то номер, фотографию красивой бумажки, подтверждающей это. Но саму бумажку всё никак не пришлют. Долго его регистрировали, товарный знак, — года два. В итоге я зарегистрировал его как индивидуальный предприниматель. Теперь, если кто-то будет производить товары под маркой «Вася Ложкин», это, конечно, будет неправильно.
— В вашем случае соблюдение авторских прав — вопрос двоякий, у вас творчество тоже строится на отсылках, цитатах.
— Я часто сталкиваюсь с такой вещью, когда берут картинки из интернета, печатают принты и пишут: «Изготавливаем картины Васи Ложкина, отсылаем во все страны, любой размер». Вот это и есть нарушение авторских прав. А если человек сделал себе татуировку с моими персонажами, или, допустим, вырезал из камня — это фан-арт. Есть такая девочка Дина Ситникова, под псевдонимом Дингус, она шьет мягкие игрушки по моим картинам, делает перчатки, аксессуары. Это отдельные произведения, достаточно дорогие, потому что ручная работа. Может взять картину и сшить все предметы из нее, получается инсталляция. Мы тоже продаем ее работы. Она нарушает авторские права? Думаю, нет. Скорее, у нее свое видение, и всем хорошо от этого.
«Баба! Снимай трусы!»
— Как сейчас называется ваша музыкальная группа? «Эбонитовый колотун», «Рокындроль бэнд», «Вася Ложкин И Какие-То Люди»?
— Сейчас уже не стал изобретать велосипед, она называется просто «Вася Ложкин». И 4 ноября у нас концерт здесь, в клубе «Сердце». На афише я тупо написал большими буквами: «Знаменитый артист Вася Ложкин» — чтобы было понятно. Федул Жадный с Zубкерманом на разогреве.
— У меня знакомство с группой началось с песни «Баба! Снимай трусы!»
— Хорошая песня. Мы ее обязательно будем исполнять, живьем она отлично идет. На концерт приходят люди, которые уже знакомы с моим творчеством и которым это нравится. Их не так уж и много, но человек двести набирается.
— Сколько вы выступаете в качестве музыканта?
— Ой, сто лет, с 1994 года. Школу закончил — и стал выступать. Музыка не приносит ни копейки денег, это трудоемкая вещь, но скорее хобби, прорва, куда всё уходит. А живопись — работа.
— Последний альбом был три года назад. Когда выйдет следующий?
— Я не знаю. Честно говоря, после каждого концерта возникает желание всё это прекратить, и такое происходит на протяжении многих лет: тратишь столько энергии, а отдачи никакой. Но это как наркомания. Вот вроде всё, завязал — а потом опять начинается.
— Что за символ — орел, который появляется на всех афишах, дисках, сценах?
— Масонский символ. И глаз-иллюминат там вписан.
— Вы масон?
— Нет.
— У вас же было прозвище «православный сталинист». Это шаблон?
— Шаблон, конечно. Даже шутка скорее. Я не знаю, почему она стала так тиражироваться. Это цитата из книжки Владимира Сорокина «Теллурия», но у него фигурирует православный коммунист. Всё это довольно забавно.
— Как вы относитесь к ситуации, которая сейчас складывается в Беларуси?
— Ой. Я не сильно погружен, но. Я вижу гневные посты в фейсбуке о том, как жесточайший ОМОН всех адски пытает, убивает в застенках, и надо за это отомстить. Собственно, я так понимаю, что вся движуха — с целью отомстить ОМОНу. А для чего еще она?
— Ну изначально там были выборы, результаты которых не всем показались честными.
— Дай бог белорусам пройти через это всё. Мы через такое уже проходили лет двадцать назад, до Украины, до всех — вспомните 91-й — 93-й год.
«Много лет моя жизнь одинакова»
— Боитесь ли вы новой волны коронавируса?
— Конечно, боюсь, но чисто с коммерческой точки зрения. Вот сейчас мы вложили кучу денег в галерею, и если вторая волна случится, всё закроется. В Москве магазин несколько месяцев стоял закрытый.
— Было сложно сидеть дома?
