За кого болеем

мужчина/недуги

Мужчинам свойственно страдать. Ни одна женщина не может просто даже вообразить себе, как страшно, как безнадежно, как мужественно болеет ее мужчина, лишь иногда, на самом пике боли позволяя себе бесцветным, ровным голосом сказать: что-то меня как бы пронзает справа внизу, родная; наверное, сердце, как ты думаешь? О мужчине страдающем — КИРИЛЛ ХАРАТЬЯН.

Да эти знаменитые женские роды, которыми они так кичатся, рядом с теми муками, что испытывает мужчина при самой легком недомогании,— забава, неумное кокетство; жалкая попытка негодными средствами выдавить из подлинного страдальца сострадание, из переполненного истинной болью сердца сочувствие. Боже! Как же мне вот прям сейчас вступило в спину! Это просто невыносимо; надо полагать, опухоль, давно таившаяся где-то в малом тазу, наконец проросла в позвоночник.

Что ж! Ведь страдания — наш, мужской удел.

Короткая жизнь в розовом свете

Нас рождается 108 человек — розовых крепких ребят, шумных, активных, веселых, иногда задумчивых. Именно в раннем детстве, когда мы еще не стеснены условностями этого насквозь женского мира, мы позволяем себе быть откровенными — кричать тогда, когда этого нам хочется, когда невыносимость бытия, то есть почти всегда. Среди женских детских опытных врачих бытует такое мнение, будто мальчики орут больше, чем девочки. Да, это правда, но надо ведь понимать и причину этих частых воплей. Нам нужно наораться на всю оставшуюся жизнь.

Их рождается в то же время всего 100 — таких нежных, прозрачных, уже сразу кокетливых и притворно улыбчивых. Девочки тише, сосредоточеннее; их и выносить проще, и воспитанию поддаются они лучше — что тут возразить, им надо сразу тренировать податливость, чтобы потом превратить это в главное оружие пожизненной борьбы.

Уже к 15 годам мы сравниваемся: и их, и нас остается по 95.

После 40 нас две трети от них; после 50 — едва ли половина.

Средняя русская мужская жизнь оканчивается в 59 лет — до наступления официальной пенсии, того самого заслуженного отдыха, которого, я считаю, мы заслуживаем с момента, как сравниваемся по количеству с женщинами. Средняя женская русская жизнь продолжается на 13 лет дольше. Сейчас напишу это еще раз: на 13 лет дольше!

Ясно ли вам теперь, кто действительно хрупок? Чья судьба в самом деле плачевна? Кто принимает на себя удары провидения? Казалось бы: логично, чтобы женщины конкурировали за нас, чтобы мы выбирали из них лучших для себя — нас ведь вон как меньше! Но в жизни нет места логике, увы-увы! Они выбирают нас, и противостоять этому мы никак не можем. Они сильнее нас — а почему? Да просто потому, что каждый из нас болен, болен хронически и смертельно, и до выбора ли нам, когда нужно бороться с болезнью, ежедневно, ежечасно терпеть: Нет, что-то явно неладное творится у меня с правым коленом: я как бы не чувствую его. Пробовал хромать — никакого проку, все одно: как бы не чувствую. Инсульт, я полагаю. Эх, смогу ли я когда-нибудь теперь пробежаться по росе-то? Скорей всего, нет.

Настоящие мозги

Характерная для мужчины ситуация, одна из главных причин его болезней и тяжелой несамостоятельности состоит в том, что тянется-то он к вечности, к духу. А женщина, завоевавшая его себе, выбравшая такого, чтобы он ей шел и в дождь, и в жару, и зимой, и на курорте Саки в период обеспеченной старости, и на похоронах академика Сидорова — так вот, эта женщина стремится как раз наоборот, поставить все его плотские и интеллектуальные силы на службу себе и своему благосостоянию во всех возможных смыслах этого слова. В этом, собственно, и смысл завоевания.

