мужчина/коллекционирование
Настоящий коллекционер — обязательно мужчина. О том, что заставляет занятых состоятельных людей собирать не новые, а часто и вовсе странные и дрянные штучки, рассуждает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Слово "собирательство" гордо красуется уже на первых страницах любого учебника истории. Описывается первобытно-общинный строй, рассказывается, чем люди занимались, и выясняется, что была у них охота, было рыболовство, а было собирательство. Понятно, впрочем, что неолитические люди еще не располагали ни марками, ни монетами; даже более того — на повестке дня стояли не поиски хобби, а более серьезные поиски пропитания. Поэтому "коллекционируемые" ягодки и корешки сразу уходили в первобытно-общинный рацион. Но все-таки характерно, что, как только жизнь человечества стала менее суровой, а значит, на поиски пропитания уходило не все свободное время, люди сразу повадились собирать нечто несъедобное. А иногда и заведомо неупотребимое в быту. Тут и появляется первый критерий: можно иметь хоть тысячу сковородок, но если все они приобретены для хотя бы предполагаемой кухонной надобности, никакое это не собирательство, а обустройство быта. То же самое, скажем, с одеждой. После смерти императрицы Елизаветы Петровны, как известно, осталось 15 тыс. платьев и несколько сундуков чулок: хотя вряд ли она успела весь этот гардероб хотя бы примерить, в коллекционеры ее вряд ли запишешь.
Казалось бы, в самой идее — собирать сотнями и тысячами ну совершенно ненужные предметы — есть что-то несерьезное, какая-то маргинальность и витание в облаках. Вот и нет. Патентованные специалисты по витанию в облаках, древние христианские отшельники классифицировали это занятие как вполне серьезный (во всяком случае, для монаха) грех. Даже придумали ему странное название, в переводе на церковнославянский звучащее как "мшелоимство". Если ты собираешь вещи не для того, чтобы ими пользоваться, и позволяешь им прийти, фигурально выражаясь, в состояние полной замшелости — имя тебе мшелоимец. И вполне понятно, кто попадал под эту монашескую критику. Первые анахореты жили в эпоху поздней античности и с упадочной роскошью поздней Римской империи были знакомы не понаслышке. А именно в античном мире одним из синонимов роскоши становится страсть к коллекционированию.
Сведений об этом у нас немного, и, наверное, это было не совсем то коллекционирование, к которому мы привыкли. Но одно очевидно. Коллекционер — чаще всего мужчина; во всяком случае, ему очень идет быть мужчиной. Тут закономерности почти биологические. Даже не в том смысле биологические, что мужчины-де — коллекционеры женских сердец, что они борются за обладание редкими образцами противоположного пола и так далее, хотя и это не стоит упускать из виду. Самцы-животные соревнуются по степени яркости раскраски, боевитости и по прочим признакам своей самцовой состоятельности и привлекательности. Просвещенные самцы-человеки, когда иссякают прочие аргументы, вполне могут пустить в ход свои коллекционерские стати.
Во-первых, это интересно: человек, тратящий время и силы на удовлетворение собирательского инстинкта, всегда выглядит оригинально. У философа Сенеки, например, была коллекция столов из туевого дерева, и благодаря этому мыслитель-стоик, несомненно, представлялся куда большим оригиналом, чем его коллеги, которые ничего не собирали. Во-вторых, почти всегда коллекционирование сопряжено с финансовыми затратами. Античность не исключение. Сенеке его туевые столики встали в миллионы тогдашних сестерциев. Богатым грекоримлянам, которые собирали геммы работы знаменитых резчиков и живопись своих собственных (греко-римских) старых мастеров, их страсти тоже вряд ли обходились даром. Но за свои деньги они получали статус знатоков того, что они собирают. Пожалуй, любому мужчине приятно, когда ощутимое доказательство его благосостояния выдает в нем еще и оригинала с уклоном в знаточество и интеллектуальность.
Считается, что античное коллекционирование — еще не настоящее, еще недостаточно серьезное. Тем не менее многие коллекционерские страсти, даже те, которые в Римской империи заведомо не существовали, по традиции называются греческими и латинскими словами. Вспомните: филателия, нумизматика, фалеристика (изучение и собирание орденов), филумения (спичечные этикетки). Есть даже такой заковыристый термин, как перидромофилия, что означает всего-то коллекционирование железнодорожных билетов. Почти всюду употребляется слово "филия", "любовь-дружба",— это как-то очень трогательно рисует общение коллекционера с собираемыми им предметами. И действительно, наверное, нужно очень любить свои коллекционерские сокровища (не всегда понятные простым смертным), чтобы любовно различать в них мельчайшие отличительные черточки. В этом смысле даже пушкинский Скупой рыцарь — не только скряга, но и коллекционер: ведь он не богатство свое любит (оно ему, получается, и ни к чему), а каждую денежку по отдельности.