— Нет, не сложно, потому что я и так постоянно сижу дома. То есть я сижу в мастерской, рисую, никуда особо не хожу. Много лет моя жизнь одинакова: встаю с утра, еду на работу, работаю, возвращаюсь домой. Мастерская не совсем близко, пешком идти минут сорок. Но я езжу на машине: на автобусе туда добраться невозможно.
Существенный минус коронавируса — дистанционное обучение. У меня ребенок ходит в третий класс. Особенно сложно в музыкальной школе: фортепьяно, технику игры по скайпу освоить очень тяжело, это надо делать непосредственно с учителем. Да и всем нехорошо от этого коронавируса, когда всё замерло. Особенно пострадала куча моих друзей, коллег, которые занимаются шоу-бизнесом. И это не обязательно артисты, а еще и прокатчики оборудования, звукорежиссеры, те, кто выполняет техническую работу, связанную с концертной деятельностью,— они остались не у дел.
— В Ярославле, где вы живете, все знают, что вы тот самый Вася Ложкин?
— Ну а как же? Город у нас небольшой, 700 тысяч жителей. Но складывается впечатление, что все в той или иной степени друг друга знают — через два рукопожатия, через одно. До Ярославля мы жили в Солнечногорске, он совсем маленький, 60 тысяч человек.
— В Солнечногорске недавно отмечали день города…
— Он сильно изменился. Я не живу там с 2014 года, но иногда приезжаю. Бывший мэр Ярославля — совпадение — сейчас мэр Солнечногорска, что-то строит, украшает. На озере Сенеж он построил офигительнейшую набережную: проект изначально должен был делаться в Ярославле, но реализовали его в Солнечногорске. Насколько я знаю, на всё это брались кредиты. С одной стороны, красиво, с другой — долги.
— Какие есть плюсы и минусы в том, чтобы в достаточно зрелом возрасте переехать из Подмосковья в Ярославль?
— Ничего нелогичного нет, это обычное движение из малого города в большой, все так и делают.
— Значит ли это, что следующей будет Москва?
— Москва точно нет. Я там провел довольно много времени, учился, работал. Москву я никогда не рассматривал как место жительства. Питер — может быть. Питер мне нравится. Но у меня жена не любит этот город: холодно зимой, даже по сравнению с Ярославлем — зябко и промозгло. В Ярославле зима — это зима: мягкая, не мокрая. А здесь промерзаешь до костей.
— Вы учились на юриста, получили диплом, а потом — некоторый провал в вашей биографии, до первых выставок.
— Я не знаю, почему все вспоминают этого юриста. Я ни дня им не работал и не собирался. Диплом получал для мамы с папой, а учился — чтобы высшее образование получить. Сейчас этот диплом не помогает, а в свое время, чтобы устроиться на работу, нужно было его иметь.
Я работал корреспондентом в солнечногорской газете «Сенеж», потом она стала информационным агентством. А еще в московской «Экономике и жизни» — приложении «ЭЖ-Юрист».
— То есть коллега.
— Там я был не корреспондентом, а ответственным секретарем, чисто техническая деятельность: всех пинал, чтобы сдавали вовремя материалы. Когда пришел туда, номер подписывался, условно говоря, в четверг, и в четверг же начинали сдавать тексты — был такой бардак! За несколько месяцев мне вроде удалось наладить эту цепочку «корректор — редактор — верстка», чтобы вовремя уезжать домой. Потому что поначалу сидел до двух ночи.
«Я — нормальный патриот»
— Вы считали, сколько вообще у вас картин?
— Несколько лет назад пытался. Насчитал полторы тысячи и больше к этому не возвращался.
— Из всего этого объема можно выделить несколько любимых? Или это бессмысленно?
— Бессмысленно. Любимая картина — та, которую сейчас рисуешь: возник какой-то замысел в голове, думаешь — о, вот это будет прямо супер! Начинаешь рисовать, а потом получается… как-то так получается.
— А замыслы со временем искать тяжелее?
