Джулиан Барнс
Портрет мужчины в красном
Издательство Иностранка
Перевод Елена Петрова
Фото: Азбука-Аттикус
Фото: Азбука-Аттикус
В отличие от «Попугая Флобера» и «Шума времени» новейшая книга классика британского постмодерна — не фантазия по мотивам биографии, а биография вполне документальная. Впрочем, стиль барнсовской прозы, одновременно иронический и дидактичный, в ней хорошо чувствуется. Заглавный портрет — известная картина Джона Сарджента, изображающая доктора Самюэля-Жана Поцци. Знаменитый хирург, революционер в гинекологии, блестящий интеллектуал, легкомысленный денди, активный участник европейской публичной жизни, защитник Дрейфуса, страстный ловелас и либертен, Поцци — идеальный герой для Барнса, фигура вроде бы не самая известная, но крепко связанная со всеми знаковыми персонажами «прекрасной эпохи», от Сары Бернар до Оскара Уайльда. Сам Барнс признается, что его книга — акт эскапизма, попытка сбежать из тусклой изоляционистской Англии эпохи «Брексита» в эпоху космополитизма, бурных жизней и красивых жестов.
Джон Херси
Хиросима
Издательство Индивидуум
Перевод Михаил Казиник, Никита Смирнов
Фото: Individuum
Фото: Individuum
Наверное, самый известный репортаж в истории, оказавший одинаковое влияние на развитие журналистики и на сознание западного человека. Рожденный в Китае американец Джон Херси отправился в Японию через год после окончания войны. О бомбардировке Хиросимы в это время настойчиво молчали и в США, и в Японии, и тем более в остальном мире. Херси стал искать свидетелей, нашел шесть героев (двух врачей, двух священников, вдову портного и служащую завода) и написал нечто вроде многофигурного романа, с разных сторон описывающего события августа 1945-го. Он выбрал чрезвычайно спокойный, отстраненный тон, оттого текст производил на современников еще более сокрушительное воздействие. «Хиросима» была напечатана в The New Yorker в августе 1946-го (журнал отдал под него весь выпуск), вскоре вышла книга, еще через 40 лет Херси вернулся в Японию, отыскал своих героев и написал еще одну главу об их жизни после бомбы.
Вернер Хамахер
Minima philologica
Издательство Ивана Лимбаха
Перевод Анна Глазова
Фото: Издательство Ивана Лимбаха
Фото: Издательство Ивана Лимбаха
Умерший в 2017 году Вернер Хамахер — самая заметная фигура среди немецких мыслителей, близких к французскому постструктурализму. В первую его книгу, переведенную на русский, вошли два текста конца 2000-х. Их предмет — филология. Дисциплина эта, по общему мнению, переживает не лучшие дни, выглядит либо раздражающе педантичной, либо второстепенной помощницей других отраслей знания. Хамахер возвращает филологии ее достоинство и обнаруживает в ней основу любой другой деятельности, своего рода метанауку. Впрочем, «наука» — слово неточное. В самом слове «филология» видно, что она предлагает не язык для разговора о вещах, но любовь к самому языку. Хамахер размораживает это значение. Он видит в филологической деятельности прежде всего аффект, тягу к слову. Но также и тягу к его пределу — к той точке, где язык кончается. Настоящая филология не анализирует литературу, но говорит вместе с ней, спорит и договаривает за нее. Само письмо Хамахера тоже мало похоже на литературоведческий и даже философский текст. Скорее это нечто вроде напряженной теоретической поэзии.
Павел Успенский, Вероника Файнберг
К русской речи
Издательство НЛО
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Еще одна книга, предлагающая проект перезапуска филологии — более локальный, и со стороны не философии, а лингвистики. Ее герой — Осип Мандельштам, поэт, оказавшийся во второй половине прошлого века идеальным объектом для филологических исследований. Однако долгое время интерпретации его стихов выглядели несколько односторонними, они практически сводились к поиску подтекстов. Автор представлялся компьютером, хранящим в памяти всю мировую культуру и перерабатывающим ее, производителем шифрованных посланий для посвященных, принципиально недоступных нормальному читателю. Павел Успенский и Вероника Файнберг задаются вопросом, как же на самом деле читаются мандельштамовские стихи, почему они оказываются любимыми и на свой лад понятными. Их версия объяснения отталкивается от работы с фразеологией — идиомами и другими готовыми формулами. В мандельштамовской поэзии они сдвигаются, совмещаются в неожиданных комбинациях, но тем не менее всегда бессознательно узнаются. Ее главным источником оказывается не мировая культура, а сама русская речь. Монография Успенского — Файнберг вроде бы довольно специальное исследование, но на деле — одна из наиболее новаторских книг о русской поэзии за последнее время.
Ноа Айзенберг
«Касабланка» навсегда
Издательство Дединского
Перевод Наталья Рябчикова
Фото: Издательство Дединского
Фото: Издательство Дединского
История знаменитого фильма и его славы (оригинальное название книги — «У нас всегда будет Касабланка», отсылка к реплике «У нас всегда будет Париж»). Повествование начинается в конце 1930-х встречей авторов пьесы «Все приходят к Рику», школьного учителя Мюррея Бернетта и драматурга Джоан Элисон, а заканчивается нашими днями и обсуждением картины в твиттере. В центре — кропотливая реконструкция процесса создания «Касабланки»: политические интриги мешаются с анекдотами, игра в кошки-мышки с «Кодексом Хейса» — с настоящими трагедиями. «Касабланка» — идеальный американский фильм, созданный главным образом усилиями европейских беженцев во время краха их родного мира. В сущности, книга Айзенберга — рассказ о Голливуде «золотого века» через призму одного из главных его шедевров.
Леонард Коэн
Пламя
Издательство Эксмо
Перевод Максим Немцов, Валерий Нугатов, Андрей Сен-Сеньков, Шаши Мартынова
Фото: Эксмо
Фото: Эксмо
Последняя книга самого значительного из англоязычных рок-поэтов вышла 2018 году — спустя два года после смерти Коэна. Тем не менее он в общих чертах успел подготовить ее к печати. Здесь — стихи, песни из поздних альбомов, рисунки и, что, может быть, интереснее всего, фрагменты записных книжек начиная с 70-х годов. Авторы вроде Коэна, не будучи на первый взгляд особенно сложными, с трудом поддаются переводу: надо выдерживать баланс между небрежностью и изяществом, задушевностью и глубоким достоинством. Русское издание «Пламени» кажется выполненным немного наспех, но есть тут и удачи. «Так мало осталось сказать / Все пророчества / сбылись / Я постарел / Работа завершена / Потом ты начала / Раздеваться передо мной / по скайпу / И снова пришлось / задуматься над жизнью / Отель был хороший / Толстые двойные шторы / закупоривали комнату в темноте / в любое время дня / Я лежал на кровати / в свободное время / и думал о ней / будто бы медитировал».