Настоящая история коллекционирования как раз где-то во времена Скупого рыцаря и начинается. Сами рыцари (заметьте, снова мужчины), по-видимому, немало способствовали ее началу, потому что это они привозили из крестовых походов в свои замки всякие восточные редкости и диковины, многие из которых до сих пор обретаются в европейских музеях. В венской "Сокровищнице" (Schatzkammer), например, много веков хранится рог нарвала, который в свое время по недостатку естественно-научных знаний приняли за рог единорога. Но главными зачинателями современного коллекционерства были все-таки не рыцари, а короли и князья. В эпоху Ренессанса, когда от каждого мужчины (и в первую очередь от знатного и состоятельного мужчины) требовались не только воинские доблести, но и знакомство с науками и искусствами, иметь коллекцию было таким же признаком хорошего тона, как библиотека. Правда, сначала собирали все подряд. Точнее, все, что хоть каким-то образом подпадало под определение редкости. Таким образом, в каталоге средней княжеской коллекции XVI-XVII веков (назывались эти коллекции обычно кунсткамерами) могли одновременно значиться самые разнообразные предметы: старинные манускрипты и заспиртованные мутанты, страусиные яйца и редкие картины, древние монеты и кокосовые орехи, раковины гигантских моллюсков и камеи, метеориты и античные бюсты, засушенные растения и драгоценный китайский фарфор. Что-то подобное незамедлительно устроил в Петербурге и Петр Великий, которому и в этом не хотелось отставать от просвещенных монархов остальной Европы.
Сейчас уже не столь очевидно, почему этот ералаш из разнородных раритетов так важен для истории коллекционерства: казалось бы, здесь только одно — вечно дремлющее в человеке утробное желание "хочу, чтобы у меня было то, чего ни у кого больше нет". Но на самом деле эти кунсткамерные собрания действительно многое переменили. Раньше всяческие коллекции чаще всего ревниво прятали, и чем лучше их прятали, чем загадочнее и несусветнее были слухи об этих спрятанных сокровищах, тем лучше. Кунсткамера XVII-XVIII веков, наоборот, открыта всем желающим — это наконец-то появившийся прототип современного музея. Обладатель коллекции хвастается ее размерами, гордо выставляет напоказ свои раритеты в витринах, любознательные ученые и дилетанты их изучают, описывают, используют в своих трудах. Чем больше интересующихся — тем громче слава собрания. А коллекционеры поскромнее втайне мечтают о том, чтобы и их коллекция могла в один прекрасный день вызвать наплыв восторженных зрителей.
Кстати, к XVIII столетию из разношерстного собрания редкостей, каким была поначалу княжеская кунсткамера, начинают понемногу выкристаллизовываться и "профильные" коллекции. Вот тогда-то, видимо, и стало модным собирать что-то одно. Монеты, скажем (их собрания назывались "мюнцкабинеты"), или та же живопись (в это время складываются некоторые из известнейших картинных галерей). Или, по примеру голландцев, редкие сорта тюльпанов. Или кактусы, привезенные из-за океана. Вообще, чем дальше заходит научный и технический прогресс, тем шире становится поле деятельности для коллекционера. Да и круг самих коллекционеров становится шире. Естественно, живопись или антиквариат всегда были уделом людей довольно состоятельных. Но в XIX веке появились страсти сравнительно более экономичные, доступные более демократическим кругам — собирание марок, открыток или значков, например. Но и здесь гений коллекционерства демонстрирует свою подлинную личину, которая весьма далека от невинного бессребреничества. Казалось бы, те же марки — дело заведомо грошовое, недаром же их собирание было одним из немногих узаконенных в СССР коллекционерских увлечений (государство, правда, само немало выигрывало на этом увлечении, но не в этом суть). А все же и в филателистическом мире есть коллекции миллионной стоимости; есть редчайшие марки, за которые любители готовы если и не удавиться, то, во всяком случае, выложить чудовищные суммы; и есть марочные аукционы, на которых иные лоты выставляются со стартовой ценой в десятки тысяч долларов. Никуда не денешься от вечного постулата: что реже, то и дороже, и чем больше этого редкого, тем больше состояние и слава владельца.
Тогда хочется все-таки уяснить одну архиважную терминологическую деталь: мужчина, состоятельный либо не очень, увлеченно собирающий что-нибудь редкое,— кто он, коллекционер или просто собиратель? Словарь говорит, что отличие состоит в научности этого процесса: если просто собираешь "до кучи" (хотя бы и дорогущий антиквариат) — это собирательство, а если изучаешь и систематизируешь (хотя бы и фантики от конфет), то это уже коллекционирование. Но, наверное, это не главное. А главное — это та самая греческая "филия", трогательное страстно-заботливое отношение к собираемым штучкам и штуковинам. Согласитесь, ведь без этого и систематизировать становится совсем неинтересно. Так что даже спортивные автомобили можно с чистой совестью коллекционировать, если быть при этом не стяжателем, а романтиком. С другой стороны, можно обойтись и куда меньшими затратами. Ведь, что ни говори, а всякое коллекционирование — это не просто подбор похожих материальных предметов, а собирание вместе с ними чего-то неуловимого. Теней прошлого, давным-давно прожитых чужих жизней или даже собственных воспоминаний. Говорят, что одно африканское племя коллекционированием воспоминаний занимается вполне всерьез. Энтузиасты этого дела (и опять мужчины) постоянно носят с собой запас всяких пахучих штучек. Когда у них возникает желание запомнить некое событие, они достают какой-нибудь очередной ароматический корешок, крепко его нюхают — и откладывают в отдельную коробочку. Теперь достаточно эту коробочку понюхать — и память сама нарисует все подробности того события не хуже цифрового фотоаппарата. Ведь недалеко, в сущности, от первобытно-общинного строя ушли — а какие тонкие коллекционеры.