«Достоевский–trip» превратился в «Сорокин–light»

В четверг актеры новосибирского «Красного факела» вернулись из Германии, где трижды представили спектакль «Достоевский–trip» Владимира Сорокина в рамках программы Дней русской культуры, учрежденной министерствами иностранных дел двух стран. Показы превзошли ожидания корреспондента «Ъ» ИРИНЫ УЛЬЯНИНОЙ так же, как и ожидания продюсера, автора пьесы, публики и самих артистов.

В Мюнхене не нашлось, пожалуй, ни одной газеты или радиостанции, которая бы забыла о «Днях русской культуры» и фестивале пьес господина Сорокина, выделенном в отдельную программу. Оказалось, что творчество автора, которого в России называют скандальным, немцами воспринимается как литературный мейнстрим. Новосибирцы в день приезда попали на «Свадебное путешествие», премьера которого в Центре имени Всеволода Мейерхольда состоялась в январе и стала режиссерским дебютом Эдуарда Боякова. Технически он был оснащен блестяще — дорого, изощренно, да и костюмчики от Михаила Куснировича (главы Bosco di Ciliegi) изрядно рафинировали картинку. Оксана Фандера, что в белье, что в декольте вечерних туалетов, смотрелась неподражаемо. Но этого оказалось мало. Оксана Фандера играла трудную судьбу и легкое поведение еврейской девушки–эмигрантки Маши Рубинштейн, влюбившейся в потомка фашистского карателя Гюнтера (Владимир Скворцов) — носителя «вины поколения», вылившейся в дикий сексуальный комплекс: он девушку хочет, но не может. Дело, кстати, было в Мюнхене. Зрелище покоробило самодеятельным уровнем, дурной сентиментальностью, но публика аплодировала бурно, даже топала. По словам обозревателя баварского радио Юдит Шнаубелт, мюнхенцам тоже не чужды страдания и жажды иной жизни. Но Владимир Сорокин на поклон не вышел. На мое предположение о том, что пьеса, наверное, всегда оказывается далека от сценической реализации, ответил: «Мучительно далека! Настолько, что, кажется, не имеет ко мне отношения».
Обширное пространство Reithalle заставило режиссера Юрия Урнова в значительной степени перекроить «Достоевский–trip». Из камерного действа, исполняемого в Новосибирске в лабораторных параметрах сценического квадрата, ограниченного по периметру рядами зрительских кресел, он перерос в масштабное полотно. Господин Урнов изменил рисунок многих мизансцен и сократил финальные монологи героев для удобства синхронного перевода. Получилось здорово. Аплодировали сибирякам долго, но без площадного топота — сдержанная, несколько отстраненная эстетика самого спектакля его исключала.
За накрытым после спектакля столом Владимир Сорокин признал, что премьера в Новосибирске его, скорее, обескуражила, а в Мюнхене спектакль прошел безукоризненно — без единой томительной паузы, без пустот и энергетических брешей. Директор «Красного факела» Александр Кулябин в свою очередь заявил, что Владимир Сорокин стал одним из его любимых писателей.
Два спектакля в Берлине играли в студии театра имени Максима Горького. Потолки в зале — не выше, чем в постройках «сталинского ампира», и от одного из важнейших символических предметов реквизита — поднимающейся и опускающейся, проливающей «слезный» свет, хрустальной люстры — пришлось отказаться. Так что в Берлине в спешном порядке была осуществлена третья версия спектакля. И она, что удивительно, оказалась еще напряженнее и четче, чем мюнхенская.
Публика в Берлине, как и в Баварии, разделилась в соотношении 50 на 50 между эмигрантами из СНГ и германскими уроженцами. С первого спектакля ушли трое слабонервных, и все они оказались бывшими соотечественниками. В частности, дама в норковой шубе и парике, ворвавшись за кулисы, гневно вопросила директора Кулябина: «У вас там, в России, что — стало модно публично выражаться матом?». Господин Кулябин попросил ее постигать суть, а не форму. Как это делают немцы. Славист Юрген Хойген высказал сожаление, что в немецком языке существует единственное бранное слово, употребляемое по любому поводу, затертое, а потому недостаточно емкое.
После второго, прощального, спектакля состоялась пресс– конференция. На нее собрались не только журналисты и не только поклонники Владимира Сорокина. Бывший москвич Херман Нойберт гневно воскликнул: «Для чего эти великолепные актеры, способные выворачивать душу так, как умеют только русские артисты, занимаются полосканием кишечника?!». Отвечал ему Владимир Лемешонок пространно, эмоционально и со ссылками на Федора Достоевского. По мнению корреспондента «Русского Берлина» Елены Канунниковой, «Достоевский–trip» оказался этаким «Сорокин–light», а Владимир Сорокин, пожалуй, любит погорячее. В ответ, Юрий Урнов сообщил, что театр заказал автору мюзикл по пьесе «Щи» (в рамках фестиваля она была показана на немецком языке сборной антрепризной командой).
«Впредь буду учитывать актерскую психофизику»
О своем образе жизни, нисколько не похожем на его жесткие тексты, ВЛАДИМИР СОРОКИН в перерыве фестиваля рассказал корреспонденту «Ъ» ИРИНЕ УЛЬЯНИНОЙ
— Владимир, почему вы живете именно в Германии? Что есть такого в этой стране, чего нет в других благополучных и красивых?
— Я не живу в Германии, я здесь работаю. Я всегда приезжал по приглашению разных университетов и фондов с лекциями по русской литературе и другим дисциплинам, кроме того, приезжаю из необходимости личных контактов с переводчиками и издателями. Просто так сложилось, что в Германии изначально проявили ко мне повышенный интерес...
— Персональный фестиваль вас как–то вдохновляет? Здесь такая атмосфера, как у Чехова — «все нервны, и много любви»... Наверное, это полезно для творчества, подпитывает.
— Я не знаю, что меня подпитывает. Конечно, идет некое накопление энергии, как у верблюда!.. В 1992 году я почти год жил в Берлине и не написал ни строчки. Здесь возникло сразу несколько идей, но не буду о них говорить... Мне не столь важен факт, что играют мои пьесы. Важно, как их играют. Знаете, был случай, я ушел со своего спектакля в Москве, это было невыносимо... А общение с актерами «Красного факела» многое открыло. Я ведь не задумываюсь о способах воплощения пьесы, когда пишу ее, и в том мой просчет. Братья Дроздовы — Саша и Юра — мне многое открыли, я им очень благодарен. Впредь буду учитывать актерскую психофизику. Вообще, очень благодарен вашему театру, позволившему мне пережить, наверное, самые яркие впечатления за последний год. В жизни нет ничего ценнее впечатлений, поверьте.
— Между тем вы пишете так, будто вообще лишены инстинкта самосохранения.
— Писательство — процесс почти бессознательный, я ничего не могу сообщить про то, как я пишу, из чего что рождается и происходит. Но и в этом бессознательном состоянии прекрасно понимаю, что литература — это риск. Конечно, степень цинизма в обществе и во мне неуклонно возрастает, но в литературе по–прежнему добро побеждает зло.