Один из наиболее спокойных в мире мужчин, некто Барух Спиноза, житель Голландии 400 лет назад, прославившийся своим подлинным умом, подробно описал, что такое дух, к которому мы (в смысле не они) так стремимся. И вот это: 1) дыхание, 2) бодрость, 3) сила, 4) талант, 5) знания, 6) способности, 7) чувства, 8) мысли, 9) воля, 10) огонь, 11) высокая страсть, 11) гордость, 12) ревность, 13) мудрость, 14) меланхолия, 15) благоразумие, 16) храбрость, 17) ум, 18) добродетель, 19) благочестие, 20) жизнь как таковая.

Женщины придерживаются собственных, можно сказать, противоположных нам взглядов на действительность — им мужской дух ни за чем не нужен, их стремления диаметрально иные. То есть это: 1) удушье, 2) квелость, 3) изнеможение, 4) банальность, 5) нелюбопытство, 6) пассивность, 7) равнодушие, 8) инстинкты, 9) трусость, 10) холод, 11) похоть, 11) изворотливость, 12) привычка, 13) обычай, 14) лихорадочность, 15) порывистость, 16) жадность, 17) болтливость, 18) привязчивость, 19) суетливость, 20) жизнь как кукольное представление.

Трагедия разлома, попытка примирить совершенно непримиримое — как, например, подлинная, высокая ревность, которую мужчина испытывает, узнав, что сотрудница, которой он энергично строил глазки и на которую имел виды на предстоящей корпоративной вечеринке, уже давно и счастливо, то есть, будем откровенны, просто привычно, замужем,— вызывает в мужском организме глубокие и необратимые изменения.

"Все еще будет",— как бы говорят ему его стремления, его высоты в будущем. "Ты заперт в работном доме",— как бы отвечает этим стремлениям что-то внутри его, мелкое, дрожащее и даже ведь не подлое, а просто какое-то очень скучное, и он понимает, что скука эта сильнее всего на свете.

Последствия этих постоянных разломов разные: разность между чувствами и равнодушием оставляет шрамы на сердце; между волей и трусостью — высушивает мозг, разность между меланхолией и лихорадочностью воспаляет печень.

Я подумал было, что большую пользу мог бы принести классификатор заболеваний, чтобы мужчина знал, от какой именно женской идеи он помирает на этот раз, но тут у меня началась такая почечная колика, что я буквально не смог больше сидеть; я прямо услышал, как огромные камни трутся о мои несчастные почечные лоханки. О Боже! Я больше не могу работать! Придется утешить себя — пожалуй что сойдет и банальная, неталантливая жареная рыба, без вдохновения приготовленная моей.

Сердечко мое!

И все-таки классификатор необходим, я это понимаю, и я должен, превозмогая ужасную слабость (врачи говорят, будто это астения, но я-то знаю: это несомненная язва! Она, должно быть, уже гигантских размеров и скоро прорвется мне прямо в брюшину!). И первое, что повреждается в нас в неравной борьбе с жестокостью женщин и их неласкового к нам мира,— наши сердца. Как они стучат! Как бьются о грудную клетку! Как рвутся к этим холодным и расчетливым существам, занятым подловатыми маневрами с одной целью: чтобы мы влипли в их сладкий пластилин, чтобы мы служили им не только в тот момент, когда, как нам кажется, мы завоевываем их (это нам, естественно, только кажется), а и потом, всегда; чтоб мысли у нас не могло возникнуть буквально никакой, кроме как об благе их, прекраснейших.

Вот вообразите себе сцену. Молодой идиот, грацией напоминающий деревенского петуха, бодро взлетает, хлопая наивными белыми крыльями, на четвертый этаж. Его руки так мокры, что служат небольшой вазой для пышного веника фиолетовых растрепанных калл — или как они там называются, такие ежиками? Он применил одеколон свежего арбузного запаха, который купил себе сам в минуту слабости четыре года назад, он, выходя из машины, влез в глубокую лужу, и теперь в ярко начищенных ботинках хлюпает. В общем, звонит в дверь.