— Нет-нет-нет. Все идеи, которые приходят в голову, поступают, как правило, волнами и по несколько штук. Бывают моменты полной тишины. Я всегда считал, что не выдумываю замыслы, а ловлю их, как человек — мысли: они летают где-то в воздухе и в голову попадают, поэтому часто бывает, что у двух людей возникают одинаковые идеи. Темы носятся в воздухе, мы их просто улавливаем.
— Ходите с блокнотом и записываете?
— Записываю в телефон, но не всегда. В основном стараюсь всё держать в голове.
— Насколько в картинах отражаются события вашей жизни?
— Частично. Скорей, часто отображаются взаимоотношения между мной и сыном. Даже его рождение подсказало мне много сюжетных моментов: глядишь на ребенка, общаешься с ним, всякие мысли проскальзывают.
— У него есть папина любимая работа?
— Сложно сказать. Он вообще любит совсем другое искусство. Хотя… Есть одна картина, она у меня висит в мастерской. Про космос. Вообще-то она называется «Доступное жилье»: в космосе летит как бы дом, собранный из блоков, в окошечко глядит кот. Вот ее он просил никому не продавать. Я ее даже в раму вставил. Сын любит все эти геометрические формы, кубики, квадратики, пытается сам рисовать.
— Из чего складывается ваше ценообразование? У вас была такая ремарка: если картина небольшая и на ней два лица — это не меньше сорока тысяч рублей. По-прежнему по двадцать тысяч за лицо?
— Примерно так, да. На большой картине много чего нарисовано, это сложней. Ну и некая, скажем так, концептуальность: вот, например, картина с масонами — она дорогая. С масонами всегда дорогие картины. У меня ее купил знакомый, и купил за стольник. А потом, наверное, продаст тысяч за триста.
— Потом — это когда?
— Сейчас, честно говоря, мы не хотим продавать никакие картины из тех, что представлены в экспозиции. Или будем с условием, что отдадим через месяц: если сейчас всё поснимать со стен, будет странно выглядеть. А менять экспозицию планируем в начале-середине ноября.
— Часто ли вы слышите упреки в том, что исписались, повторяетесь?
— Постоянно. На протяжении лет пятнадцати раз в месяц строго мне обязательно кто-то об этом говорит. Пишет в комментариях: «Не то. Раньше было лучше». У всех, кто занимается творчеством, к такой критике давно сформировался иммунитет.
— На этой стезе вы себя видите до бесконечности?
— Нет, я думаю, надо на пенсию уходить, конечно. На пенсии я буду писателем, стану писать мемуары. У меня уже наступит маразм, буду писать «Книгу маразма».
— Не пробовали начинать уже сейчас?
— Нет. Мне картинки некогда рисовать.
— Правда ли, что некоторые картинки рисуются за день?
— Да.
— При таких темпах вы должны быть уже не миллионером, а миллиардером.
— Нет, почему? Они же не продаются все: вот я нарисовал — она сразу продалась. У меня на складе лежит целая куча картин.
— Но вообще деньги — важная для вас история?
— Конечно, важная. Для всех, в общем, деньги важная история. Они нужны для семьи, для жизни, чтобы покупать еду, одежду, бензин, платить за квартиру. Бросить всё и уехать на Гоа — я не из этих людей.
— Так или иначе, в большинстве картин обыгрывается тема патриотизма. Что для вас патриотизм? Стёб?
— Я бы не сказал, что занимаюсь стёбом. Все картинки у меня воспевают что-то, но не осуждают. Нет такого, что я рисую с мыслью: «Посмотрите, как это плохо». Я всегда хочу сказать: «Посмотрите, как это красиво!» Что касается патриотизма — да, наверное, иногда я так подкалываю эту тему. Просто есть патриоты — а есть патриоты. Есть безумные, есть нормальные. Вот я — нормальный патриот.
Я не выражаю свои политические взгляды в картинах. Если б выражал, меня бы уже давно посадили в тюрьму, настолько они радикальны. Не дай бог сказать вслух!
Иногда размышляю перед сном: вот если бы обладал неограниченной властью, грубо говоря, был супермегадиктатором — как бы я изменил мир, сделал его лучше? И всё кончается концлагерями, массовыми расстрелами и тому подобным. Поэтому слава богу, что я не облачен никакой властью.