Сбор и публикация деклараций о доходах и имуществе чиновников и депутатов превратились в России в такую же «игру в имитацию», какой уже фактически стали российские выборы. И рано или поздно от обоих этих симулякров власти могут захотеть отказаться, допускает заведующий отделом политики “Ъ” Дмитрий Камышев.
Заведующий отделом политики “Ъ” Дмитрий Камышев
Фото: Сергей Михеев, Коммерсантъ / купить фото
Заведующий отделом политики “Ъ” Дмитрий Камышев
Фото: Сергей Михеев, Коммерсантъ / купить фото
Ежегодный «день открытых кошельков» для чиновников и парламентариев учредил в 2008 году тогдашний президент Дмитрий Медведев. Принятый по его инициативе пакет законов и указов обязал лиц, занимающих государственные, региональные и муниципальные должности, а также депутатов всех уровней представлять в срок до 1 апреля «сведения о доходах, имуществе и обязательствах имущественного характера» — причем не только свои, но и супругов и несовершеннолетних детей. В принципе, эти требования были для них уже привычными, поскольку впервые появились еще в 1995 году в законе об основах госслужбы. Но тогда эти сведения относились к служебной тайне, а новые законы предусматривали публикацию деклараций в открытом доступе, что, конечно, не могло не вызвать серьезный дискомфорт у людей, не привыкших делиться с широкой аудиторией ни данными о своем благосостоянии, ни не всегда безупречными историями его происхождения.
Прогрессивная общественность восприняла эту инициативу на ура, похвалив «либерального» президента за смелый шаг к налаживанию реального гражданского контроля над властью.
Газеты и журналы запестрели таблицами со множеством нулей в министерских и депутатских зарплатах. Общественные борцы с коррупцией взялись ежегодно сравнивать новые и старые декларации, выискивая неучтенные доходы и припрятанную недвижимость. А простые россияне с интересом обсуждали, почему народные избранники предпочитают представительские «Мерседесы» «Майбахам» и «Мазератти» и сколько стандартных хрущевских «двушек» уместится в одной лондонской квартире одного вице-премьера.
Не испытывали никакой радости от медведевских новаций только сами «владельцы заводов, газет, пароходов», которым приходилось регулярно отбиваться от назойливых журналистских вопросов. Хотя на самом деле все могло сложиться для них и хуже. Во-первых, публиковать было разрешено далеко не все, что декларировалось: например, в открытых данных отсутствовали источники доходов, а также информация об акциях и ценных бумагах. Во-вторых, проверяли эти сведения чиновники из тех же госорганов (для этого в них были созданы специальные комиссии), договориться с которыми «по-хорошему» при желании было куда проще, чем со сторонними ревизорами.
А в-третьих, несмотря на «продвинутость» нового президента, Россия так и не ратифицировала знаменитую статью 20 Конвенции ООН по борьбе с коррупцией о «незаконном обогащении», позволяющую привлекать к ответственности чиновников, не способных доказать законное происхождение своих доходов. А появление в российском Уголовном кодексе такой статьи могло бы сильно осложнить жизнь тысячам госслужащих и депутатов, умудрившихся заработать огромные состояния, во много раз превышавшие их официальные зарплаты.
Впрочем, очень скоро выяснилось, что обязанность ежегодно признаваться народу в своем невероятном по меркам простых россиян богатстве является не столь уж обременительной, если подойти к заполнению деклараций с умом. Зачем, например, декларировать вызывающее лишние вопросы суперэлитное жилье, если можно записать его на более дальних родственников, за которых отчитываться не нужно? И стоит ли лично получать многомиллионные дивиденды по своим акциям, если их владельцем без ущерба для семейного бюджета вполне можно сделать мать или тещу?
В результате вслед за удачливыми женами-бизнесменами, ставшими характерной приметой «лихих 90-х», и умелыми сыновьями-управленцами 2000-х у чиновников и депутатов в 2010-е годы появились тещи, купившие на трудовые советские накопления шикарные поместья на Рублевке, и матери-пенсионерки, открывшие в себе в 80 лет недюжинные бизнес-таланты.
Ну а в тех относительно редких случаях, когда усилиями независимых расследователей эти факты становились достоянием общественности, на защиту коллег грудью вставали их «товарищи по оружию», которым родина доверила проверку достоверности деклараций. Сами чиновники, правда, ежегодно отчитывались о десятках или даже сотнях нечистых на руку коллег, разоблаченных усилиями ведомственных ревизоров. Но самые резонансные скандалы почти неизменно заканчивались полным оправданием подозреваемых — если только их демонстративное наказание не диктовалось соображениями политической целесообразности.
То есть с декларациями о доходах и имуществе у нас в итоге получилось примерно так же, как с небезызвестным определением утки, только наоборот: выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка — но уткой все-таки не является. И в этом смысле ежегодные декларационные кампании очень похожи на наши же выборы, которые тоже по многим внешним признакам выглядят как реальное волеизъявление, но по сути давно превратились в его имитацию.
Кстати, между свободными выборами и декларациями о доходах есть прямая взаимосвязь: раз уж граждане выбирают свою власть, они вправе знать, как и на что живут их избранники.
Но если выборы в России станут окончательно ненужными (а призывы к этому — по крайней мере в отношении региональных и муниципальных выборов — звучат все громче), то и рассказывать народу о богатствах его начальников станет совершенно излишним.