— Кто там? — холодно звучит оттудова.

— Лялечка, это я.

— Кто — я?

Боже, думает наш петух, она что ли специально не узнает меня? Или — еще того хуже — она в самом деле не поняла, кто пришел, и действительно спрашивает, кто там. Боже! Как быть? Ведь мы договорились, что я в это время к ней зайду! Ветреница, она все забыла!

— Зайчик, это ты?

— Я,— отвечает петух и тут же понимает, какой он баран: ведь она не назвала его настоящего имени! Она явно специально выбрала эту безличную и в то же время псевдоласковую форму именования, чтобы не попасть впросак. Какое низкое коварство!

— Подожди там. Я еще не одета!

Ну, решает бывший петух, ныне баран, это уж и вовсе ни на что не похоже! Что значит — еще не одета? Ведь я уже знаю ее наготу! Как она прекрасна! Эта ее родинка на фарфоровом животе! Эти голубые плечи! Эта лебяжья шея! Эти груди, как спелые сливы! Та-ак, понимает он вдруг, будучи, как кинжалом, пронзен этой простой мыслью: у нее там кто-то есть.

Сердце его начинает выскакивать за пределы рубашки — тахикардия, даже тахиаритмия, поскольку выскакивает оно с перебоями; руки холодеют.

Гордость не позволила бы ему ни за что произнести эти слова, но он уже на пороге кончины, он почти готов отойти в лучший из миров, и поэтому он решается:

— Открой сейчас же! Кто там у тебя?

Она тут же и открывает, не слишком, действительно, одетая, но главное — совершенно другая, чем он ожидал. Постарше, не эбонитового цвета, а нормального, сероватого, не худенькая и высокая, а вовсе даже пухлая; единственное, что совпадает,— привлекательность.

— А вы кто такой-то? Вы чего тут делаете, ломитесь ко мне? Кто это вы такой?

— Мыыыы,— отвечает баран,— я перепутал, должно быть подъезд, что ли.

Но травма, неизлечимая травма нанесена уже его сердцу, оббившемуся всеми своими нежными частями о жесткую клетку груди.

Это ведь даром ему не пройдет, скажется уже очень-очень скоро. Например, на послеобеденном сне. Сейчас вот прямо-таки слезы хлынули у меня из глаз, такой у меня возник спазм сигмовидной кишки! Что-то нечеловеческое! Видимо, у меня уже весь пищеварительный тракт изъязвлен! Как еще я не высох в скелет!

Язвочка моя

А знаете ли, кстати, что язвой женщины почти не болеют? Почему — очень легко ответить. Язва возникает у человека от тяжелого умственного напряжения, от ежедневного, ежечасного, ежесекундного перемалывания важных мыслей: о тщете всего сущего, о неискоренимости женских пороков, о причинах успеха идиотов, которые только и умеют, что лизать жопу начальству, изображая рвение, в то время как действительные герои, не будем указывать, кто конкретно, тихо несут свой крест, почти безвозмездно отдают плоды своих длительных раздумий в общее пользование — и имеют от этого только толпы завистников, которые так и норовят затащить в пивную и там злодейски напоить, что, конечно же, совершенно не плохо. Особенно, если пшеничное пиво.

Ну ладно, я к тому, что можете ли вы на этом месте представить себе женщину, всерьез думающую над основополагающими вопросами бытия? Нет, разумеется, разве что очень иногда. Они же не думают, они действуют, руководят, направляют и строго спрашивают. А уже мы страдаем от этого, как можем. То есть нет, не от этого, конечно, а, как я уже выше подчеркивал, от разлома, чудовищной пропасти между несоединимыми понятиями.

Вот вообразите себе такую сцену. Она, уже завоевав несчастное страдающее существо, единственной целью которого стало хотя бы полтора часа полежать на диване с двумя-тремя кружками пива, глядя на распад любимой команды на футбольном поле,— так вот, она ставит перед ним какие-то странные, не имеющие к реальной жизни касательства проблемы, апеллируя к каким-то странным ценностям, имеющим грубо, подчеркнуто материальный характер.

