премьера кино
Сегодня на московские экраны выходит исторический эпос "Последний самурай" (The Last Samurai), не оправдавший надежд Тома Круза в очередной раз номинироваться на "Оскар". Голливудскую звезду затмил японец Кен Ватанабе. Четырех второстепенных "Оскаров" (мужская роль второго плана, звук, костюмы и работа художника), которые светят "Последнему самураю", по мнению ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ, более чем достаточно.
Тома Круза, не пробившегося в номинацию, на самом деле жалко — он старался, и старания его тем более достойны сочувствия, что изначально были обречены. Не может этот победительный улыбчивый белозубик, излучающий избыток жизненных сил, убедительно изобразить ни нравственную развалину, какой является его герой в начале, ни новообращенного самурая, истово уверовавшего в кодекс бусидо, а следовательно, готового в любую секунду умереть. На лбу Тома Круза, как бы он его ни морщил, огромными буквами написано несокрушимое намерение жить-поживать и добра наживать, во что в конечном итоге и выливаются внутренние и внешние трансформации его героя, капитана американской армии, оказавшегося в 1876 году в Иокогаме.
Попадает он туда не столько из корыстных соображений (хотя манера вести переговоры с работодателями выдает его меркантильную жилку), сколько от внутренней опустошенности, заставлявшей его топить в виски свои угрызения совести по поводу безжалостного истребления индейских женщин и детей, которому он предавался в ходе гражданской войны. В Японии тоже в некотором роде гражданская война: молодой деликатный император, марионетка коллективного Распутина, которого представляют советники в европейских костюмах, желает модернизировать японскую армию. Но самурайские фундаменталисты, привыкшие к своим кимоно, мечам и лукам, не согласны носить погоны и ремингтоны. Главаря мятежников Кацумото играет Кен Ватанабе — суперстар японского кино и телевидения, на пятом десятке впервые снявшийся в американском фильме и заговоривший на экране по-английски. Он берет героя Круза в плен после первой же проваленной операции с участием плохо вымуштрованных им японских солдат.
Почему Кацумото так бойко щебечет по-английски, не объясняется, зато именно это обстоятельство оказывается спасительным для американского капитана, которого самурай привозит зимовать в свою деревню как бы под предлогом попрактиковаться в английском. "Саке..." — стонет потрепанный в переделке герой Круза, едва придя в сознание. Однако хорошенькая сестра Кацумото, оставшаяся благодаря американцу вдовой, потакать его порочным наклонностям не торопится, и алкоголический вопль "Дайте же наконец саке!" разносится над горами и лесами новозеландского Средиземья, прикинувшегося на этот раз Японией. Саке все никак не принесут, и приходится спасаться другими способами — философскими разговорчиками с самураем на фоне цветущей сакуры. В их результате герой Круза окончательно бросает пить, избавляется от мучивших его послевоенных кошмаров и начинает хорошо спать, есть палочками, говорить по-японски и нравиться сестре Кацумото и ее детям, а то, что он убил их мужа и отца, это ничего, ибо "это была хорошая смерть" (в американской интерпретации самурайская философия выглядит крайне практичной штукой, позволяющей разрешить любую неловкую ситуацию, заткнув рот оппоненту парадоксальным афоризмом). В итоге американец искупает свою вину, перейдя на сторону мятежных самураев, с которыми он собирался воевать.
Сильная сторона "Последнего самурая", конечно, не психология, а action: режиссер-баталист Эдвард Цвик, прикрываясь авторитетом Акиры Куросавы, щедро валит на землю лошадей в рапиде и заставляет самураев в рогатых шлемах материализоваться из синего тумана, аки призраки. Но при всей своей зрелищности этот истерн так же мало сообщает по существу о модных нынче самураях, как использующий идентичную сюжетную схему вестерн "Танцы с волками" (Dances with Wolves) — об индейцах. Это такой же поверхностный туристический взгляд на непостижимую для американца субкультуру, которую он продолжает не понимать, даже научившись носить кимоно, владеть мечом и цитировать самурайские слоганы с таким важным видом, как будто он их сам только что придумал.