— Ты не мог бы перестать лежать?

— Боже, ты не представляешь, что сейчас творится у меня в легких. Ты слышала мой кашель позавчера утром?

— Так ты курил весь предыдущий вечер, как Березовская ГРЭС!

— Ты же не хочешь сказать, что тебе не нравятся мои друзья! О, я знаю, как вам отвратительны наши мальчишники, когда мы соберемся наконец отряхнуть от себя прах бытовых забот. И как, кстати, у вас получается часами обсуждать ваши глупости? Не понимаю.

— Будь ласков, поднимись и сделай, что я прошу, а, зайчик?

Честно говоря, в смысле здоровья нет никакой разницы — лежать на диване с тремя пива или подавать этой хищнице какие-то проволочки, при помощи которых она прикрепляет к окну куски ткани мышиного цвета. Мыслительный процесс не останавливается ни на секунду, круговорот неразрешимых проблем создает в желудке чувство горечи, и уже эта рекордная горечь, как клеймо, жжет нежную слизистую желудка.

В общем, ошибаются те, кто полагает, будто язва — это следствие пьянства, обжорства и других пищевых нерегулярностей. Язва — болезнь творческой натуры, не находящей себе подлинного выхода в этой пустой, никчемной жизни, занятой занавесочками и стоимостью фарша говяжьего постного. Как, кстати, может быть говяжий фарш постным, а? Согласитесь, неплохая мысль, свидетельствует о глубоком моем носительстве русского языка. Ого-го еще я каков!

Конечно, сейчас вот опять как-то резко вдруг повело правую лопатку: адская, адская боль! Я закашлялся — и будто наждаком, крупным тряпочным наждаком почистили мне внутреннюю поверхность моих легких. Несомненный ателектаз!

Изгнание героя в вечную ссылку

Последний приступ оставил меня таким разбитым, что, кажется, никакой больше пользы обществу я принести не смогу. И мой классификатор так и останется, я боюсь, неоконченным. Проще всего, конечно, обвинить меня в неумении довести дело до конца и в том, что я примирился с обстоятельствами, вместо того чтобы управлять ими.

Но я хочу сказать последнее и самое нужное, прежде чем вернуться в свою интеллектуальную ссылку, где лишь все более редкие мои встречи с подлинными носителями духа, моими друзьями подают мне порой ночной отраду умной беседой.

Я ведь проник в тайну болезней. Она проста, эта тайна. Мы болеем, чтобы не болели они. Мы бережем их, жертвуя собой.

Мы мрем от того, что не можем, не находим слов, чтобы раскрыть перед ними свою любовь.

Нам кажется, будто они не заслуживают банальных комплиментов, глупых цветов и очевидных, как восход солнца, духов, и мы мучаемся до лопающихся в голове сосудов — чем бы, как бы угодить им по-настоящему. Они же оценят, пусть и по своим, женским меркам, наше старание, правда?

Нам хочется, и мне в том числе, довести свое дежурное уныние до крайней степени, чтобы произошла перемена, чтобы радость и страсть переполнили сердце, и оно выстрелило бы в небо какими-нибудь цветными стихами, нежным романом или звуками божественной свирели.

Чтобы она, моя единственная и неповторимая, наконец увидела в злом рогатом бородатом копытном чудовище, с бессмысленной пьяной улыбкой выглядывающем из лесу, родную душу, которой только и надо, чтобы ее заметили, чтобы обратили на нее внимание. И конечно, не замедлили сказать свое мощное слово желчный пузырь и поджелудочная: такой страшной боли я в жизни еще не испытывал. Я уже вызвал скорую, но она, конечно, не поехала, дали только глупый совет выпить ношпу!

И вот я помахиваю вам рукой, отправляясь страдать на диван. Пива мне сегодня не пить.